fanfiction & original
Название: Танец Дракона и Тигра
Автор: ramen<3 a.k.a. Юйка
Фендом: Hikaru no Go
Дисклеймер: Хотта&Обата
Пейринги: Хикару/Акира, Огата/Акира, Хикару/Акари, Акира/OFC, намёки на Митани/Акари и Вайя/Идзуми
Рейтинг: R
Жанр: AU, romance, angst
Размер и состояние: миди, 4 части, закончен
Размещение: запрещено
Предупреждения: OFC аж три штуки, OMC - одна. ОСС, что есть неибежно. Смерть персонажей. Много игровых терминов, применённых сикось-накось. Пафос. Символизм. Метафоры.
От автора: Этой эпопее уже много лет. Честно говоря, я удивлена, что дописала её. Но она вышла именно такой, как задумывалась тогда, давно. Чему автор безгранично рад. Возможно, это сложно прочитать, но если вы попытаетесь, то мне будет приятно. Надеюсь, вам тоже.
Пролог + 1 частьПролог. Лодыжка
Я бы хотела видеть его горящим в аду.
Я бы хотела видеть его заблудившимся в зарослях нож-деревьев на меч-горе.
Я бы хотела видеть его под тяжестью камней, которые не в состоянии сдвинуть даже тысяча человек.
Вот что я чувствую по отношению к Тойе Акире.
Вот что я чувствую.
Три года затворничества в своём рассыхающемся пустом доме превратили его в бледную статуэтку фарфоровой балеринки, но ничуть не притупили мастерства – и это хуже всего.
Он выкладывает камни на поле гобана , камни, тёплые от его пальцев, и призрачная фигура дракона, вечно преследующая меня во снах, завивается над его макушкой спиралями и клубами.
Дракон щерит полную игольчатых зубов пасть, и я знаю, что он хохочет.
Глаза дракона – глаза Тойи, их зажигает злоба, их освещает торжество. Молчаливое, но от этого не менее ощутимое; оно отравляет воздух и душит меня.
И все в этом зале, все, чёрт возьми, знают.
Дракон победил, думает этот старик Моришита и трёт подбородок.
Дракон победил, думает Вайя и лохматит волосы на затылке.
Дракон победил, думает Хикару, и всё летит к чёртям.
На складках веера Хикару – его дыхание, разодранное волнением на судорожные урывки. Веер дрожит. Гобан сияет. Хикару выкладывает камни, и с каждым ходом я вижу, как рушится моя жизнь. Мой выстроенный шатающимися кубиками хрупкий мирок, который я успела подлатать цементом за три года то там, то сям, рассыпается на глазах. Хикару сегодня играет из рук вон плохо, Вселенные не зажигаются на доске, но это неважно. Он бы проиграл в любом случае.
Дракон приручил Тигра.
Тигр прижимает уши к голове, скалится, но не нападает. Тигр лебезит на брюхе перед Драконом.
Хикару проигрывает Тойе и чуть не плачет от счастья в процессе.
Хикару проигрывает Тойе семь с половиной моку и, клянусь, готов целовать камни на доске, хранящие тепло его бледных рук.
Хикару склоняет голову, Тойя вздёргивает подбородок; Тигр сдался, Дракон победно ревёт.
А мне хочется обхватить голову руками и взвыть от отчаянного чувства дежавю. Вот они, передо мной: Шиндо Хонинбо в коричневом костюме, Тойя – теперь уже снова – Мейдзин в чёрном кимоно, и три года моей жизни, растерзанные и растоптанные между ними, ошмётками покрывают гобан.
Люди молчат. Или говорят все разом – мне трудно разобрать.
Тойя встаёт, и его девчонка-прислужница, ассистентка демона, подносит гэта . Она похожа на подмастерье алхимика, она раболепна. Она бы помогала Тойе обуваться, если бы обычаи до сих пор позволяли. Она слепо обожает своего учителя, и в этом представляется мне соучастницей Хикару.
Тойя следит, как она ставит гэта у его ног, и я понимаю – он позволяет. Любезно разрешает ей проявлять это пресмыкание. Ему неприятно, но ей это льстит. Это вызывает отвращение.
Тойя наклоняется обуться. Тойя поддёргивает лямку гэта, и его нога в идеально чистых таби проскальзывает на место. Показывается безволосая гладкая лодыжка, мелькает бледным между краем кимоно и верхней границей таби. Я ловлю взгляд Хикару, направленный на мимолётную вспышку тела, и этот взгляд перечёркивает всё.
Всё-всё-всё.
Взгляды дочери, слёзы в её глазах, пролитые во время бесчисленных скандалов. Вкрадчивый голос и неприятный липкий взгляд семейного психолога. Бесконечные разговоры, сомнения, бессонные ночи и телефонные звонки. Редкие спокойные дни. Редкие слабые улыбки. Редкие тени хорошего настроения на лице Хикару.
Всё рухнуло.
Хикару смотрит на латку кожи Тойи, смотрит всего мгновение, и за это мгновение кажется живее и счастливее, чем за все последние три года.
- Ты бы трахнул его прямо там, при всех, - скажу я вечером, доставая из сундука пропахшее трёхлетней пылью какемоно. «Бой Дракона и Тигра», родом из Нагоя . Хорошая работа.
- Акари, - скажет он пресно. – Повесишь в моём кабинете.
1.
Бой Дракона и Тигра
Теоретически, это какая-то деревенька под Нагоя. Но план туристической экскурсии составлял Моришита-сенсей, он же вёл машину, поэтому гарантий быть не может.
Шиндо сидит на веранде старого, покосившегося, полузаброшенного деревенского храма в компании своего рюкзака. Навес крыши кидает на сухие доски веранды пыльную тень – почти прохлада. Территория залитого солнцем двора подобралась к носкам кроссовок, но Хикару лень даже подобрать ноги.
По двору следом за шамкающей бабкой – местным экскурсоводом – вяло перемещаются жертвы туристического гения Моришиты. В самом хвосте группы одуревший от жары Вайя ищет пути к отступлению, то и дело оглядываясь на Шиндо. В конце концов, набравшись смелости, он делает ноги и вздымает целую тучу пыли, когда падает на веранду рядом с Хикару.
Единственный выходной за неделю конвенции, а они вместо номера с кондиционером – здесь. Где-то. В противно липнущих к телу футболках, с тёплой водой в пластиковых бутылках и забитыми пылью носами.
Изуми с конвенции отозван. Тойя – тоже, у него экзамены в школе.
Добро пожаловать в маленький персональный ад Вайи и Шиндо.
- Лучший день в моей жизни, - выносит вердикт Хикару и ухает лицом в свой рюкзак.
У Вайи свои соображения по этому поводу. Он предлагает сбежать в ближайшее конвини , там купить пива и фейерверков, наклюкаться на жаре и устроить праздник. Шиндо это неинтересно. Шиндо вообще ничего неинтересно, когда на горизонте нет Тойи, чтобы на выходки соперника презрительно морщить нос.
Вайя ноет, возмущается, упрашивает. Много раз повторяет фразу: «Ну, давай, пожалуйста!». Дёргает за рукав футболки и не даёт заснуть, тыча пальцами под рёбра. Шиндо сдаётся на пятой минуте, возмущённо отпихивая чужие руки, и с раздражением орёт, что – ладно, уговорил, только отстань!
Они улепётывают, когда почтенная бабушка уводит группу за угол храма. Храмовые ворота алым мазком проносятся мимо, ступени лестницы катятся вниз, кое-где неровные, похожие на мятую фурошики . Хикару бежит и очень боится оступиться на крошащемся бетоне; рюкзак стучит по спине. Вайя добегает первым и ловит его внизу, тормозит, чтобы Шиндо не улетел в кусты.
Они идут по не асфальтированной дороге, прикрытой драной сеткой тени от ветвей деревьев. Пахнет тёплым, влажным лесом и мхом. Последняя полоска связи пропадает с экрана мобильного Хикару. Спустя пятнадцать минут появляется сонная деревня. Конвини в ней нет.
Вайю это нисколько не расстраивает. Он тут же находит местную центральную площадь. На ней рыночек – продуктовый, рыбный, хозяйственный. Есть несколько лавочек с сувенирами, разводиловка для туристов вроде них самих, а ещё – чайная, лоток с такояки и ресторанчик с якисобой . Вайя радостно верещит, заметив автоматы с напитками. Он покупает в чайной целую гору данго и требует у Шиндо мелочи для автоматов: холодный кофе ему необходим сейчас же, немедленно.
Дальше они сидят на скамейке напротив торговца сувенирами. Хикару вяло жуёт сладкий шарик данго и думает, что Моришита-сенсей, наверное, уже их хватился.
А потом Вайя делает неудачный глоток, резко наклоняется вперёд, чтобы не залить светлые бриджи кофе, пихает Шиндо в бок, и Шиндо случайно натыкается взглядом на какемоно .
Какемоно, в общем-то, небольшое: сантиметров тридцать на семьдесят, оно натянуто на бамбуковые палочки, покрытые тёмным лаком. Хикару не заметил его сразу потому, что какемоно висит на дальнем стенде, в глубине лавочки, за спиной обрюзгшего продавца. Продавец страдает от жары; он обмахивает своё толстое, разморённое лицо выцветшим веером. Тонкая ручка веера в его неопрятных пальцах выглядит жалобно, особенно на фоне покрытых густой растительностью рук и засаленных краёв рукава юката.
- Как называется? – спрашивает Шиндо, указывая на интересующий предмет, а продавец меряет его сомневающимся взглядом маленьких тёмных глаз и отвечает:
- Оно дорогое.
- Я не о том вас спрашиваю, - парирует Хикару. Сзади мнётся Вайя и трещит:
- Шиндо, ну зачем, а? Дешёвка же, дешёвка и есть. Дома купишь, на любом базаре таких навалом.
Хикару неопределённо ведёт плечом и повторяет вопрос:
- Как называется?
- «Бой Дракона и Тигра». И это не дешёвка. Работа мастера, - без энтузиазма защищается продавец. Думает секунду и озвучивает цену: - Одиннадцать тысяч йен.
Вайя охает.
- Я возьму за названную цену, если есть второе такое же, - легко соглашается Шиндо и начинает рыться в рюкзаке в поисках кошелька. Продавец смотрит на него в пассивном немом удивлении.
- Шиндо! Совсем со своим Тойей двинулся! – Вайя вцепился в футболку и тащит прочь от стенда в обе руки. – Одиннадцать тысяч! Да я тебе сам такое нарисую!
Шиндо сомневается, что Вайя сможет повторить изгиб драконьего тела в один мазок, прорисовать тонкие волоски гривы, едва различимые нити усов и даже самым дорогим набором красок изобразить таинственный блеск чешуи. Шиндо сомневается, что Вайя сможет заставить полумесяцы тигриных когтей отражать мистический свет, жёлтые глаза – гореть, полосы на шкуре – щетиниться, словно дыбом стоят.
Шиндо выкладывает на прилавок требуемую сумму, купюра за купюрой, а Вайя хватается за голову. Продавец, не поднимаясь с табуреточки, извлекает из баулов с товаром какемоно, точно повторяющее первое. Пускай – ширпотреб, зато ручная работа местного умельца. Не шедевр, но неплохо. Пакует шёлковые свитки в бумажный конверт, а когда передаёт свёрток Хикару, интересуется с гадкой улыбочкой:
- А ты, парень, кто? Тигр?
Шиндо чуть склоняет голову в благодарности и говорит, что: да, я Тигр, а как вы догадались?
- Ну, так вряд ли бы ты купил это какемоно, если бы был Драконом. Дракон здесь явно проигрывает, нет? Иди с богом, парень, чудной ты какой-то.
Вайя таращит глаза, фыркает, но молчит. Солнце горячими пальцами перебирает волосы, и в голове у Хикару начинает отчётливо гудеть. Остро пахнет собой и карри. Шиндо прячет свёрток и кошелёк в рюкзак и бредёт прочь от рынка, в сторону храма. Он поддерживает лямки рюкзака большими пальцами и хмурится.
- А по-моему, - Вайя закладывает руки за голову и смотрит в небо, – на этой штуке выигрывает Дракон.
- Они танцуют.
- Что?
Шиндо отдаст копию Тойе. Он уверен, Тойя поймёт.
Метро
За последние полгода Хикару сильно вырос. Это он отмечал не по косяку двери, а, как и многое другое, по Тойе.
Сначала на уровне глаз был подбородок, точёный и бледный, затем строго сжимающиеся губы, потом прямой тонкий нос и, в конце концов, закрытый чёрными стрелками волос лоб. Тойя, всегда глядящий сверху вниз, теперь чуть вскидывал голову и поднимал глаза во время разговора.
Это очень непривычно.
Всё вокруг Хикару теперь непривычно: поручни в метро ближе, человеческая толпа не замыкается вокруг глухой стеной, а плывёт мимо, расступается, давая возможность рассмотреть поток затылков.
Хикару иногда ловит себя на том, что идёт с людной стороны тротуара, отпихивая Тойю к пустынному бордюру, словно бы защищая от толчков и давки. Теперь, когда он сам выше и его обходят.
Или замечает, что когда Тойе трудно дотянуться до поручня в час-пик и поезд резко дёргается, он хватается за Хикару, чтобы не упасть.
И то, и другое получается само собой и кажется абсолютно естественным. Это тоже непривычно.
Хикару предполагает, что ещё не обжился в своей новой «высокой» шкуре. Иногда он сутулится, стараясь вернуть привычный рост обратно; за это Тойя бьёт его ребром ладони между лопаток. Ещё Шиндо ёжится, зябко и неуютно, пробуя новое тело, испытывая его. Ноябрьский ветер ничуть не помогает Хикару в его стараниях.
Он дёргает и ерошит волосы, заползает в рукава, за воротник и под полы куртки. Пальцы деревенеют, уши и нос болят, щёки словно чужие.
- Холодно в этом году, - вскользь замечает Тойя.
Хикару косится: шарф, перчатки, тёплое пальто. Шапки нет, её заменяют густые волосы. Почти полная экипировка.
- Я сказал, что не буду носить шарф, - значит, не буду.
Мимо проплывает уличный стенд с перчатками и шапками, и Хикару предупреждает:
- Молчи.
- Нерационально, - парирует Тойя и сворачивает левее, ко входу на станцию.
Хикару часто сравнивает про себя свою жизнь с гоке , в котором перемешались камни обоих цветов. Никогда не знаешь, какой вытянешь.
В метро мало народу, станция выглядит озябшей и заиндевелой. Окружающий мир подёрнут синевой, словно всё прокрыли кобальтом. В вагоне почти никого, но это сейчас – на следующих нескольких станциях его набьют под завязку.
Они стоят у двери. Стекло покрыто подмёрзшим по краям конденсатом, капли подрагивают в такт движению поезда. Тойя чертит по ним освобождённым от перчатки пальцем правый верхний угол доски. Ставит отпечаток-ход на пересечении линий. Хоши . Хикару вздыхает.
- Почему ты чёрный?
У Тойи иногда бывает этот взгляд… такой, почти усталый, когда на дне радужки зелень глаз выцветает в пепел – «не задавай глупых вопросов». Он смотрит молча, его ресницы подрагивают; край шарфа скрывает подбородок и чиркает по границе нижней губы. От глаз к губам – темница взгляда Шиндо.
Нет смысла играть в одном только углу, без предварительно расставленных групп, но Хикару покорно обводит мизинцем маленький кружок, край которого слезой ухает вниз по стеклу.
На следующих двух станциях, прогнозировано, вагон наполняется настолько, что не продохнуть.
Партия на стекле смазана волосами Тойи, которому из-за давки приходится прижиматься к двери спиной. Хикару нависает над ним, стараясь держаться на таком расстоянии, когда дыхание ещё не перемешивается окончательно. И это приемлемо, это – почти некритично.
К сожалению, запах волос Тойи всё равно чувствуется. Это запах дыма: в парке, мимо которого они проходили, палили последние листья. Волосы аспидно-чёрные, статичные, контраст между их неподвижностью и хаотичным движением смазанной массы за стеклом заставляет Хикару чувствовать себя слегка пьяным.
- Жаль, партию не добили, - негромко говорит Тойя в пространство между ними.
- Да кто же играет в углу, - возмущается Хикару поверх его макушки, благодаря бога, что Тойя не шепчет.
- Мы и сейчас в углу, Шиндо.
Таким ровным голосом говорят люди, надеющиеся, что собеседник их не расслышит.
В углу, между дверью и турникетом. Значит, - думает Хикару, - можно продолжать играть? И он прижимается вплотную, щекой к виску, и слышно, как молния его куртки клацает о пуговицы на пальто Тойи при столкновении. Холодный поезд движется жизни наперерез, в кобальте и запахе дыма, сияет боками в драконьей чешуе, ревёт, как взбешённый тигр.
…им остаётся две остановки, когда Тойя отстранённым, почти сонным голосом просит:
- Давай выйдем раньше?
И звучит это как: «Я проиграл».
Хикару продирается вслед за ним к выходу, смотрит в спину и гадает – повесил ли Тойя, как он сам, какемоно над кроватью? И, если да, то… что теперь?
Провокация
Яширо всегда считал, что свои теории стоит проверять. А лучшей проверкой, по его мнению, является провокация – она никогда не подводила его на гобане.
Не всякая провокация срабатывает на доске. Если она плохо завуалирована, не искусна, не оправдана, опытный соперник увидит план насквозь и не купится.
В реальной жизни всё проще и одновременно сложнее.
В реальной жизни вывести на реакцию Шиндо Хикару – это раз плюнуть. Особенно если дело касается определённых третьих лиц. Это та часть, что проще.
Та часть, что сложнее: на игровом поле за провокацию расплачиваются камнями. В реальной жизни можно расплатиться гораздо дороже.
Но Яширо экспериментатор в душе, и цена эксперимента его мало волнует.
Яширо ударил Тойю чисто в познавательных целях.
Он выбрал именно такой способ. Хотя вторая опция – флирт – была более приятной и менее агрессивной по своей природе. Но если бы Яширо был уверен, что флирт сработает, то, по сути, и провокация была бы не нужна. А Яширо не был уверен, для того проверка и понадобилась.
Потому он приехал на очередные соревнования, прошёлся стандартной экскурсией по ноябрьскому съёжившемуся Токио, прибыл в Институт и ударил Тойю Акиру кулаком по лицу в фойе, у автоматов с напитками.
Ударил несильно, даже щека не распухла. Но тот не ожидал, потому опрокинулся на пол. Драться в ответ не полез, не смотрел разъярённо: просто поднялся на ноги, не держась за больное место, и вышел.
Шиндо об этом рассказал наблюдавший сцену Вайя - как Яширо и рассчитывал. Хикару прибежал спустя минуту, и вот тут уже были и разъярённые взгляды, и драка. Точнее, избиение. Он подошёл стремительно и молча, и никто не рискнул его остановить. Ударил точно, с расчётом; сначала коленом между ног, затем, когда Яширо согнулся, кулаком в живот. Подумав, добавил локтём по затылку. И затем ещё - кулаком по зубам. Опять же, несильно, не до противного влажного хруста. Просто чтобы лопнула нежная кожица на губах, обнажая разошедшуюся плоть, и наполнила рот солёным.
Замахнулся ещё раз, теперь ногой, но в дверном проёме показался Тойя с холодным компрессом на щеке, в сопровождении Огаты-сенсея. Тойя дёрнул головой, едва заметно, хладнокровно – и Шиндо отступил, как морская вода, подчинившись Луне во время отлива.
Яширо, свернувшись клубочком на холодном полу и прислушиваясь к собственной боли, поздравил себя с удачной провокацией.
Конечно, быть непонятым исследователем очень трудно. Непонятым исследователям приходится проходить всю эту мишуру вроде официальных извинений, разбирательств, подмачивающих репутацию разгромных статей и отстранений от игр на месяц.
Ещё пришлось вытерпеть «визит вежливости» завалившегося тем же вечером в гостиницу Шиндо. Он притащил с собой коробку пирожных, фальшивую улыбку и полный комплект ужасных фраз. «Если ты не можешь одолеть его на доске, это не значит…». «Поверить не могу». «Тронешь хоть ещё раз…».
- А бить и любить – прерогатива твоя, - кивает Яширо, прерывая его. Он от чистого сердца согласен, что не мешает ему с лёгкой улыбкой наблюдать за Шиндо, как за инфузорией-туфелькой.
И Шиндо, о чудо, перестаёт бушевать – вопреки ожиданием Яширо. Его глаза блестят почти янтарным. Ну да, Тигр же… защищает свою территорию.
- Моя прерогатива, да, - отрезает он, глядя исподлобья, руки в карманах.
- Ну так иди, - улыбается Яширо, открывая дверь номера. – Люби и бей.
За Шиндо даже воздух гневом пропитан. Яширо со смешливым ужасом ожидает их следующего матча.
…Тойя тоже пришёл, чуть позже. Правда, без всякой вежливости и гостинцев. Зато гнев и сияющие глаза присутствовали.
Интересно, задумался Яширо, склонив голову к плечу, понимает ли Тигр, что Дракон сам может и за себя постоять, и территорию защитить?
- Чужая жизнь – и лицо – не место для дурацких экспериментов, - прокомментировал Тойя. Молодец, додумался. – Со мной на гобане у вас ни одна провокация больше не сработает.
Какая цаца, смеётся Яширо. Ну надо же, и на «вы»…
Акико-сан
Они сидят сейчас перед ней за столом; макушка Шиндо, раньше бывшая на одной пунктирной линии роста с макушкой Акиры, теперь выше.
Выражение лица Акиры, его потупленный в стол взгляд сейчас очень напоминают Акико-сан её собственное лицо, каким она видела его в зеркале много лет назад. В день, когда юный претендент на её сердце Тойя Койо впервые нежно взял её за руку в саду отцовского дома.
Акико-сан улыбается своим мыслям. Она радуется, что всегда стучит в дверь комнаты сына, прежде чем войти.
Она ни за что не стала бы сравнивать Акиру и Шиндо так, как это любят делать другие. Вода и огонь, чёрное и белое, Инь и Ян – нет, нет, нет. Никогда. У Акико-сан есть своё сравнение.
Она оформила его, наблюдая за сыном и Шиндо Хикару поодиночке.
Когда Акира в помещении, окружающим тяжело выносить его присутствие. Те, кто любят его, уже привыкли и не замечают, но это так. У её сына тяжёлая энергетика, под стать отцу; своим интенсивным присутствием он словно вытягивает силы из окружающих и создаёт вокруг себя атмосферу пустоты и отчуждения. Люди притягиваются к Акире, словно магнитом, но держатся на расстоянии, боясь, видимо, что их затянет окончательно.
Когда Шиндо Хикару в помещении, результат тот же, но причина иная. Его слишком много, и присутствие тоже тяжело выносить. Его энергетика тоже тяжёлая, но в другом ключе: он пресыщает окружающих своим энтузиазмом, который излучает неистовыми потоками. Люди притягиваются к Шиндо, словно магнитом, но держатся на расстоянии, боясь, видимо, что их обожжёт.
В юности Акико-сан увлекалась астрономией; отчасти именно красивыми легендами о звёздном небе и долгими разговорами о бесконечности Вселенной Тойя Койо и завоевал её сердце.
Это идеальное сравнение, улыбается она сама себе: Акира – чёрная дыра, а Шиндо… что ж, Шиндо Хикару – пылающая сверхновая, взорвавшаяся звезда.
Это идеальное сравнение ещё и потому, что, когда они оба находятся в помещении одновременно, то эффект тяжести пропадает. Словно по волшебству. Люди перестают держаться в стороне, потому что Акира и Шиндо Хикару нейтрализуют друг друга. Излишнее излучение красного гиганта полностью поглощается чернотой абсолютной плотности.
Честно говоря, Акико-сан уверена в их любви гораздо сильнее, чем, будучи молодой, была уверена в своей любви к юному го-игроку.
- Вы в хорошем настроении, мама, - осторожно замечает Акира, глядя на мягкую улыбку, украшающую её губы.
Акико-сан согласно кивает, не собираясь себя объяснять, и тянется подлить ещё чаю в его стакан.
Еда и книги
Зима принесла Акире понимание простой истины: идеальное времяпрепровождение для Шиндо – это еда.
Где в его голове держатся знания о расположении всех этих маленьких ресторанчиков с добрыми официантками и фирменными блюдами? И зачем держать их в голове в век Интернета? И не лучше ли выкинуть всю эту ерунду из головы и освободить место для, скажем, новых кифу ?
Неизвестно. Шиндо знает, где в городе подают лучшую якисобу, где суши, где рис с карри, где – конечно! - рамен . Последнее и вовсе по сортам.
Они (вдруг – добавляет себе Акира) практически всё свободное время проводят вместе. Го рабочее, го учебное, потом – обязательно – их собственное го, в салоне отца по средам, и где придётся в остальные дни. Обсуждение игры. Крики.
Раньше Шиндо всегда после ссор уходил. Теперь тоже уходит, но через минуту возвращается, бурчит:
- Я от этих оров вечно есть хочу. Пойдём.
Акира об этом не знал до теперешней зимы. Он вообще много нового узнаёт о себе и Шиндо в последнее время. Ичикава-сан улыбается Акире, пока он натягивает пальто, словно они делят какую-то общую тайну, а Шиндо ноет:
- Да скорей уже, пошли, ну…
И Тойя идёт по оранжевому от фонарей снегу следом за его красным пуховиком. Идёт есть – о, Господи. Токио в этом году какое-то другое, думает он. Огней будто больше, люди улыбчивее, грязи меньше, даже праздник в воздухе чувствуется.
Акира держит свой портфель обеими руками перед собой так, что тот хлопает его по коленям при каждом шаге. Ещё новое: начал ловить себя на том, что теперь появилась привычка засматриваться в зимнее городское небо. А Шиндо словно специально выбирает именно такие мгновения, чтобы дойти, наконец, до очередного ресторанчика. Глядящего в темноту между зубов высоток Тойю он бесцеремонно дёргает за плечо, да так, что тот чуть не падает:
- Чего ты там увидел? Пришли уже.
В тепле у Шиндо начинают слезиться глаза и течь нос. Это ни в коем случае не мешает ему есть.
- Пробуй-пробуй, - напутствует он, - это вкусно.
Ещё новое: Акира тщательно жуёт и понимает, что гонка бесполезна, никто никого не перегонит, и победителя не будет. Гонка сама по себе победа.
Ещё новое: это не пугает.
За трапезой они говорят о го – в основном, о чужих матчах, - может, поэтому обычно еда Тойе нравится.
Шиндо, наевшись, откидывается на спинку стула и минуту довольно пыхтит. Затем ещё минуту они оба молчат. И смотрят. И улыбаются (вдруг – добавляет себе Акира). За витриной на выключенном звуке плывут люди. Потом Шиндо говорит со своими «го»-глазами:
- А знаешь… Я бы хотел так всё время проводить.
О, Акира не любит, когда такое говорят вслух.
- За едой? – переспрашивает он чуть глухо.
- За едой. – Шиндо абсолютно серьёзен. – И за гобаном. С тобой.
О, Акира это ненавидит.
- Не получится, я столько есть больше не могу. – Он со скрипом отодвигает стул. – Пойдём.
За еду платит тот, кто сегодня больше раз проиграл.
Снег обыкновенно начинает идти, как раз когда они выходят на улицу. Если ветра нет и снежинки крупные, хлопьями, они иногда пролетают вскользь по коже, оставляя щекотную дорожку, как если бы бабочка прикоснулась крылом.
Однажды они выходят и (вдруг – добавляет себе Акира) людей вокруг нет, и снега нет, и ветра тоже нет, а прикосновение – есть. К щеке, лёгкое и щекотное.
О, Акира ненавидит такие моменты.
Когда он поворачивает голову, конечно, оказывается, что это были губы Шиндо, и, конечно, оказывается, что они теперь мягко касаются его губ, ведь он, конечно, повернул голову именно так, как Шиндо рассчитывал.
Ещё новое: Шиндо теперь не только бесшабашный экспериментатор, но и неплохой стратег. Акира абсолютно уверен, что это полностью его собственная заслуга.
Ещё новое: у Шиндо цепкая хватка и губы на вкус, как порох белого перца.
Их маленький и хрупкий идеальный мир завёрнут в толстое покрывало зимы, чтобы не разбился, от посторонних глаз.
***
Тойя не относится к категории гениев вроде Шерлока Холмса, которые блестяще разбираются только в одном, узком профиле своего дела, прозябая в невежестве относительно всего остального, чего это дело не касается.
Тойя, как говорят Ичикава-сан, мама Хикару и ещё несколько знакомых женщин средних лет, «высокообразован» и «всесторонне развит». Для Хикару «учиться» значит пролистать учебник вечером перед экзаменом и зачитывать всё, что относится к Сюсаку, до дыр. А Тойя зубрит школьную программу, два иностранных языка, читает всё, что относится к го, и подумывает заняться традиционной стрельбой из лука. Так что, видимо, мама и Ичикава-сан правы, а на роль ограниченного Шерлока как раз сам Хикару подходит больше.
…в общем, всё Вайя виноват. Сказанул тоже.
- Вы как едва сошедшаяся парочка, которая только от кровати к холодильнику. Разве что вместо кровати гобан.
Ну да, подумал Хикару, едим и играем, и я радуюсь, как свинья, а Тойе, небось, скучно. Потому сегодня он затормозил, взмесив снежную серую кашу, на полпути к семейному ресторану (лучшие бургеры в столице), обернулся резко. Тойя, как часто в последнее время, плёлся следом, не глядя под ноги, а глядя в небо. С запрокинутой головой, так, что шея из-за края шарфа белеет, выгибается, а чёлка разъезжается и видно чистый лоб; губы полуоткрыты, выпускают влажный пар от дыхания. Ну кто же так по городу ходит?.. Конечно, чуть не налетел на Хикару.
Но оно того стоило, потому что удивлённый Тойя, вот так, по-детски, с распахнутыми глазами, это как комета Галлея – случается редко и часто проходит незамеченным.
- Тойя, - сказал Хикару тогда, присматриваясь. Точно, так и знал – в глазах видны разноцветные отражения от огней витрин вокруг. – Может быть, ты хочешь куда-нибудь пойти?
Тойя всё ещё удивлён, но уже в другой тональности, со вздёрнутой бровью и отчётливо читающимся «ты идиот», висящим в воздухе:
- Мы и так куда-то идём, Шиндо, если я ничего не путаю. Ты потерялся?
Это похоже на агрессивный ход с целью атаковать слабую группу. Не понял, огорчился Хикару.
- Нет, я имею в виду, может быть, ты хочешь куда-нибудь пойти?
Он видит по лицу Тойи, как тот вычёркивает про себя – не сработало – и пробует другой ход:
- Если у тебя нет денег, чтобы заплатить за сегодняшний ужин, так и быть, заплачу я. Несмотря на то, что ты проиграл.
Хикару делает «пха» и падает на корточки. Тойя Акира – всё, чтобы вы почувствовали себя идиотом.
- Тойя. – Это снизу вверх, и получилось немного плаксиво. – Я повторяю. Прошу, услышь. Может быть, ты хочешь куда-нибудь пойти?
- Я отказываюсь разговаривать, пока ты сидишь посреди тротуара и позоришь себя и меня.
Ожидаемо, но от этого раздражение не меньше. Хикару взмывает на ноги, собираясь съязвить, но у Тойи внезапно румянец на щеках, тот самый, специфический, особенный, и слова теряются.
- Шиндо, - говорит он быстро, как делает всегда, если говорить не хочет. – Я не знаю, что ты там себе напридумывал, но я слабо представляю нас в кино или в зале игровых автоматов.
Рассудил так рассудил. Хикару давит смешок и, прощупывая почву, интересуется:
- По магазинам в Харадзюку ?
- Никогда.
- Одайба ?
- Абсолютно невозможно.
Чёрта с два этот пуританин «всесторонне развит» и «высокообразован». Хикару решает, что, как Шерлок Холмс, должен быть умнее. И терпеливее.
- Тойя. Улови мои сигналы. Может быть. Ты. Хочешь. Куда-нибудь. Пойти?
Это достаточно странно, но теперь они в книжном магазине размером с маленький стадион, и Тойя делает вид, что не смотрит на Хикару с немым изумлением, а Хикару делает вид, что не замечает. У Тойи в тепле начинают гореть глаза и пылать щёки.
В отделе го они и минуты не задерживаются: магазин не специализированный, и весь неширокий ассортимент предоставленного уже давно прочитан. Хикару мнётся у пёстрой витрины с мангой, но вид Тойи в уголке классической китайской поэзии тяготит, и брать ничего не хочется. Они переглядываются через стеллажи, прогретый воздух, сухой электрический свет, пока Тойя не подходит и буквально не вкладывает Хикару в руки свежий «Jump!».
На кассе Тойя расплачивается за томик поэзии, сборник афоризмов Ницше, роман-дулогию автора с ещё более нечитаемым именем и учебник по корейскому (вторая ступень). Он, правда, всё это читает и находит интересным. Хикару уже и контраст не волнует, он временно не способен разговаривать – проверяет в нескольких историях, не умер ли кто.
Никто не умер, они на улице, Тойя с бумажным пакетом и портфелем в руках аккуратно идёт по скользкому и выглядит совершенно ошарашенно. Теперь уже он резко останавливается – волосы взвиваются в воздух на секунду.
- Шиндо, я, правда, очень люблю книжные магазины. Давно хотел всё это купить. Но то времени не было, то руки не доходили…
Хикару возится с замком рюкзака – прячет альманах от снега. Тойя тянет за рукав.
- Шиндо. – Заглядывает в глаза, смешно нахмурившись. – Спасибо.
Хикару давится и захлёбывается чем-то непонятным, что забилось под ложечкой. Какие-то силы пихают в спину, словно толчок крыльев, или, может, это где-то планеты выстроились в ряд. И он выпаливает на одном дыхании:
- Сай был призраком. Он преследовал меня.
Тойя недоволен своим «это-невежливо-Шиндо» недовольством. Хикару растерянно моргает. Спохватившись, повторяет:
- Да всегда пожалуйста. – И снова: - Сай был призраком. Он преследовал меня.
Это просто и естественно, как для розы цвести. И Сай, Хикару знает, улыбается, улыбается, улыбается.
- Спешу заметить, на фоне некоторых моих догадок эта кажется весьма простой и очевидной, - Тойя пожимает плечами.
- Ты мне веришь?
- Я тебя принимаю.
И это счастье.
А потом всё заканчивается.
Пещера
Это невозможно.
Невозможно спрятать дрожащие руки, трясущиеся пальцы, яркий румянец на щеках, растрёпанные волосы. Невозможно поправить полурасстёгнутую, выбившуюся из-за пояса брюк рубашку Тойи и съехавшую с плеча смятую футболку Шиндо. Невозможно остановить тяжёлое сердцебиение, сбивчивое дыхание и лихорадочный блеск в глазах. Невозможно скрыть лиловые засосы на открытом золотистом участке шеи Хикару и припухшую от укуса нижнюю губу Акиры. Невозможно вернуть на место опрокинутый гобан и размётанные по комнате камни.
Невозможно.
Но они стараются.
Стараются делать серьёзные лица, скрыть смущение и испуг, сидят молча в метре друг от друга - отшатнулись, едва заслышав шелестящее шипение отодвигающейся фусума. Яростный клубок сцепившейся страсти распался: тигриные когти выдернуты из блестящей драконьей чешуи; острые, проткнувшие шкуру зубы покинули тёплую кровоточащую плоть. Тойя Мейдзин мог бы поклясться, что заметил вскользь, краем глаза серебристые блики холодной драконьей кожи и янтарное свечение тигриных глаз.
Он возвышается над ними, как гадалка в мистическом ореоле свечи над картой Любовников. Он смотрит на своего сына и его противника, соперника, дорогу к Руке Бога. Он видит, как красная пульсирующая нить судьбы опутывает их, теряется в линиях ладоней, завязывается в немыслимые узлы - до бесконечности, словно лента Мёбиуса. Он думает, что стук их сердец звучит подобно щелчкам камней о доску: па-чинк, па-чинк, па-чинк. Чёрный-белый, чёрный-белый, чёрный-белый.
- Акира, - Говорит Тойя Мейдзин спокойно, - твоя мать приготовила чай. Приходите в гостиную через пять минут.
Затем он выходит, и фусума снова закрывает проход в таинственную пещеру, где раздаётся урчание тигра и мирное шипение дракона, зализывающих раны.
Года
Спустя две недели, пятого мая, Шиндо молится на могиле Сюсаку Хонибо. Пока палочки благовоний медленно поедают огненные ободки тления, пока пёрышки дыма вьются по воздуху кольцами, в Токио Тойя стоит у закрытой фусума в кабинете отца. Из-за неё раздаются приглушенные голоса; родители спорят - спорят первый раз на его памяти. Содержание спора, доносящееся до него лишь отрывочно, порождает в пальцах дрожь.
Спустя ещё две недели, которые Акира проводит под домашним арестом, семья Тойя переезжает в Китай. Не навсегда. Но надолго.
На следующий день Шиндо стоит на дорожке перед знакомой резиденцией, смотрит на табличку: "Сдаётся" и чувствует, что под ним, кажется, разверзается земля. Он садится на корточки, вцепляется пальцами в волосы. Сай, он ушёл, Сай ты ушёл, Сай, я…
Через год Тойя возвращаются на родину с пополнением в семье - невесткой. К тому времени сердце Шиндо Хикару уже давно разбито вдребезги.
Акире каждую ночь снится одно и то же: мужчина с длинными волосами, в старинной одежде, со слезами на глазах. Он не помнит своих снов наутро. Остаётся только бесконечная головная боль.
Ещё через год Тойя Ли Ю празднует первую серьёзную дату со своим мужем в кругу семьи и близких друзей. Это скромный приём в хорошем ресторане, банкетный зал которого занят свадебным празднеством Шиндо/Фуджисаки. Ли Ю об этом не знает, её лишь немного волнуют косые взгляды в сторону Акиры за столом.
В ту же секунду у служебного входа в ресторан нервно курит Хикару, ослабляя галстук. Он говорит в темноту о том, что это всё большая ошибка, зря, зря мы это сделали! Над ним стоит Акари, поддерживая подол свадебного платья, и умоляет – вернёмся к гостям, пожалуйста, не бойся, это же только так, дым, ерунда, я отпущу тебя, если будет нужно.
Весь последующий год проходит в предродовых хлопотах. Дети появляются на свет с разницей в неделю. Тойя Марико умирает спустя три часа после рождения; Шиндо Хикари остаётся жить.
Шиндо Хикари исполняется восемь месяцев от роду, когда её папа надевает чёрный костюм и уходит на прощальную церемонию в Институт Го. Хоронят легенду – звезда Тойи Койо зашла. Хикару не знает, что перед смертью бывший Мейдзин шептал наследнику, Мейдзину теперешнему.
Я похоронил не только внучку, но и сына. Это ужасно. Прости, я убил тебя, Акира. Но теперь уже поздно, ничего не изменишь. Лежи смирно в своей могиле. Ты никогда не достигнешь Руки Бога. Это мой грех. Я умираю за это.
Это я умираю; ты не прав, папа, я всё ещё жив, но умираю, - кричит про себя Тойя каждый раз, когда разминается с Шиндо в коридоре, а в спину им шепчут: «Смотрите, смотрите, Мейдзин и Хонинбо».
Мейдзин и Хонинбо, которые не достигнут Руки Бога никогда.
Таково положение дел на момент, когда Хикару и Акире исполняется по двадцать три.
2 частьВ комментариях
3 частьВ комментариях
4 частьВ комментариях
Автор: ramen<3 a.k.a. Юйка
Фендом: Hikaru no Go
Дисклеймер: Хотта&Обата
Пейринги: Хикару/Акира, Огата/Акира, Хикару/Акари, Акира/OFC, намёки на Митани/Акари и Вайя/Идзуми
Рейтинг: R
Жанр: AU, romance, angst
Размер и состояние: миди, 4 части, закончен
Размещение: запрещено
Предупреждения: OFC аж три штуки, OMC - одна. ОСС, что есть неибежно. Смерть персонажей. Много игровых терминов, применённых сикось-накось. Пафос. Символизм. Метафоры.
От автора: Этой эпопее уже много лет. Честно говоря, я удивлена, что дописала её. Но она вышла именно такой, как задумывалась тогда, давно. Чему автор безгранично рад. Возможно, это сложно прочитать, но если вы попытаетесь, то мне будет приятно. Надеюсь, вам тоже.
Пролог + 1 частьПролог. Лодыжка
Я бы хотела видеть его горящим в аду.
Я бы хотела видеть его заблудившимся в зарослях нож-деревьев на меч-горе.
Я бы хотела видеть его под тяжестью камней, которые не в состоянии сдвинуть даже тысяча человек.
Вот что я чувствую по отношению к Тойе Акире.
Вот что я чувствую.
Три года затворничества в своём рассыхающемся пустом доме превратили его в бледную статуэтку фарфоровой балеринки, но ничуть не притупили мастерства – и это хуже всего.
Он выкладывает камни на поле гобана , камни, тёплые от его пальцев, и призрачная фигура дракона, вечно преследующая меня во снах, завивается над его макушкой спиралями и клубами.
Дракон щерит полную игольчатых зубов пасть, и я знаю, что он хохочет.
Глаза дракона – глаза Тойи, их зажигает злоба, их освещает торжество. Молчаливое, но от этого не менее ощутимое; оно отравляет воздух и душит меня.
И все в этом зале, все, чёрт возьми, знают.
Дракон победил, думает этот старик Моришита и трёт подбородок.
Дракон победил, думает Вайя и лохматит волосы на затылке.
Дракон победил, думает Хикару, и всё летит к чёртям.
На складках веера Хикару – его дыхание, разодранное волнением на судорожные урывки. Веер дрожит. Гобан сияет. Хикару выкладывает камни, и с каждым ходом я вижу, как рушится моя жизнь. Мой выстроенный шатающимися кубиками хрупкий мирок, который я успела подлатать цементом за три года то там, то сям, рассыпается на глазах. Хикару сегодня играет из рук вон плохо, Вселенные не зажигаются на доске, но это неважно. Он бы проиграл в любом случае.
Дракон приручил Тигра.
Тигр прижимает уши к голове, скалится, но не нападает. Тигр лебезит на брюхе перед Драконом.
Хикару проигрывает Тойе и чуть не плачет от счастья в процессе.
Хикару проигрывает Тойе семь с половиной моку и, клянусь, готов целовать камни на доске, хранящие тепло его бледных рук.
Хикару склоняет голову, Тойя вздёргивает подбородок; Тигр сдался, Дракон победно ревёт.
А мне хочется обхватить голову руками и взвыть от отчаянного чувства дежавю. Вот они, передо мной: Шиндо Хонинбо в коричневом костюме, Тойя – теперь уже снова – Мейдзин в чёрном кимоно, и три года моей жизни, растерзанные и растоптанные между ними, ошмётками покрывают гобан.
Люди молчат. Или говорят все разом – мне трудно разобрать.
Тойя встаёт, и его девчонка-прислужница, ассистентка демона, подносит гэта . Она похожа на подмастерье алхимика, она раболепна. Она бы помогала Тойе обуваться, если бы обычаи до сих пор позволяли. Она слепо обожает своего учителя, и в этом представляется мне соучастницей Хикару.
Тойя следит, как она ставит гэта у его ног, и я понимаю – он позволяет. Любезно разрешает ей проявлять это пресмыкание. Ему неприятно, но ей это льстит. Это вызывает отвращение.
Тойя наклоняется обуться. Тойя поддёргивает лямку гэта, и его нога в идеально чистых таби проскальзывает на место. Показывается безволосая гладкая лодыжка, мелькает бледным между краем кимоно и верхней границей таби. Я ловлю взгляд Хикару, направленный на мимолётную вспышку тела, и этот взгляд перечёркивает всё.
Всё-всё-всё.
Взгляды дочери, слёзы в её глазах, пролитые во время бесчисленных скандалов. Вкрадчивый голос и неприятный липкий взгляд семейного психолога. Бесконечные разговоры, сомнения, бессонные ночи и телефонные звонки. Редкие спокойные дни. Редкие слабые улыбки. Редкие тени хорошего настроения на лице Хикару.
Всё рухнуло.
Хикару смотрит на латку кожи Тойи, смотрит всего мгновение, и за это мгновение кажется живее и счастливее, чем за все последние три года.
- Ты бы трахнул его прямо там, при всех, - скажу я вечером, доставая из сундука пропахшее трёхлетней пылью какемоно. «Бой Дракона и Тигра», родом из Нагоя . Хорошая работа.
- Акари, - скажет он пресно. – Повесишь в моём кабинете.
1.
Бой Дракона и Тигра
Теоретически, это какая-то деревенька под Нагоя. Но план туристической экскурсии составлял Моришита-сенсей, он же вёл машину, поэтому гарантий быть не может.
Шиндо сидит на веранде старого, покосившегося, полузаброшенного деревенского храма в компании своего рюкзака. Навес крыши кидает на сухие доски веранды пыльную тень – почти прохлада. Территория залитого солнцем двора подобралась к носкам кроссовок, но Хикару лень даже подобрать ноги.
По двору следом за шамкающей бабкой – местным экскурсоводом – вяло перемещаются жертвы туристического гения Моришиты. В самом хвосте группы одуревший от жары Вайя ищет пути к отступлению, то и дело оглядываясь на Шиндо. В конце концов, набравшись смелости, он делает ноги и вздымает целую тучу пыли, когда падает на веранду рядом с Хикару.
Единственный выходной за неделю конвенции, а они вместо номера с кондиционером – здесь. Где-то. В противно липнущих к телу футболках, с тёплой водой в пластиковых бутылках и забитыми пылью носами.
Изуми с конвенции отозван. Тойя – тоже, у него экзамены в школе.
Добро пожаловать в маленький персональный ад Вайи и Шиндо.
- Лучший день в моей жизни, - выносит вердикт Хикару и ухает лицом в свой рюкзак.
У Вайи свои соображения по этому поводу. Он предлагает сбежать в ближайшее конвини , там купить пива и фейерверков, наклюкаться на жаре и устроить праздник. Шиндо это неинтересно. Шиндо вообще ничего неинтересно, когда на горизонте нет Тойи, чтобы на выходки соперника презрительно морщить нос.
Вайя ноет, возмущается, упрашивает. Много раз повторяет фразу: «Ну, давай, пожалуйста!». Дёргает за рукав футболки и не даёт заснуть, тыча пальцами под рёбра. Шиндо сдаётся на пятой минуте, возмущённо отпихивая чужие руки, и с раздражением орёт, что – ладно, уговорил, только отстань!
Они улепётывают, когда почтенная бабушка уводит группу за угол храма. Храмовые ворота алым мазком проносятся мимо, ступени лестницы катятся вниз, кое-где неровные, похожие на мятую фурошики . Хикару бежит и очень боится оступиться на крошащемся бетоне; рюкзак стучит по спине. Вайя добегает первым и ловит его внизу, тормозит, чтобы Шиндо не улетел в кусты.
Они идут по не асфальтированной дороге, прикрытой драной сеткой тени от ветвей деревьев. Пахнет тёплым, влажным лесом и мхом. Последняя полоска связи пропадает с экрана мобильного Хикару. Спустя пятнадцать минут появляется сонная деревня. Конвини в ней нет.
Вайю это нисколько не расстраивает. Он тут же находит местную центральную площадь. На ней рыночек – продуктовый, рыбный, хозяйственный. Есть несколько лавочек с сувенирами, разводиловка для туристов вроде них самих, а ещё – чайная, лоток с такояки и ресторанчик с якисобой . Вайя радостно верещит, заметив автоматы с напитками. Он покупает в чайной целую гору данго и требует у Шиндо мелочи для автоматов: холодный кофе ему необходим сейчас же, немедленно.
Дальше они сидят на скамейке напротив торговца сувенирами. Хикару вяло жуёт сладкий шарик данго и думает, что Моришита-сенсей, наверное, уже их хватился.
А потом Вайя делает неудачный глоток, резко наклоняется вперёд, чтобы не залить светлые бриджи кофе, пихает Шиндо в бок, и Шиндо случайно натыкается взглядом на какемоно .
Какемоно, в общем-то, небольшое: сантиметров тридцать на семьдесят, оно натянуто на бамбуковые палочки, покрытые тёмным лаком. Хикару не заметил его сразу потому, что какемоно висит на дальнем стенде, в глубине лавочки, за спиной обрюзгшего продавца. Продавец страдает от жары; он обмахивает своё толстое, разморённое лицо выцветшим веером. Тонкая ручка веера в его неопрятных пальцах выглядит жалобно, особенно на фоне покрытых густой растительностью рук и засаленных краёв рукава юката.
- Как называется? – спрашивает Шиндо, указывая на интересующий предмет, а продавец меряет его сомневающимся взглядом маленьких тёмных глаз и отвечает:
- Оно дорогое.
- Я не о том вас спрашиваю, - парирует Хикару. Сзади мнётся Вайя и трещит:
- Шиндо, ну зачем, а? Дешёвка же, дешёвка и есть. Дома купишь, на любом базаре таких навалом.
Хикару неопределённо ведёт плечом и повторяет вопрос:
- Как называется?
- «Бой Дракона и Тигра». И это не дешёвка. Работа мастера, - без энтузиазма защищается продавец. Думает секунду и озвучивает цену: - Одиннадцать тысяч йен.
Вайя охает.
- Я возьму за названную цену, если есть второе такое же, - легко соглашается Шиндо и начинает рыться в рюкзаке в поисках кошелька. Продавец смотрит на него в пассивном немом удивлении.
- Шиндо! Совсем со своим Тойей двинулся! – Вайя вцепился в футболку и тащит прочь от стенда в обе руки. – Одиннадцать тысяч! Да я тебе сам такое нарисую!
Шиндо сомневается, что Вайя сможет повторить изгиб драконьего тела в один мазок, прорисовать тонкие волоски гривы, едва различимые нити усов и даже самым дорогим набором красок изобразить таинственный блеск чешуи. Шиндо сомневается, что Вайя сможет заставить полумесяцы тигриных когтей отражать мистический свет, жёлтые глаза – гореть, полосы на шкуре – щетиниться, словно дыбом стоят.
Шиндо выкладывает на прилавок требуемую сумму, купюра за купюрой, а Вайя хватается за голову. Продавец, не поднимаясь с табуреточки, извлекает из баулов с товаром какемоно, точно повторяющее первое. Пускай – ширпотреб, зато ручная работа местного умельца. Не шедевр, но неплохо. Пакует шёлковые свитки в бумажный конверт, а когда передаёт свёрток Хикару, интересуется с гадкой улыбочкой:
- А ты, парень, кто? Тигр?
Шиндо чуть склоняет голову в благодарности и говорит, что: да, я Тигр, а как вы догадались?
- Ну, так вряд ли бы ты купил это какемоно, если бы был Драконом. Дракон здесь явно проигрывает, нет? Иди с богом, парень, чудной ты какой-то.
Вайя таращит глаза, фыркает, но молчит. Солнце горячими пальцами перебирает волосы, и в голове у Хикару начинает отчётливо гудеть. Остро пахнет собой и карри. Шиндо прячет свёрток и кошелёк в рюкзак и бредёт прочь от рынка, в сторону храма. Он поддерживает лямки рюкзака большими пальцами и хмурится.
- А по-моему, - Вайя закладывает руки за голову и смотрит в небо, – на этой штуке выигрывает Дракон.
- Они танцуют.
- Что?
Шиндо отдаст копию Тойе. Он уверен, Тойя поймёт.
Метро
За последние полгода Хикару сильно вырос. Это он отмечал не по косяку двери, а, как и многое другое, по Тойе.
Сначала на уровне глаз был подбородок, точёный и бледный, затем строго сжимающиеся губы, потом прямой тонкий нос и, в конце концов, закрытый чёрными стрелками волос лоб. Тойя, всегда глядящий сверху вниз, теперь чуть вскидывал голову и поднимал глаза во время разговора.
Это очень непривычно.
Всё вокруг Хикару теперь непривычно: поручни в метро ближе, человеческая толпа не замыкается вокруг глухой стеной, а плывёт мимо, расступается, давая возможность рассмотреть поток затылков.
Хикару иногда ловит себя на том, что идёт с людной стороны тротуара, отпихивая Тойю к пустынному бордюру, словно бы защищая от толчков и давки. Теперь, когда он сам выше и его обходят.
Или замечает, что когда Тойе трудно дотянуться до поручня в час-пик и поезд резко дёргается, он хватается за Хикару, чтобы не упасть.
И то, и другое получается само собой и кажется абсолютно естественным. Это тоже непривычно.
Хикару предполагает, что ещё не обжился в своей новой «высокой» шкуре. Иногда он сутулится, стараясь вернуть привычный рост обратно; за это Тойя бьёт его ребром ладони между лопаток. Ещё Шиндо ёжится, зябко и неуютно, пробуя новое тело, испытывая его. Ноябрьский ветер ничуть не помогает Хикару в его стараниях.
Он дёргает и ерошит волосы, заползает в рукава, за воротник и под полы куртки. Пальцы деревенеют, уши и нос болят, щёки словно чужие.
- Холодно в этом году, - вскользь замечает Тойя.
Хикару косится: шарф, перчатки, тёплое пальто. Шапки нет, её заменяют густые волосы. Почти полная экипировка.
- Я сказал, что не буду носить шарф, - значит, не буду.
Мимо проплывает уличный стенд с перчатками и шапками, и Хикару предупреждает:
- Молчи.
- Нерационально, - парирует Тойя и сворачивает левее, ко входу на станцию.
Хикару часто сравнивает про себя свою жизнь с гоке , в котором перемешались камни обоих цветов. Никогда не знаешь, какой вытянешь.
В метро мало народу, станция выглядит озябшей и заиндевелой. Окружающий мир подёрнут синевой, словно всё прокрыли кобальтом. В вагоне почти никого, но это сейчас – на следующих нескольких станциях его набьют под завязку.
Они стоят у двери. Стекло покрыто подмёрзшим по краям конденсатом, капли подрагивают в такт движению поезда. Тойя чертит по ним освобождённым от перчатки пальцем правый верхний угол доски. Ставит отпечаток-ход на пересечении линий. Хоши . Хикару вздыхает.
- Почему ты чёрный?
У Тойи иногда бывает этот взгляд… такой, почти усталый, когда на дне радужки зелень глаз выцветает в пепел – «не задавай глупых вопросов». Он смотрит молча, его ресницы подрагивают; край шарфа скрывает подбородок и чиркает по границе нижней губы. От глаз к губам – темница взгляда Шиндо.
Нет смысла играть в одном только углу, без предварительно расставленных групп, но Хикару покорно обводит мизинцем маленький кружок, край которого слезой ухает вниз по стеклу.
На следующих двух станциях, прогнозировано, вагон наполняется настолько, что не продохнуть.
Партия на стекле смазана волосами Тойи, которому из-за давки приходится прижиматься к двери спиной. Хикару нависает над ним, стараясь держаться на таком расстоянии, когда дыхание ещё не перемешивается окончательно. И это приемлемо, это – почти некритично.
К сожалению, запах волос Тойи всё равно чувствуется. Это запах дыма: в парке, мимо которого они проходили, палили последние листья. Волосы аспидно-чёрные, статичные, контраст между их неподвижностью и хаотичным движением смазанной массы за стеклом заставляет Хикару чувствовать себя слегка пьяным.
- Жаль, партию не добили, - негромко говорит Тойя в пространство между ними.
- Да кто же играет в углу, - возмущается Хикару поверх его макушки, благодаря бога, что Тойя не шепчет.
- Мы и сейчас в углу, Шиндо.
Таким ровным голосом говорят люди, надеющиеся, что собеседник их не расслышит.
В углу, между дверью и турникетом. Значит, - думает Хикару, - можно продолжать играть? И он прижимается вплотную, щекой к виску, и слышно, как молния его куртки клацает о пуговицы на пальто Тойи при столкновении. Холодный поезд движется жизни наперерез, в кобальте и запахе дыма, сияет боками в драконьей чешуе, ревёт, как взбешённый тигр.
…им остаётся две остановки, когда Тойя отстранённым, почти сонным голосом просит:
- Давай выйдем раньше?
И звучит это как: «Я проиграл».
Хикару продирается вслед за ним к выходу, смотрит в спину и гадает – повесил ли Тойя, как он сам, какемоно над кроватью? И, если да, то… что теперь?
Провокация
Яширо всегда считал, что свои теории стоит проверять. А лучшей проверкой, по его мнению, является провокация – она никогда не подводила его на гобане.
Не всякая провокация срабатывает на доске. Если она плохо завуалирована, не искусна, не оправдана, опытный соперник увидит план насквозь и не купится.
В реальной жизни всё проще и одновременно сложнее.
В реальной жизни вывести на реакцию Шиндо Хикару – это раз плюнуть. Особенно если дело касается определённых третьих лиц. Это та часть, что проще.
Та часть, что сложнее: на игровом поле за провокацию расплачиваются камнями. В реальной жизни можно расплатиться гораздо дороже.
Но Яширо экспериментатор в душе, и цена эксперимента его мало волнует.
Яширо ударил Тойю чисто в познавательных целях.
Он выбрал именно такой способ. Хотя вторая опция – флирт – была более приятной и менее агрессивной по своей природе. Но если бы Яширо был уверен, что флирт сработает, то, по сути, и провокация была бы не нужна. А Яширо не был уверен, для того проверка и понадобилась.
Потому он приехал на очередные соревнования, прошёлся стандартной экскурсией по ноябрьскому съёжившемуся Токио, прибыл в Институт и ударил Тойю Акиру кулаком по лицу в фойе, у автоматов с напитками.
Ударил несильно, даже щека не распухла. Но тот не ожидал, потому опрокинулся на пол. Драться в ответ не полез, не смотрел разъярённо: просто поднялся на ноги, не держась за больное место, и вышел.
Шиндо об этом рассказал наблюдавший сцену Вайя - как Яширо и рассчитывал. Хикару прибежал спустя минуту, и вот тут уже были и разъярённые взгляды, и драка. Точнее, избиение. Он подошёл стремительно и молча, и никто не рискнул его остановить. Ударил точно, с расчётом; сначала коленом между ног, затем, когда Яширо согнулся, кулаком в живот. Подумав, добавил локтём по затылку. И затем ещё - кулаком по зубам. Опять же, несильно, не до противного влажного хруста. Просто чтобы лопнула нежная кожица на губах, обнажая разошедшуюся плоть, и наполнила рот солёным.
Замахнулся ещё раз, теперь ногой, но в дверном проёме показался Тойя с холодным компрессом на щеке, в сопровождении Огаты-сенсея. Тойя дёрнул головой, едва заметно, хладнокровно – и Шиндо отступил, как морская вода, подчинившись Луне во время отлива.
Яширо, свернувшись клубочком на холодном полу и прислушиваясь к собственной боли, поздравил себя с удачной провокацией.
Конечно, быть непонятым исследователем очень трудно. Непонятым исследователям приходится проходить всю эту мишуру вроде официальных извинений, разбирательств, подмачивающих репутацию разгромных статей и отстранений от игр на месяц.
Ещё пришлось вытерпеть «визит вежливости» завалившегося тем же вечером в гостиницу Шиндо. Он притащил с собой коробку пирожных, фальшивую улыбку и полный комплект ужасных фраз. «Если ты не можешь одолеть его на доске, это не значит…». «Поверить не могу». «Тронешь хоть ещё раз…».
- А бить и любить – прерогатива твоя, - кивает Яширо, прерывая его. Он от чистого сердца согласен, что не мешает ему с лёгкой улыбкой наблюдать за Шиндо, как за инфузорией-туфелькой.
И Шиндо, о чудо, перестаёт бушевать – вопреки ожиданием Яширо. Его глаза блестят почти янтарным. Ну да, Тигр же… защищает свою территорию.
- Моя прерогатива, да, - отрезает он, глядя исподлобья, руки в карманах.
- Ну так иди, - улыбается Яширо, открывая дверь номера. – Люби и бей.
За Шиндо даже воздух гневом пропитан. Яширо со смешливым ужасом ожидает их следующего матча.
…Тойя тоже пришёл, чуть позже. Правда, без всякой вежливости и гостинцев. Зато гнев и сияющие глаза присутствовали.
Интересно, задумался Яширо, склонив голову к плечу, понимает ли Тигр, что Дракон сам может и за себя постоять, и территорию защитить?
- Чужая жизнь – и лицо – не место для дурацких экспериментов, - прокомментировал Тойя. Молодец, додумался. – Со мной на гобане у вас ни одна провокация больше не сработает.
Какая цаца, смеётся Яширо. Ну надо же, и на «вы»…
Акико-сан
Они сидят сейчас перед ней за столом; макушка Шиндо, раньше бывшая на одной пунктирной линии роста с макушкой Акиры, теперь выше.
Выражение лица Акиры, его потупленный в стол взгляд сейчас очень напоминают Акико-сан её собственное лицо, каким она видела его в зеркале много лет назад. В день, когда юный претендент на её сердце Тойя Койо впервые нежно взял её за руку в саду отцовского дома.
Акико-сан улыбается своим мыслям. Она радуется, что всегда стучит в дверь комнаты сына, прежде чем войти.
Она ни за что не стала бы сравнивать Акиру и Шиндо так, как это любят делать другие. Вода и огонь, чёрное и белое, Инь и Ян – нет, нет, нет. Никогда. У Акико-сан есть своё сравнение.
Она оформила его, наблюдая за сыном и Шиндо Хикару поодиночке.
Когда Акира в помещении, окружающим тяжело выносить его присутствие. Те, кто любят его, уже привыкли и не замечают, но это так. У её сына тяжёлая энергетика, под стать отцу; своим интенсивным присутствием он словно вытягивает силы из окружающих и создаёт вокруг себя атмосферу пустоты и отчуждения. Люди притягиваются к Акире, словно магнитом, но держатся на расстоянии, боясь, видимо, что их затянет окончательно.
Когда Шиндо Хикару в помещении, результат тот же, но причина иная. Его слишком много, и присутствие тоже тяжело выносить. Его энергетика тоже тяжёлая, но в другом ключе: он пресыщает окружающих своим энтузиазмом, который излучает неистовыми потоками. Люди притягиваются к Шиндо, словно магнитом, но держатся на расстоянии, боясь, видимо, что их обожжёт.
В юности Акико-сан увлекалась астрономией; отчасти именно красивыми легендами о звёздном небе и долгими разговорами о бесконечности Вселенной Тойя Койо и завоевал её сердце.
Это идеальное сравнение, улыбается она сама себе: Акира – чёрная дыра, а Шиндо… что ж, Шиндо Хикару – пылающая сверхновая, взорвавшаяся звезда.
Это идеальное сравнение ещё и потому, что, когда они оба находятся в помещении одновременно, то эффект тяжести пропадает. Словно по волшебству. Люди перестают держаться в стороне, потому что Акира и Шиндо Хикару нейтрализуют друг друга. Излишнее излучение красного гиганта полностью поглощается чернотой абсолютной плотности.
Честно говоря, Акико-сан уверена в их любви гораздо сильнее, чем, будучи молодой, была уверена в своей любви к юному го-игроку.
- Вы в хорошем настроении, мама, - осторожно замечает Акира, глядя на мягкую улыбку, украшающую её губы.
Акико-сан согласно кивает, не собираясь себя объяснять, и тянется подлить ещё чаю в его стакан.
Еда и книги
Зима принесла Акире понимание простой истины: идеальное времяпрепровождение для Шиндо – это еда.
Где в его голове держатся знания о расположении всех этих маленьких ресторанчиков с добрыми официантками и фирменными блюдами? И зачем держать их в голове в век Интернета? И не лучше ли выкинуть всю эту ерунду из головы и освободить место для, скажем, новых кифу ?
Неизвестно. Шиндо знает, где в городе подают лучшую якисобу, где суши, где рис с карри, где – конечно! - рамен . Последнее и вовсе по сортам.
Они (вдруг – добавляет себе Акира) практически всё свободное время проводят вместе. Го рабочее, го учебное, потом – обязательно – их собственное го, в салоне отца по средам, и где придётся в остальные дни. Обсуждение игры. Крики.
Раньше Шиндо всегда после ссор уходил. Теперь тоже уходит, но через минуту возвращается, бурчит:
- Я от этих оров вечно есть хочу. Пойдём.
Акира об этом не знал до теперешней зимы. Он вообще много нового узнаёт о себе и Шиндо в последнее время. Ичикава-сан улыбается Акире, пока он натягивает пальто, словно они делят какую-то общую тайну, а Шиндо ноет:
- Да скорей уже, пошли, ну…
И Тойя идёт по оранжевому от фонарей снегу следом за его красным пуховиком. Идёт есть – о, Господи. Токио в этом году какое-то другое, думает он. Огней будто больше, люди улыбчивее, грязи меньше, даже праздник в воздухе чувствуется.
Акира держит свой портфель обеими руками перед собой так, что тот хлопает его по коленям при каждом шаге. Ещё новое: начал ловить себя на том, что теперь появилась привычка засматриваться в зимнее городское небо. А Шиндо словно специально выбирает именно такие мгновения, чтобы дойти, наконец, до очередного ресторанчика. Глядящего в темноту между зубов высоток Тойю он бесцеремонно дёргает за плечо, да так, что тот чуть не падает:
- Чего ты там увидел? Пришли уже.
В тепле у Шиндо начинают слезиться глаза и течь нос. Это ни в коем случае не мешает ему есть.
- Пробуй-пробуй, - напутствует он, - это вкусно.
Ещё новое: Акира тщательно жуёт и понимает, что гонка бесполезна, никто никого не перегонит, и победителя не будет. Гонка сама по себе победа.
Ещё новое: это не пугает.
За трапезой они говорят о го – в основном, о чужих матчах, - может, поэтому обычно еда Тойе нравится.
Шиндо, наевшись, откидывается на спинку стула и минуту довольно пыхтит. Затем ещё минуту они оба молчат. И смотрят. И улыбаются (вдруг – добавляет себе Акира). За витриной на выключенном звуке плывут люди. Потом Шиндо говорит со своими «го»-глазами:
- А знаешь… Я бы хотел так всё время проводить.
О, Акира не любит, когда такое говорят вслух.
- За едой? – переспрашивает он чуть глухо.
- За едой. – Шиндо абсолютно серьёзен. – И за гобаном. С тобой.
О, Акира это ненавидит.
- Не получится, я столько есть больше не могу. – Он со скрипом отодвигает стул. – Пойдём.
За еду платит тот, кто сегодня больше раз проиграл.
Снег обыкновенно начинает идти, как раз когда они выходят на улицу. Если ветра нет и снежинки крупные, хлопьями, они иногда пролетают вскользь по коже, оставляя щекотную дорожку, как если бы бабочка прикоснулась крылом.
Однажды они выходят и (вдруг – добавляет себе Акира) людей вокруг нет, и снега нет, и ветра тоже нет, а прикосновение – есть. К щеке, лёгкое и щекотное.
О, Акира ненавидит такие моменты.
Когда он поворачивает голову, конечно, оказывается, что это были губы Шиндо, и, конечно, оказывается, что они теперь мягко касаются его губ, ведь он, конечно, повернул голову именно так, как Шиндо рассчитывал.
Ещё новое: Шиндо теперь не только бесшабашный экспериментатор, но и неплохой стратег. Акира абсолютно уверен, что это полностью его собственная заслуга.
Ещё новое: у Шиндо цепкая хватка и губы на вкус, как порох белого перца.
Их маленький и хрупкий идеальный мир завёрнут в толстое покрывало зимы, чтобы не разбился, от посторонних глаз.
***
Тойя не относится к категории гениев вроде Шерлока Холмса, которые блестяще разбираются только в одном, узком профиле своего дела, прозябая в невежестве относительно всего остального, чего это дело не касается.
Тойя, как говорят Ичикава-сан, мама Хикару и ещё несколько знакомых женщин средних лет, «высокообразован» и «всесторонне развит». Для Хикару «учиться» значит пролистать учебник вечером перед экзаменом и зачитывать всё, что относится к Сюсаку, до дыр. А Тойя зубрит школьную программу, два иностранных языка, читает всё, что относится к го, и подумывает заняться традиционной стрельбой из лука. Так что, видимо, мама и Ичикава-сан правы, а на роль ограниченного Шерлока как раз сам Хикару подходит больше.
…в общем, всё Вайя виноват. Сказанул тоже.
- Вы как едва сошедшаяся парочка, которая только от кровати к холодильнику. Разве что вместо кровати гобан.
Ну да, подумал Хикару, едим и играем, и я радуюсь, как свинья, а Тойе, небось, скучно. Потому сегодня он затормозил, взмесив снежную серую кашу, на полпути к семейному ресторану (лучшие бургеры в столице), обернулся резко. Тойя, как часто в последнее время, плёлся следом, не глядя под ноги, а глядя в небо. С запрокинутой головой, так, что шея из-за края шарфа белеет, выгибается, а чёлка разъезжается и видно чистый лоб; губы полуоткрыты, выпускают влажный пар от дыхания. Ну кто же так по городу ходит?.. Конечно, чуть не налетел на Хикару.
Но оно того стоило, потому что удивлённый Тойя, вот так, по-детски, с распахнутыми глазами, это как комета Галлея – случается редко и часто проходит незамеченным.
- Тойя, - сказал Хикару тогда, присматриваясь. Точно, так и знал – в глазах видны разноцветные отражения от огней витрин вокруг. – Может быть, ты хочешь куда-нибудь пойти?
Тойя всё ещё удивлён, но уже в другой тональности, со вздёрнутой бровью и отчётливо читающимся «ты идиот», висящим в воздухе:
- Мы и так куда-то идём, Шиндо, если я ничего не путаю. Ты потерялся?
Это похоже на агрессивный ход с целью атаковать слабую группу. Не понял, огорчился Хикару.
- Нет, я имею в виду, может быть, ты хочешь куда-нибудь пойти?
Он видит по лицу Тойи, как тот вычёркивает про себя – не сработало – и пробует другой ход:
- Если у тебя нет денег, чтобы заплатить за сегодняшний ужин, так и быть, заплачу я. Несмотря на то, что ты проиграл.
Хикару делает «пха» и падает на корточки. Тойя Акира – всё, чтобы вы почувствовали себя идиотом.
- Тойя. – Это снизу вверх, и получилось немного плаксиво. – Я повторяю. Прошу, услышь. Может быть, ты хочешь куда-нибудь пойти?
- Я отказываюсь разговаривать, пока ты сидишь посреди тротуара и позоришь себя и меня.
Ожидаемо, но от этого раздражение не меньше. Хикару взмывает на ноги, собираясь съязвить, но у Тойи внезапно румянец на щеках, тот самый, специфический, особенный, и слова теряются.
- Шиндо, - говорит он быстро, как делает всегда, если говорить не хочет. – Я не знаю, что ты там себе напридумывал, но я слабо представляю нас в кино или в зале игровых автоматов.
Рассудил так рассудил. Хикару давит смешок и, прощупывая почву, интересуется:
- По магазинам в Харадзюку ?
- Никогда.
- Одайба ?
- Абсолютно невозможно.
Чёрта с два этот пуританин «всесторонне развит» и «высокообразован». Хикару решает, что, как Шерлок Холмс, должен быть умнее. И терпеливее.
- Тойя. Улови мои сигналы. Может быть. Ты. Хочешь. Куда-нибудь. Пойти?
Это достаточно странно, но теперь они в книжном магазине размером с маленький стадион, и Тойя делает вид, что не смотрит на Хикару с немым изумлением, а Хикару делает вид, что не замечает. У Тойи в тепле начинают гореть глаза и пылать щёки.
В отделе го они и минуты не задерживаются: магазин не специализированный, и весь неширокий ассортимент предоставленного уже давно прочитан. Хикару мнётся у пёстрой витрины с мангой, но вид Тойи в уголке классической китайской поэзии тяготит, и брать ничего не хочется. Они переглядываются через стеллажи, прогретый воздух, сухой электрический свет, пока Тойя не подходит и буквально не вкладывает Хикару в руки свежий «Jump!».
На кассе Тойя расплачивается за томик поэзии, сборник афоризмов Ницше, роман-дулогию автора с ещё более нечитаемым именем и учебник по корейскому (вторая ступень). Он, правда, всё это читает и находит интересным. Хикару уже и контраст не волнует, он временно не способен разговаривать – проверяет в нескольких историях, не умер ли кто.
Никто не умер, они на улице, Тойя с бумажным пакетом и портфелем в руках аккуратно идёт по скользкому и выглядит совершенно ошарашенно. Теперь уже он резко останавливается – волосы взвиваются в воздух на секунду.
- Шиндо, я, правда, очень люблю книжные магазины. Давно хотел всё это купить. Но то времени не было, то руки не доходили…
Хикару возится с замком рюкзака – прячет альманах от снега. Тойя тянет за рукав.
- Шиндо. – Заглядывает в глаза, смешно нахмурившись. – Спасибо.
Хикару давится и захлёбывается чем-то непонятным, что забилось под ложечкой. Какие-то силы пихают в спину, словно толчок крыльев, или, может, это где-то планеты выстроились в ряд. И он выпаливает на одном дыхании:
- Сай был призраком. Он преследовал меня.
Тойя недоволен своим «это-невежливо-Шиндо» недовольством. Хикару растерянно моргает. Спохватившись, повторяет:
- Да всегда пожалуйста. – И снова: - Сай был призраком. Он преследовал меня.
Это просто и естественно, как для розы цвести. И Сай, Хикару знает, улыбается, улыбается, улыбается.
- Спешу заметить, на фоне некоторых моих догадок эта кажется весьма простой и очевидной, - Тойя пожимает плечами.
- Ты мне веришь?
- Я тебя принимаю.
И это счастье.
А потом всё заканчивается.
Пещера
Это невозможно.
Невозможно спрятать дрожащие руки, трясущиеся пальцы, яркий румянец на щеках, растрёпанные волосы. Невозможно поправить полурасстёгнутую, выбившуюся из-за пояса брюк рубашку Тойи и съехавшую с плеча смятую футболку Шиндо. Невозможно остановить тяжёлое сердцебиение, сбивчивое дыхание и лихорадочный блеск в глазах. Невозможно скрыть лиловые засосы на открытом золотистом участке шеи Хикару и припухшую от укуса нижнюю губу Акиры. Невозможно вернуть на место опрокинутый гобан и размётанные по комнате камни.
Невозможно.
Но они стараются.
Стараются делать серьёзные лица, скрыть смущение и испуг, сидят молча в метре друг от друга - отшатнулись, едва заслышав шелестящее шипение отодвигающейся фусума. Яростный клубок сцепившейся страсти распался: тигриные когти выдернуты из блестящей драконьей чешуи; острые, проткнувшие шкуру зубы покинули тёплую кровоточащую плоть. Тойя Мейдзин мог бы поклясться, что заметил вскользь, краем глаза серебристые блики холодной драконьей кожи и янтарное свечение тигриных глаз.
Он возвышается над ними, как гадалка в мистическом ореоле свечи над картой Любовников. Он смотрит на своего сына и его противника, соперника, дорогу к Руке Бога. Он видит, как красная пульсирующая нить судьбы опутывает их, теряется в линиях ладоней, завязывается в немыслимые узлы - до бесконечности, словно лента Мёбиуса. Он думает, что стук их сердец звучит подобно щелчкам камней о доску: па-чинк, па-чинк, па-чинк. Чёрный-белый, чёрный-белый, чёрный-белый.
- Акира, - Говорит Тойя Мейдзин спокойно, - твоя мать приготовила чай. Приходите в гостиную через пять минут.
Затем он выходит, и фусума снова закрывает проход в таинственную пещеру, где раздаётся урчание тигра и мирное шипение дракона, зализывающих раны.
Года
Спустя две недели, пятого мая, Шиндо молится на могиле Сюсаку Хонибо. Пока палочки благовоний медленно поедают огненные ободки тления, пока пёрышки дыма вьются по воздуху кольцами, в Токио Тойя стоит у закрытой фусума в кабинете отца. Из-за неё раздаются приглушенные голоса; родители спорят - спорят первый раз на его памяти. Содержание спора, доносящееся до него лишь отрывочно, порождает в пальцах дрожь.
Спустя ещё две недели, которые Акира проводит под домашним арестом, семья Тойя переезжает в Китай. Не навсегда. Но надолго.
На следующий день Шиндо стоит на дорожке перед знакомой резиденцией, смотрит на табличку: "Сдаётся" и чувствует, что под ним, кажется, разверзается земля. Он садится на корточки, вцепляется пальцами в волосы. Сай, он ушёл, Сай ты ушёл, Сай, я…
Через год Тойя возвращаются на родину с пополнением в семье - невесткой. К тому времени сердце Шиндо Хикару уже давно разбито вдребезги.
Акире каждую ночь снится одно и то же: мужчина с длинными волосами, в старинной одежде, со слезами на глазах. Он не помнит своих снов наутро. Остаётся только бесконечная головная боль.
Ещё через год Тойя Ли Ю празднует первую серьёзную дату со своим мужем в кругу семьи и близких друзей. Это скромный приём в хорошем ресторане, банкетный зал которого занят свадебным празднеством Шиндо/Фуджисаки. Ли Ю об этом не знает, её лишь немного волнуют косые взгляды в сторону Акиры за столом.
В ту же секунду у служебного входа в ресторан нервно курит Хикару, ослабляя галстук. Он говорит в темноту о том, что это всё большая ошибка, зря, зря мы это сделали! Над ним стоит Акари, поддерживая подол свадебного платья, и умоляет – вернёмся к гостям, пожалуйста, не бойся, это же только так, дым, ерунда, я отпущу тебя, если будет нужно.
Весь последующий год проходит в предродовых хлопотах. Дети появляются на свет с разницей в неделю. Тойя Марико умирает спустя три часа после рождения; Шиндо Хикари остаётся жить.
Шиндо Хикари исполняется восемь месяцев от роду, когда её папа надевает чёрный костюм и уходит на прощальную церемонию в Институт Го. Хоронят легенду – звезда Тойи Койо зашла. Хикару не знает, что перед смертью бывший Мейдзин шептал наследнику, Мейдзину теперешнему.
Я похоронил не только внучку, но и сына. Это ужасно. Прости, я убил тебя, Акира. Но теперь уже поздно, ничего не изменишь. Лежи смирно в своей могиле. Ты никогда не достигнешь Руки Бога. Это мой грех. Я умираю за это.
Это я умираю; ты не прав, папа, я всё ещё жив, но умираю, - кричит про себя Тойя каждый раз, когда разминается с Шиндо в коридоре, а в спину им шепчут: «Смотрите, смотрите, Мейдзин и Хонинбо».
Мейдзин и Хонинбо, которые не достигнут Руки Бога никогда.
Таково положение дел на момент, когда Хикару и Акире исполняется по двадцать три.
2 частьВ комментариях
3 частьВ комментариях
4 частьВ комментариях
-
-
07.09.2010 в 22:25Гобан - доска и поле для игры в го
Моку - «очко» в го
Гэта - традиционная обувь на двух высоких поперечных планках
Таби - традиционные носки для национальной обуви с отдельно стоящим большим пальцем
Нагоя - префектура и префектурный центр в Японии
Конвини - сокр. от «convenience store» - круглосуточный магазинчик с вещами первой необходимости и дешёвой готовой и полуготовой кулинарией
Фурошики - японская упаковочная бумага для подарков; используется также для декоративных конвертов и, иногда, для складывания оригами
Такояки - блюдо: клёцки из осьминожьего мяса в кляре или тесте
Якисоба - гречневая лапша и блюда из неё
Данго - десертное блюдо: шарики из сладкого теста
Какемоно - картина или каллиграфия по шёлковому полотну, натянутому на бамбуковые палочки
Гоке - обыкновенно деревянный горшочек с крышкой или любая ёмкость для хранения камней для игры в го
Хоси - ход в го, пункт 4-4, «звезда»
Кифу - запись игры по ходам на специальном разлинееном листе, сборники и публикации таких записей; лист для такой записи
Рамен - блюдо: лапша, овощи, мясо, яйца и т.д., в зависимости от рецепта, в бульоне
Харадзюку - улица в развлекательном районе Токио, полная модных бутиков
Одайба - искусственный остров в Токийском заливе, на котором расположен парк развлечений
Фусума - раздвижные перегородки внутри дома
-
-
08.09.2010 в 00:25Спасибо за такую красоту
-
-
15.09.2010 в 18:48-
-
15.09.2010 в 18:51В немом припадке грусти.
И всё остановилось:
Контакт и послевкусие.
И оказалось резко,
Что верность, но – не с теми.
Иллюзия как фреска:
Её убило время.
Сайю
У меня есть: мать, три сестры и четыре брата.
У меня нет: денег и отца.
Мать растит нас одна. Она работает на трёх работах. Две мои старшие сестры – на двух. Два старших брата тоже. Остальные старательно учатся.
Я – самая младшая в семье. Не могу ни работать, ни учиться. Я не сильна мозгами. В языках, литературе и истории вообще полный ноль. Биология и химия просто не интересуют.
Впрочем, мне хорошо даётся математика. Сенсей говорит, что я блестящий логик. Мне всё равно. Я завидую Тсукуми-сан, своей теперешней однокласснице, которая не может решать задачки и уравнения, зато прекрасно пишет сочинения и пересказы. Её работы всегда читают перед всем классом. Это достойно восхищения.
У меня есть: таланты к математике и логике.
Когда мама задумалась над моей дальнейшей жизнью, решающую роль сыграли именно они.
Мама училась в очень хорошей школе в своё время, и все её бывшие одноклассницы выбились в люди. Одной из них она и позвонила. Это случилось летом, когда мне исполнилось одиннадцать. Мама сжимала в руках дешёвый пластик телефонной трубки, и тёплым нежным голосом говорила с «Акико-тян». Результат разговора, кажется, был удачным: мама много смеялась, совсем не устало, как всегда, а по-настоящему.
После разговора она рассказала мне про госпожу Тойя, которая удачно вышла замуж за очень важного человека. Муж госпожи Тойя, сказала мне мама, умер. Он был настолько достойным мужчиной, что многие люди до сих пор пребывают в глубокой печали. Они жили в большом доме в Токио. Теперь госпожа Тойя переехала к старенькой матери в фамильное поместье в провинции, а в большом доме живёт её сын с женой. Сын, сказала мама, к счастью, тоже достойный человек. И он настоящий профессионал. Играет в го. Здесь-то твои таланты и пригодятся.
Про го я тогда не знала ничего. И как мои таланты можно к нему применить – тоже.
У юного господина Тойи была маленькая дочка, продолжала мама. И она умерла ещё грудным ребёночком. Я думаю, он будет очень рад принять тебя на обучение и в свою семью – так она сказала.
Я только кивнула. Уезжать из дома мне не хотелось, но побывать в столице хотелось сильнее.
На следующее утро мама упаковала два бенто , сложила мои вещи в старый пошарпанный чемодан, взяла меня за руку, и мы сели на поезд. Мы ехали в Токио.
Теперь у меня есть: Учитель.
Тогда нас приняла его жена, госпожа Ли Ю. Она подавала холодный ячменный чай в гостиной. Я боюсь её до сих пор. Она красивая, очень красивая, но такая холодная, словно мертвец. С её тонкими, летящими руками, с чёрными несчастными глазами в большом доме Учителя она смотрится прекрасно – призраком, одержимым жаждой мести.
Она говорила с мамой вежливо и красиво улыбалась. От её улыбки чашка дрожала в моих руках.
Учитель появился спустя полчаса, и он стал абсолютом. Каждым словом и жестом он пробуждал свою жену к смерти, я видела это по её глазам. Он был тем, кого преследовал её горький призрак.
Учитель же, верно, думал, что призрак – это я. Так он на меня смотрел. Так бережно он вынул едва не перекинувшуюся чашку из моих рук, когда я забыла про неё, задумавшись в смущении. Таким голосом он сказал:
- Сайю сперва закончит здесь среднюю школу, а затем сдаст экзамен на инсея . Я буду её готовить.
Мама долго кланялась красивой улыбке госпожи Ли Ю. Инструктировала, что я умею делать по дому. А Учитель позвал меня и повёл прочь.
Он раздвинул фусума, и я первый раз увидела его кабинет. Я не знала тогда, что стоящий в нём гобан – это гобан отца Учителя, предыдущего Мейдзина. Не знала, что это его фотография стоит на маленьком алтаре рядом с бело-розовым темари . Не догадалась, для кого этот темари был куплен. Не имела представления, что значит какемоно, висящее над алтарём.
За выходящими на веранду сёдзи шумел летний сад. Учитель сказал:
- Это – го, Сайю.
Теперь у меня есть: го.
-
-
15.09.2010 в 18:51Твоя дочь живее живых. Её маленькие ножки топчут бетонные плиты, её нежный смех сотрясает воздух, её пухлые ладошки звонко хлопают, её неловкие пальчики роняют и бьют вещи с лёгкостью бога.
Её слёзы ты вытираешь пальцами; они горячие и горькие до той окончательной степени, которая доступна только в детстве.
Его дочь мертвее мёртвых. Её смех – это шелест листвы, её слёзы – дождь.
Никто не виноват, повторяешь ты себе, никто.
Подобные мысли не должны отвлекать во время игры. За гобаном ты и он перестаёте быть Шиндо и Тойей, вы становитесь Хонинбо и Мейдзином: без всяких связей с внешним миром.
Без жён.
Без дочерей.
Это бой, повторяешь ты себе как заведённый, когда Тойя воздевает руку для хода. Всё, что ты видишь теперь, – его руки. Вы больше не смотрите друг другу в глаза.
Это бой, вертишь ты в голове, оценивая изменившуюся ситуацию на доске, стараясь предугадать реакцию на своё следующее действие.
Он делает ответный выпад, неагрессивный, подозрительно плавный и усталый, и ты чувствуешь такой укол вины, что
моя дочь жива его дочь мертва
вихрем проносится в голове.
Твой следующий ход обыкновенно бывает глупым, слабым, нерассчитанным. Тойя сокрушает твои группы подчистую.
…вы обговариваете игру – так думают другие. На самом деле вы разыгрываете обсуждение. Вы не разбирали матч по-настоящему уже… сколько лет?
Никто не виноват, повторяешь ты.
Ты правда так думаешь? Так ли это?
Если никто не виноват, почему ты не в детском садике, на празднике своей живой – живее живых – дочери, а на кладбище и навещаешь его дочь? Его мёртвую дочь?
И почему ты здесь, а этой китаянки в роскошно строгих платьях нигде не видно?
Она мать, а ты кто?
Какие сладости понравились бы Тойя Марико, если бы она выжила, выросла? Понравились бы ей эти мандзю , так любимые твоей дочерью, которые ты купил для подношения?
Святые и проклятые, ангелы и демоны, ты не знаешь ответа ни на один из этих вопросов.
Ты слышал, впрочем, краем уха от Ашивары, что у Тойи теперь есть ученица.
- Учитель, - она стоит у могилы, чуть наклоняется вперёд, сложив руки на подоле простого серого платья. Не дёргает за рукав, не зовёт безостановочно, как делают дети. Ты ей не нравишься, это заметно: смотрит волчонком, щурит девчачьи карие глаза. Тойя у неё за спиной заканчивает молитву.
Тойя оглядывается, видит тебя. Его девчонка, словно эмпат, чует настроение наставника, чует его напряжение, ещё сильнее щурит глаза. Словно говорит тебе – уходи. Уходи отсюда. Оставь нас в покое.
Ну, что, думаешь ты обречённо, когда Тойя идёт навстречу. Однажды пришлось бы поговорить вне Института. Почему бы не сейчас.
- Мы с женой благодарны вам за визит, - ожидаемо склоняет голову он.
Эта бледная, перечёркнутая солнцем наискосок кукла хранит где-то внутри живого человека. Живого, но больного и почти мёртвого. В том, что он стал таким, тоже никто не виноват. Ты любишь его, ты любишь его мёртвую дочь, го, официальный голос и чёрт знает что ещё.
И в этом тоже – никто.
На Тойю ты не смотришь, смотришь на его девчонку, которая хвостом держится в трёх шагах позади.
- Сайю, моя ученица. Шиндо Хонинбо.
Ты здороваешься, как можешь, приветливо. Она молчит. Ты видишь, что она понимает, насколько это неуважительно, осознаёт; но ты ей не нравишься, потому она молчит всё равно.
Тойя подзывает её, что-то тихо говорит на ухо. Неприязнь в её глазах не пропадает, но становится прозрачной, уважительной, словно к достойному противнику. Тогда она кивает.
Маленькая девчонка двенадцати лет считает себя равной тебе. Ты не уверен в этом. Тебе кажется, может, она сильнее?..
Ещё ты думаешь – о господи, она ведь тоже чья-то дочь.
Она уходит следом за своим Учителем. Вы будете оба любить его вдоль всей своей жизни, но девчонка – открыто.
Как ты и думал, она сильнее.
-
-
15.09.2010 в 18:59Мне потребовалось полгода, чтобы сложить пазл до конца.
Мы идеальный тандем – Учитель и я. Мы много молчим, мы прекрасно понимаем друг друга. Мне нравятся все без исключения книги, что он предлагает прочесть. Учитель всегда даёт чёткие, понятные инструкции и пояснения, касается ли это работы по дому или же го. Мне нравится, как он заставил меня мгновенно полюбить игру, как заставил каждый день с нетерпением ждать вечерней учебной партии. Я счастлива, когда Учитель хвалит меня, прикасается тёплой ладонью к макушке, приносит гостинцы и помогает иногда готовить уроки.
Я хочу знать о нём всё; хочу узнавать всё больше.
Сначала я собрала тот уголок пазла, что рассказывал о его кабинете.
Гобан и гоке из дерева кайя, камни – из полированного сланца. Стоит целое состояние. Подарок от спонсоров глубокоуважаемому отцу Учителя, предыдущему Тойе Мейдзину.
Его фотография на семейном алтаре. Учитель, наверное, похож на мать – от отца у него только глаза.
Бело-розовый темари рядом с фотографией сделала мать Учителя для своей внучки.
С какемоно оказалось труднее.
Я ещё ни разу не бывала в Институте Го, но меня не оставляет ощущение, что весь Институт Го уже хронически прописан в доме сенсея. Приходящие оттуда люди – коллеги, организаторы, администраторы, журналисты – относятся к Учителю с восхищением. Меня разбирает гордость и, немного, ревность. Но потом сенсей кладёт руку мне на плечо и представляет:
- Это Сайю, моя ученица.
И я успокаиваюсь, и кланяюсь, и смотрю на них прямо и открыто. Все эти люди из Института тут же начинают шутить, как мы с Учителем похожи. Тогда мои щёки покрывает довольный румянец. Учитель всех просит сыграть со мной хоть одну партию шидого ; игроки с радостью соглашаются. Я с удовольствием слушаю советы. Эти люди восхитительны за гобаном.
Один из них как-то раз спросил:
- Ты тоже станешь большим Драконом, как сенсей, малышка?
Тогда я узнаю, что Учитель – Дракон, настоящий, пятипалый, императорский. И что это он, там, на какемоно. И что он не любит, когда ему об этом говорят.
Мне кажется, что это как-то связанно с ситуацией в доме сенсея. С тем, что он и госпожа Ли Ю почти никогда не разговаривают, не едят за одним столом и не спят вместе: Учителю я стелю футон в кабинете, а госпожа вечером уходит в хозяйскую спальню.
Но я ничего не могу сказать точно, потому что не знаю, кто такой Тигр.
Пазл складывается медленно, и фрагмент Тигра в нём самый сложный.
Я слышала о Шиндо Хонинбо от людей из Института, и слышала часто. Теперь корю себя за невнимательность. Как можно было не замечать, что Учитель всегда при упоминании этого имени… не меняется в лице, нет, и не отводит взгляд, но что-то словно надламывается в нём. Толи загорается, толи перегорает – трудно сказать.
Теперь-то я знаю, после визита на кладбище.
За несколько недель до того у меня был День Рождения, мне исполнилось двенадцать. Приезжала мама, я была счастлива вдыхать её домашний запах; мы прогулялись по парку и сходили в кафе. Учитель подарил мне мою первую тетрадь для ведения кифу, куда я тщательно стала записывать все свои матчи. А ещё заколку для волос из китайского лака. И попросил сходить с ним на кладбище.
Госпожа Ли Ю никогда не ходит, пояснил он. Это… трудно для неё.
Я согласилась.
И там, на кладбище, был Шиндо Хонинбо, и он совершенно мне не понравился.
Учителя всегда окружает этот ореол благородности, немножко таинственный и почти ощутимый, словно древнего воина. С ним рядом хочется находиться. А Шиндо Хонинбо шёл под солнцем по плиточкам дорожки, совершенно реальный и обычный. Как, скажем, мой старший брат. Даже джинсы, кажется, на нём были такие же.
Я не понимала, что здесь, на могиле семьи Тойя, делает незнакомый мужчина с ритуальным подношением и зачем он пришёл, когда сенсей полон такой горечи, что даже я боюсь с ним заговорить.
Я позвала Учителя, и он среагировал на пришельца плохо. Очень плохо. На его моложавом лице промелькнула тень, сложилась в едва заметную складку на лбу – как когда госпожа Ли Ю с ненавистью смотрит на него своими глазами призрака. Пришелец вдруг опустил плечи и стал выглядеть смертельно уставшим. Но не отвёл взгляда.
Сенсей представил нас. А когда я не захотела поздороваться, то прошептал мне на ухо:
- Это Тигр, Сайю.
Я и не догадывалась, что Учитель знает про мой пазл. Но тогда я не удивилась, потому что думала о другом.
Многие из тех людей, что приходили к нам домой и соглашались сыграть со мной партию, казались мне слабыми. Или глупыми, или скользкими. Но когда садились за гобан, становились совершенно другими. Становились воинами с пронзительными глазами, и сражались с честью.
Потому я поверила сенсею сразу. И этот мужчина со встрёпанными волосами, в аккуратно застёгнутой и явно непривычной телу рубашке внезапно вошёл в мою жизнь. И я с этим смирилась, когда мы переглянулись на прощание. Тогда я увидела Тигра, о да, он был там, под кожей и костями усталого человека. Он сквозил в его глазах золотистыми искрами.
Мы с Учителем шли домой; он прикладывал пальцы к губам и бровям, приглаживал волосы, рвано дышал. Я была в ужасе. С моих волос соскользнула заколка, я крутила её в руках.
У дома Учитель остановился, явно не в силах сделать ещё хоть шаг. А я обошла его и обняла, уткнувшись лбом в солнечное сплетение. Сенсей стоял прямо-прямо и, в конце концов, накрыл мою макушку ладонью, как я люблю.
Что ж, может, фрагмент с Тиром и не стоило собирать, размышляла я вечером, а в пазле зияла самая ужасающая из всех дыр – дыра от последней недостающей детали.
Я бы ни за что не стала заходить в кабинет Учителя после такого дня. Но госпожа Ли Ю рыдала в спальне, я слышала это в своей комнате за книгой, и мне просто нужно было уйти. А фусума в кабинет были приоткрыты, и пальцы Учителя легко пробегали по шёлковой поверхности какемоно, по оранжевым и жёлтым краскам шерсти Тигра, и в глазах его было что-то, чего я не видела раньше.
Последний изгиб упал в нужный паз, и понимание накрыло с головой.
О Господи, да это же братская могила, подумала я, разглядывая отвратительный, пугающий и бесконечно печальный пазл.
-
-
15.09.2010 в 19:00Госпожа Ли Ю, помимо всего прочего, восторгает меня. Своей способностью каждое утро просто вставать с кровати, и иметь силы, и искусство натягивать на лицо благополучную маску счастливой женщины в браке. Иногда за целый день эту маску ей не приходится использовать ни разу, но – кто знает, когда она может пригодиться? Может зайти соседка. Или почтальон. Может позвонить знакомая, или свекровь, или коллега мужа.
Сколько сил отнимает это священнодействие – мне невдомёк.
Гораздо больше, я уверена, чем забота о внешности, доме и саде.
Госпожа Ли Ю выращивает белые хризантемы для семейного алтаря, розы, фиалки, гортензии, лилии и ещё целый пёстрый плед цветов. Сад в доме Учителя похож на рай: клумбы организованы со вкусом и смыслом, без аляповатой пресыщенности. Общая композиция традиционная, но молодая госпожа изменила её немного на западный манер, по своему вкусу. Она, я уверена, вложила в сад всю свою материнскую любовь.
Садовник приходит раз в месяц проверить, всё ли в порядке, и ещё ни разу не поправил её.
Госпожа, благодаря саду, наполняет дом изящно составленными букетами и икебанами – создавать последние её научила свекровь. Ещё она наполняет дом уютом: меняет текстиль раз в сезон, реорганизовывает декоративные безделушки, взбивает подушки, смахивает пыль, поправляет, прибирает, вытирает, начищает, моет… Как отлично налаженный и смазанный механизм, день за днём, она исполняет свою программу.
Нетронутым, конечно, остаётся только кабинет Учителя, который окружающего великолепия просто не видит.
С тем же автоматизмом госпожа следит и за собой. Её тело в отличной форме, её лицо всегда свежо и аккуратно подкрашено, волосы обязательно в порядке, ногти неизменно ухожены, одежда и украшения подобраны со вкусом. Всё это стоит больших денег, но трата денег мужа в неограниченных количествах – это как маленькая плата за услуги практически домработницы, маленький штришок тщетной мести.
С тем же автоматизмом госпожа самосовершенствуется. Она посещает кулинарные курсы с целью изучить местную кухню, ходит в литературный клуб, чтобы усовершенствовать свой японский, всегда может поддержать разговор на любую тему.
Кроме го, конечно. Приходящие к Учителю гости никогда не говорят с ней о го. Они принимают её красивую улыбку, принимают поднесённый ею чай, принимают её благодарность за беспокойство, когда спрашивают о делах.
Принимают за должное окружающий уют, красивые букеты, вкусные сладости и ненавязчивую красоту лица.
Жизнь госпожи ужасна.
Моя роль в ведении хозяйства невелика, с тем временем, что остаётся от учёбы. В основном я только помогаю поддерживать порядок в доме, делать мелкие закупки или нести пакеты, если госпожа запланировала закупки крупные.
И ещё, конечно, я целиком и полностью забочусь об Учителе.
До моего появления госпожа готовила для мужа, но теперь, когда есть я, она освободила себя от этой обязанности, как мне кажется, с удовольствием. Я привыкла быть бесполезной и стараться изо всех сил; дома я готовила для работающих и учащихся сестёр и братьев, так что кулинар я не искусный, но могу быстро соорудить питательное блюдо хоть из воздуха. Я волновалась сперва, но Учителю всё равно, что есть. Он хвалит с одинаковой вежливостью и неплохое, на мой взгляд, тамаго-яки , и подгоревшую якисобу. Еда для него – досадная обязанность перед своим телом.
Я стираю его одежду, освежаю футон, убираю кабинет. Последнее – привилегия, за которую госпожа меня… не ненавидит, нет, но тяжело воспринимает. За это, и ещё за моё го.
Впрочем, я же не собираюсь заменять ей дочь.
Но мы идём в супермаркет, её каблучки цокают по тротуару; уже вечереет, и в сумерках, наверное, мы похожи на…
Госпожа хочет нажарить гёза . Я думала про набе для себя и сенсея.
В супермаркете я беру пластиковую зелёную корзинку; всё, что нужно делать, – вовремя подставлять её под руку госпожи. Она долго выбирает что-то в овощном лотке, она разборчива, но я привыкла. Двумя пролётами стеллажей левее, в молочном отделе, подсвеченный электрическим мёртвым светом витрины, изучает йогурты Шиндо Хонинбо.
Липкая паника опутывает коконом, потому что внезапно меня озаряет: я не знаю, знает ли госпожа. И может ли она не знать.
- Добрый вечер, Шиндо-сан.
Пока я, как рыба, немо разевала рот, она уже оказалась рядом с ним. Ей подсветка витрины даже идёт, будто луч софита.
Он вскидывает голову, и с его лица пропадает задумчивость, не заменяясь удивлением, – с его лица всё пропадает. Это мне тоже знакомо. Это маска, игровая маска. На госпоже такая же, только выражение по фаянсу намалёвано другое; приветливая улыбка, мягко прищуренные глаза.
- Тойя-сан, - он откашливается, потому что голос прозвучал хрипловато.
Госпожа не даёт и слова добавить, её светское щебетание неиссякаемым ручейком течёт дальше:
- Как здоровье вашей семьи?
Ох, он бы с радостью разнёс её в пух и прах на гобане. Но здесь её поле битвы, Шиндо Хонинбо это известно, потому он поступает единственно разумно – сразу сдаётся:
- Отлично, спасибо.
- Вы играете против моего мужа на следующей неделе, я так понимаю? Я хотела бы пожелать вам удачи.
Предупредила вопрос о семье, какой блестящий ход.
- Да, спасибо…
Никогда бы не подумала, что можно с такой обречённостью смотреть на клубничный йогурт. Или на меня.
- Сайю. Верно?
А это уже крик о помощи. Идеально выщипанная бровь госпожи легко взлетает:
- Вы знакомы с ученицей Акиры? Как интересно.
В воздухе внезапно столько боли с обеих сторон, со всех сторон, и зелень пластика корзинки выедает мне глаза. Ну конечно она знает, а он знает, что знает она, и…
- Шиндо Хонинбо, добрый вечер.
Пожалуйста, перестаньте так смотреть. Вы обречены. Вы второй человек, которого будет всегда преследовать мстительный дух госпожи Ли Ю.
-
-
15.09.2010 в 19:04Было время, ты сам был учеником. С кудрявой головой, в коротеньких форменных шортах, со складным магнитным гобаном в школьном ранце за плечами. Ты был отвлечённо влюблён в го и увлечённо – в своего учителя. Ты обожал его игры, равно и победы, и поражения. Ты не переносил конкуренции, ты чего-то там кому-то доказывал, крушил соперников и был первым в классе.
Вместо фотографий ты вешал на стены и носил в бумажнике кифу. Ты первый приходил в аудиторию, сидел смиреннее всех и никогда не жаловался, что от сейдза затекли ноги. Ты знал, что у тебя нет таланта, что Бог Го не коснулся тебя милостивым перстом. Но ты также знал, что успех на девяносто девять процентов состоит из тяжёлого труда, потому трудился, не покладая рук. Ты точно знал, куда движешься. Ты надеялся, что однажды учитель назовёт тебя своей надеждой.
Учитель отмечал тебя как, например, мастера высокой игры, или хвалил твоё цуги , но чтобы сделать полным преемником – нет, никогда. Одной зимой ты понял, почему. Ты уточнил насчёт следующего урока, учитель ответил:
- На следующей неделе, Огата-кун, я бы предпочёл отменить занятие. Видишь ли, я женюсь в среду.
Ты не впадал в депрессии и не делал трагедий, и в твоём мире не погас свет. Жена, ну и что. У неё нет го, она не может сидеть на татами, склонившись над доской, и читать игру насквозь – а это связь, которая сильнее любой близости.
Но вот сын, сын, он это может. И этот факт ты упустил.
Тойя Акира нёс талант и прикосновение Бога в своём генном коде и в своей крови. Ты был бы счастлив, будь он обычным ребёнком, из тех, что мешают играть, пихают камни из гоке в рот и устраивают слезливые истерики. Но он, двухлетняя куколка в юката , сидел смирно, выглядывая из-под руки отца, и смотрел на гобан молча, с восхищением в глазах. Он же сын учителя, по-другому и быть не могло; он полюбил го раньше, чем научился читать.
Вот тогда-то ты в первый раз и спросил про себя в немом отчаянии – ну почему?!! Ты бы сидел с ним, подтирал сопли и возил в хирургию, вынимать проглоченные камни, но нет. Ни нужды, ни надежды.
А самое ужасное, что Тойя Акира, лицом полностью повторяющий нежные материнские черты, имел глаза отца, острые и болезненные в своей жажде к совершенству. И что он был маленьким Драконом, изначально недостижимым, стоящим на ступень выше всегда и по умолчанию.
Вот он, истинный преемник, частичка души и существо одной крови; эта связь ещё сильнее, чем связь гобана. День, когда Тойя Акира побил тебя, Огату третий дан, в первый раз – вот когда в твоём мире выключился свет.
Ты шёл в темноте сквозь года, даны и титулы, продолжая доказывать кому-то что-то уже по инерции. Ты смотрел, как накрывает мир го новая волна, и как она разбивается о скалу своей глупости и неотёсанности окружающих. Ты сидел с учителем у гобана бесчисленное количество раз, и один раз сидел у его гроба. Ты сидел бесчисленное количество раз у других гробов. Ты наблюдал, как атрофируется сияние дороги к Руке Бога, как ломается пополам ненавистный тебе Шиндо, увязают в болоте повседневности Вайя, Исуми, Очи и многие другие.
Ты не смог смотреть, как стирается генный код и гниёт кровь Тойи Акиры, как пропадает из его глаз – из глаз его отца – жажда к совершенству.
Ты надеялся, что можешь зажечь эту жажду снова. Не оттолкнул в гостиничном номере пьяно протянутые руки, покорно накрыл кривящиеся в отчаянии губы своими; и жажда зажглась, но другая, плотская.
Ты внимательно смотрел, как он раздевается, будто созерцал фантастическую, иллюзорную картину. Сам же раздеваться не стал, только расстегнул рубашку до половины, стащил пояс, клацнул пуговицей, вжикнул зипером. Он прикасался к тебе, как к хрупкой вазе; обнимал бережно, целовал вскользь.
- Открой глаза, - приказывал ты сухо тем голосом, которым указываешь своим ученикам ошибки на доске.
И Тойя Акира открыл глаза с неприличествующей ему покорностью, давая тебе возможность всматриваться в них и не видеть там искомого. Ничего, кроме бесконечного голода одинокого человека, которого покинула его собственная суть.
В ту секунду, когда эти глаза затягиваются поволокой пустого удовольствия, тебе вдруг кажется, что это твой учитель смотрит на тебя сквозь пряди перепутанных волос со смятой подушки.
Правильно или нет, но это стоило сделать, - жмёт плечами Тойя Акира утром, и ты просто согласен. Помирать так с музыкой; гнить так в центре кучи. Вот только…
Ну почему?!!
-
-
15.09.2010 в 19:05Однажды, когда госпожа Ли Ю была в отъезде, после занятия с учебной группой Учитель попросил инсеев провести меня до супермаркета, и я собралась и пошла, а Огата Оуза остался. Перед выходом я оглянулась. Огата-сенсей ослаблял галстук.
Я знаю, что Учитель очень одинок; мне и в голову не пришло его судить.
Я возвращалась с покупками долгим путём через парк, и ещё задержалась покормить недоеденным такояки соседскую кошку. Когда зашла в дом, медленно раскладывала продукты и не заходила в кабинет. Пришлось пройти мимо, правда, когда относила высушенное бельё в свою комнату.
Фусума были раздвинуты. Учитель и Огата Оуза сидели за гобаном. Раздавалось успокаивающее постукивание камней; картина была настолько умиротворённой, что я ненадолго пожурила себя за своемыслие. Но когда Учитель поднимался с татами провести гостя, его обычно плотно запахнутое кимоно сползло с плеча, и я опустила взгляд и промолчала.
Я бы тоже предпочла горячие объятия холодного человека мстительному призраку с красивой улыбкой.
Вечером после ужина Учитель пришёл в мою комнату с чашкой чая на подносе. Я занималась уроками, склонившись низко над тетрадью; он, словно не желая мешать, сел на кровать практически бесшумно.
Я закончила конспектировать параграф, оглянулась и сказала:
- Я понимаю, сенсей.
Он посмотрел на меня спокойно и мягко. Он честный человек, намного честнее всех, кого я знаю.
- Мне понадобится твоя помощь, Сайю.
Я кивнула, и теперь чётко следую инструкциям. Во вторник и пятницу – а это дни занятий госпожи Ли Ю на курсах, - после школы расстилаю в кабинете Учителя два футона, один рядом с другим; ставлю у гобана пепельницу. Готовлю в ванной запасное чистое полотенце и юката. Затем ухожу ровно на два часа. На самом деле, я рада свободному времени, которого давно не хватало для чтения внешкольной литературы.
Когда я возвращаюсь домой, Огата Оуза в юката, с сигаретой во рту сидит за гобаном. Они с Учителем обыкновенно возобновляют по старым кифу игры Тойи Мейдзина-старшего.
Я невзначай звоню госпоже, словно бы спросить о покупках, чтобы узнать, когда она вернётся.
Я занимаюсь готовкой еды. Когда заканчиваю, остаётся только проводить Огату-сенсея и накрывать на стол – он никогда не остаётся на обед. Затем я складываю лишний футон из кабинета в шкаф, вытряхиваю пепельницу, а бельё, юката и полотенце отправляю в стирку.
Возможно, мне не нравится Огата Оуза точно так же, как не нравится Шиндо Хонинбо. У Огаты-сенсея неприятная манера говорить, холодный взгляд сверху вниз, циничные жестокие шутки и излишнее пристрастие к алкоголю. Он никогда не может мне объяснить доходчиво, что именно на доске я сделала не так.
Возможно, мне неприятно смотреть на выбившуюся из стрижки прядь волос Учителя, или на синяк на его запястье, или на ещё не сошедший румянец.
Возможно, сенсей и сейчас по вечерам прикасается кончиками пальцев к Тигриной шерсти, и, возможно, Шиндо Хонинбо в ту же секунду в своём кабинете оглаживает чешую Дракона.
Всё возможно.
Но.
Однажды Учитель улыбнулся, глядя на разложенную на доске игру. Это был третий раз за два года, когда я увидела его настоящую, а не официальную улыбку.
И мне захотелось сказать Огате Оузе спасибо.
-
-
15.09.2010 в 19:06«Го, не в общем, а в личностном понятии, является неотъемлемой частью человека, как цвет глаз, тональность голоса или, скажем, привычка вертеть прядь волос в пальцах». Так сказал охочий до высокопарных фраз Очи, и Хикару в кои-то веки был вынужден с ним согласиться.
Пары, если достаточно времени остаются вместе, перенимают мимику друг друга, манеру говорить, привычки. Разделённая на двоих жизнь и быт заставляют две личности проникать друг в друга, стирая границы отчуждения.
Го тоже проникает, вот это самое, личностное. Го ученика всегда напоминает го учителя, и наоборот; го двух друзей или любовников тоже перекликается. Например, Хикару иногда несколько раз проверяет имя игрока, когда читает кифу Вайи или Исуми. Характерное шимари второго, бывает, внезапно выглядывает в игре первого. Или хазами Исуми-сана так обречённо агрессивен, что перед глазами всплывают только стиснутые кулаки Вайи и его напряжённо сжатая челюсть.
Это настоящая диффузия, прорастание, которое не спрятать.
Случилось так: в финальном матче за титул Оузы Хикару был отвлечён; он знал, что проиграет, уже когда утряслось фусеки . Его пальцы едва держали веер, и тот почти выскальзывал из рук. Огата выглядел отстранённым.
Огата провёл хане, и этот хане показался Хикару знакомым. Он не предавал значения, пока не увидел, как в коридоре Тойя Акира склонил голову и сказал:
- Огата Оуза, снова и всегда.
Огата Оуза скептически крутил его галстук между указательным и средним пальцами, как камень для го, и меланхолично пожимал плечами.
…пальцы Тойи в следующем матче через три месяца выстраивают тетчу , которую Хикару видел в играх и кифу Оузы минимум раз пять.
Да не может быть, это просто потому, что у них учитель был один, думает Хикару, а на душе гадко-гадко, а за окном – весна. Но не та, красивая, картинная; сакуре и абрикосам ещё долго не цвести. Март на дворе, облепляет моросью и обдувает солёным ветром с моря. Конференция в Кочи вся мокрая и зябкая, и моря, которым пахнет, не видно за высотками и синюшными замёрзшими лицами людей. А замёрзли вокруг все: отель, в банкетном зале которого проходит конференция и который проплатил Институт, исконно традиционный и отапливается плохо, едва-едва. Согреваются, как могут; Курата с Моришитой хронически пьяны по вечерам, а Тойя Мейдзин и Огата Оуза записаны в одном номере. Хикару больше беспокоит всё-таки море.
- Вайя, - умоляет он за завтраком, раскачиваясь взад-вперёд над тарелкой с мисо , - пожалуйста, прошу тебя, давай прогуляемся к морю. Я хочу. Или хоть на крышу какую залезем, может, видно будет…
Сейчас день выходной, а на завтра у Хикару первым делом с утра демонстрационный матч с Тойей, провести который, не увидев моря, просто невозможно.
Вайя в мятых джинсах легкомысленно небрит и угрюм. Курата с Моришитой не давали ему спать, зазывали на саке, подключив к содействию Ашивару и Саеки.
- Перестань ныть и позвони дочери, - отмахивается он, ковыряя рыбу.
- Не буду, - бурчит Хикару, и добавляет теплее: – Она ещё спит.
Он собирается привезти ей местных сладостей и, может, парочку этих дуделок-вертелок диковатых расцветок. И смотреть, как она ест, как играет, как дует на лопасти, чтобы вертелись. Единственный источник его тепла – и так далеко.
- У меня и без тебя голова болит, не сиди там собакой побитой, - Вайя угрожающе направляет на Хикару хаси . – Ешь.
- А у меня го болеет, - парирует тот, но покорно ест.
Интерес к еде поутих и остался где-то на весенних улицах Токио. Людям свойственно перерастать некоторые привычки.
Господи, Хикару ненавидит весну. По ногам тянет противный сквозняк.
- О, явились, - Вайя перенаправляет хаси в сторону двери. – Я надеюсь, вы очень довольны собой, Курата-сенсей.
Хикару поворачивает голову. В столовую нетвёрдо зашёл Курата, рядом с ним виновато улыбается Ашивара. Ещё рядом с ним – Огата Оуза, застёгнутый на все пуговицы и отглаженный, недоволен прерванным разговором. За их спинами читает на ходу газету Тойя Мейдзин, вместо лица виден печатный заголовок.
Они раскланиваются, и здороваются, и язвят, чтобы рассесться по всей столовой, и мёрзнуть где кому по нраву. Огата отбирает у Тойи газету, складывает её вчетверо и отбрасывает на соседний пустующий стул. Тогда перед глазами Хикару снова всплывает тетчу, аккуратно выстроенная белыми руками; форма, которая была в них вложена из чужого сердца и чужого го. И он зовёт в светлую ткань пиджака, хозяин которого спустя полчаса намеревается выйти:
- Огата-сан, можно вас на игру?
Отчего же нет.
Тойя наблюдает со своего места у двери, Вайя махнул рукой и ушёл курить с Куратой на веранду. Ашивара вежливо испросил разрешения и поставил стул на почтительном расстоянии.
Во время партии Шиндо старается не анализировать и не замечать, и не пытается выиграть, он просто вызывает те ситуации, на которые реакция Тойи ему точно известна – самые яркие ходы, которые больше других заразительны. Провернуть всё и проиграть за полчаса особого труда не составило.
- Шиндо, скажите мне, зачем вы этот цирк устроили? - тянет не презрительно, но недоумённо Огата после всего, указывает на особенно отвратительный участок хаоса вокруг комоку .
И сразу начинает тянуть из кармана сигареты, когда за очками мелькает внезапное понимание.
Хикару, опустив подбородок на руки, впивается взглядом в гобан, покусывает кончик большого пальца. Глаза лихорадочно бегают: манера какари … хитрое применение учикоми … изворотливое миаи .
Я. Всё. Это. Видел. Раньше.
И не у вас, Оуза, не у вас.
Ещё раньше видел: Акира поднимает влажные неясные глаза. Сквозь чернильные стрелки чёлки пытается удержать плывущий взгляд, но затем его тело хватает знакомая сладкая судорога, зарождающаяся в пояснице, напрягающая мышцы живота, изгибающая спину и шею. Тойя скребёт дрожащими белыми пальцами по поверхности гобана, на который опирается; капли спермы марают блестящую деревянную поверхность и те камни, что ещё с неё не скинуты.
Интересно, Огата даёт ему несколько секунд - шипящих, скулящих секунд - перевести дыхание? Поддерживает под дрожащий живот? Если трясущиеся колени подводят Акиру, помогает ли услужливый Огата лечь щекой на прохладную древесину гобана, в капли собственной спермы? Так у них: волосы налипли на взмокшие виски, лоб, щёки, влажные губы? Прогнутая спина, раболепная поза, мягкие драные звуки дыхания - воздух украден из лёгких настолько, что душу дерёт?
В следующую секунду Тойя Акира действительно захлёбывается вдохом, потому что Хикару внезапно смотрит ему прямо в глаза впервые за… сколько лет? Смотрит с по-детски приоткрытым ртом, всего несколько секунд, затем ещё несколько – в глаза Огаты, затем ещё несколько – снова на гобан, и шепчет на грани слышимости с убийственной окончательностью:
- Но, ведь. Ваше го не… ведь вы же не тот.
Наверное, Огата припечатывает плечо Акиры широкой ладонью к доске и нависает сверху. Впивается зубами в тонкую миндально-молочную шею, заставляя его самого кусать губы до бело-жёлтых, обескровленных от давления пятен.
Хикару прячет лицо в изгибах локтей, пальцы зарываются в волосы, и этот жест, он даже не печален. Он не усталый. Просто жалкий.
Хикару вскакивает, камни, стёртые разъярённой рукой, брызжут во все стороны и клацают по полу. Когда он вылетает из столовой прочь, Тойя Мейдзин спокойно садится на корточки и начинает их собирать. Осторожно и методично, один за другим.
- Шиндо, - зовёт Вайя с веранды, наблюдая, как Хикару разносит сад. Хикару дёргает ветки и стебли, пинает кусты, и ноги промокают и покрываются сыпью налипшей земли. – Шиндо, ты взбесился?
Плечи Хикару опадают, когда он останавливается с выдранным из земли тюльпаном в руке; он весь опадает и выглядит почти подростком. Его лицо кривится, а голос глух, сдавлен:
- А я просил, пошли к морю. Просил же.
И ещё:
- Вот бы не было весны. Никогда.
Следующим утром Вайя вспоминает все народные средства от похмелья и едва не на своём горбу тащит Хикару, неудачливого собутыльника Кураты и Моришиты, к гобану и Тойе.
-
-
15.09.2010 в 19:07Их го давно мертво; оно заползло в угол, чтобы там сдохнуть в страшной агонии, и теперь его разлагающийся труп расточает отравляющее зловоние. В этом углу облезший тигр с лезущей шерстью, старый, затасканный по шапито, уже не рычит и не открывает глаза, а дракон, в которого перестали верить, теряет блеск чешуи под покрывающей её мутноватой слизью.
Вайя просто злостью исходит, наблюдая сие великолепие. Ощущение, будто у тебя в гостиной, в белых цветах, медленно тлеет убиенный, а тебе приходится ходить мимо каждый божий день и стараться ничего не замечать.
Го – игра для двоих. Любовь тоже, для двоих идиотов, уточняет Вайя сам себе.
Окружающие, словно хор умалишённых, единогласно поддерживают этот театр абсурда, поощряют нытьё Шиндо, лелеют смертельную болезнь Тойи, и крутят сложившейся ситуацией, как хотят. Догадываются о причине этой ситуации или нет, волнует она их или не волнует – все без исключения с горькими вздохами любуются мёртвым го Мейдзина и Хонинбо и украшают могилу при каждом удобном случае.
- Мейдзина и Хонинбо, прошу не забывать, нужно расселить по разным крыльям отеля, - страшным шёпотом шепчут администраторы организаторам и понимающе цокают языками, качая головой. Или ещё выдают на папа:
- На демонстрацию нужна агрессивная игра, но чтобы читалась глубокая история двух сильных игроков, и меланхолия… Хонинбо с Мейдзином поставьте, в общем, чего мучиться.
Сколько раз кто выиграл, сколько раз кто проиграл, кто у кого отобрал титул – это не движение. Это переливание дерьма из одного ведра в другое. Мостом из мертвечины будущее с прошлым хрен соединишь, и Вайя в бессильном гневе стискивает зубы.
В истории их с Исуми чёрт-знает-чего был такой период, когда они обрезали друг с другом все связи. Но тогда каждый матч превращался в единственную ниточку контакта, и наполнялся неотданной страстью, яростью, нежностью – всеми эмоциями. Единственная возможность видеться, за доской, использовалась ими на все сто процентов, их го не просто оставалось живо, а бурлило жизнью, переливающейся за край.
Но они с Исуми нормальные люди, а Шиндо и Тойя, кажется, парочка сериальных актрис. Их игра наполнена той досадой, которую испытывает пациент с неизлечимой болезнью, когда приходится принимать укрепляющие препараты: да зачем, бесполезно же, только напоминаете зря…
- Ну, уйди от неё, только одолжение сделаешь. Жалко бабу уже! – с утомлённым раздражением талдычит Вайя в тысячный раз, когда в четыре утра является Шиндо, похожий на бледого коня, после опять же тысячного скандала с Акари.
- Вайя, - возражает тот и начинает ныть.
- Ну, приди к своему Тойе, вставь ему и дело с концом, - прерывает Вайя.
- Вайя! – возмущается Шиндо снова, открывает рот возражать, а ему в ответ хохот:
- Ага, точно, с концом! С двумя… Ужас какой, и смех, и грех… - Затем серьёзнее, со стуком кулака по столу: - Так! Слушай меня внимательно. Я не собираюсь участвовать в этом фарсе и носиться с вами двумя, как с писаной торбой. В печени сидит.
Дети, жёны, Огата и прочее – оправдание. У Вайи давно укоренилось ощущение, что этим двоим нравится разлагаться в углу, в белых цветах, под трагические фанфары. Им страшно идти вперёд. До дрожи в коленях и нервной срачки.
Да, когда-то их остановили, подло, некрасиво, незаслуженно огрели по голове доской и вынудили упасть на лопатки. Но когда это было!
Они могли идти дальше, становиться выше, выше, выше – и взмыть до небес. Могли достать туда, куда Вайя достать и не мечтал. Но предпочитали ползать в слезах и грязи, и прибегать к нему, к таким, как он, чтобы рыдать в приступе своей ущемлённой гениальности.
Это низко и отвратительно, и их мёртвое го отличное тому наказание.
-
-
15.09.2010 в 19:08В нашем доме почти неделю как нет ни одного букета.
Глава Ассоциации Го, глава Института, главный редактор «Еженедельника…», главный администратор и ещё несколько больших шишек пьют в гостиной поданный мною ячменный чай.
Теперь, думается мне, чай в этом доме буду подавать только я.
Я плыву сквозь напряжённую тишину неозвученного смертельного приговора, и мне совершенно не страшно. Плевать, что скажут большие шишки, я всегда буду рядом с Учителем; его образ в моём сердце никогда не изменится и не потускнеет, и масштаб скандала не имеет совершенно никакого значения.
Тем более что в скандале виновата я.
Я заканчиваю подавать чай, закрываю ставню на окне плотнее от навязчивых репортёров. Убираю с комода изящный и дорогой золотой кулон – единственное, что оставила моя бывшая госпожа Ли Ю в доме мужа, которого предала и покинула. Этот кулон был подарком на обручение, кажется.
В саду стучат бамбуковые часы. Теперь садом тоже буду заниматься я.
- Тойя-сенсей, - начинает потеющий и мнущийся глава Института светским голосом. К чаю он и не притронулся; жаль, что мой дебют в качестве хозяйки этого дома никто не оценит. – Вы должны понимать, что сложившаяся ситуация ужасна.
Дело в том, что минувшим вторником мне внезапно захотелось дочитать книгу до конца. Оставалось лишь две главы, я сидела на скамейке в тени дерева, погода располагала задержаться.
- Нам нет дела до личной жизни игроков, но этот скандал, вы понимаете… - Директор многозначительно поднимает брови и тяжело вздыхает. По его виску сбегает капелька пота. – Этот скандал бросает тень на нашу репутацию.
Учитель сидит напротив них за чайным столиком, как всегда прямо, и смотрит с полным безразличием. Он говорит:
- Я приму без возражений любые взыскания.
- Поймите правильно, если бы ваш развод проистекал тихо… - продолжает распаляться глава.
- Я приму без возражений любые взыскания, - повторяет Учитель.
…погода располагала, и я задержалась, может быть, на двадцать минут, может, на полчаса. А когда спускалась вниз по улице, госпожа Ли Ю уже заходила в ворота.
Я не успела предупредить сенсея; мстительный дух вышел из-под контроля. Вечером того вторника она покинула дом с тщательно упакованными чемоданами, а утром среды пришли документы на развод, газета со скандальным заголовком и репортёры с тоннами грязи, чтобы выплеснуть её на нас.
С вечера вторника Учитель пребывает в пугающем безразличии; с того момента, как Огата Оуза сказал:
- Держись и не высовывайся, пока я не вернусь.
Прошла почти неделя, но он не вернулся. Я начинаю истончаться, моя способность исполнять роль деловитой хозяйки под пустым взглядом Учителя на пределе.
В среду вечером позвонила мама. Она ничего не спросила, только сказала:
- Сайю.
А я ответила, что справлюсь.
Я весь тот и следующий день сидела на телефоне, вычёркивая уроки из расписания Учителя. Он лишь бесстрастно заглядывал иногда в бумагу через моё плечо.
Мстительный дух постарался, скандал набрал обороты, как снежный ком, и лавиной накрыл наш дом.
В четверг звонила мать учителя, почтенная госпожа Тойя. Царящая в доме тишина позволила мне услышать в трубке её бесконечно печальный вздох:
- Акира-сан, я рада, что твой отец не дожил до этого дня…
Учитель не поменялся в лице.
Теперь вот эти люди, эти важные люди, в красивых костюмах, в дорогих галстуках, пришли вынести приговор, потому что в их руках власть. Но им страшно. Учитель сидит перед ними, великий воин, императорский Дракон, и от его взгляда у них багровеют лица и холодеют руки. Неужели они вправду думали, они, которые и в подмётки Учителю за гобаном не годятся, что смогут смутить его? Что его может поломать скандал?
Теперь, когда он готов принять любое наказание, им страшно его озвучить.
- Поймите меня правильно, я не разыгрываю жертву. Я действительно заслуживаю наказания за то, что позволил своей частной жизни навлечь такой позор на наше общее дело, - Учитель склоняет голову в вежливом поклоне, словно приглашая их снести её с плеч.
По глазам этих мужчин я вижу, что победа, в каком-то извращённом понимании, в этом раунде осталась за ним.
- Лишение всех титулов и отстранение от официальных игр на три года без права на преподавание. То же касается и Огаты-сенсея, - выпаливает один из них и задерживает дыхание. У меня такое ощущение, что он отчаянно хочет оттянуть воротник рубашки от шеи пальцем, но сдерживает себя. – Конечно, вы по-прежнему будете получать минимальную ставку, чтобы покрывать свои бытовые расходы.
Я холодею и застываю на месте. Никто этого не замечает.
- Что ж, это справедливо, - Учитель снова склоняет голову.
Его безразличие хуже любых наказаний.
Я провожаю их так оперативно, как только могу. Каждый издаёт вздох облегчения, переступая порог. Я убираю со столика ненадпитый чай.
Огата-сенсей звонит практически сразу же. Он смеётся в трубку, когда Учитель пытается извиниться. Я слышу слова «Корея», «послезавтра», «самолёт» с вопросительной интонацией на конце.
- Да, конечно, бесполезно, - вежливо отвечает Учитель. – Естественно, я остаюсь. – И добавляет: - Я желаю вам всего счастья на земле, Огата-сан… если так, то я рад.
Безразличие сенсея не разбилось, даже когда телефонная трубка, неправильно уложенная на рычаг, с сухим треском раскололась о пол.
Я прибираю осколки пластика и плачу. Огата-сенсей больше не вернётся. Это я виновата.
- Учитель, простите меня, - всхлипываю я, когда первая слеза противно шлёпает по колену.
- Лучший ход противника – твой лучший ход, - вздыхает он, прикладывает ладонь к моей макушке. – Давно стоило отдохнуть.
Раздаётся звонок в дверь. Сенсей безразлично пожимает плечами и говорит, что будет в своём кабинете. Я утираю слёзы и отправляюсь отсылать кровопийц-репортёров прочь.
- Где он? – рычит Шиндо Хонинбо, и сущность Тигра видна в нём, как никогда прежде. За его плечами города в огне, и рушащиеся скалы, и бьющие наотмашь ураганы. Он отодвигает меня, онемевшую, рукой и уверенно идёт внутрь дома.
- Нельзя… нельзя… - семеню я следом, пытаясь ухватиться за чужую руку, что в ярости выдёргивают. – Куда?.. Нельзя!
В кабинете Учитель сидит на подушке перед алтарём, и волны безразличия наполняют всё вокруг. Волосы свисают на лицо, скрывая его, но я знаю, что глаза ничего не выражают.
Шиндо Хонинбо дёргается вперёд, и на секунду мне кажется, что он ударит сенсея. Но он лишь срывает со стены какемоно и зашвыривает в дальний угол:
- Тебе это больше не понадобится.
Учитель, не поднимая головы, следит за шёлковым свитком, что распластался на полу у соседней стены, и молчит. Шиндо Хонинбо нависает над ним со стиснутыми в кулаки руками: костяшки побелели и выступили вены.
- Наше го было мертво, - почти кричит он дрожащим голосом, - но оно БЫЛО! А теперь его НЕТ!
И бессильно опускается на пол в метре от Учителя, похоже, склонив голову, чтобы прошептать:
- Они называют меня Шиндо Мейдзин, Акира.
- Ты был последним, кто оспаривал титул. Он по праву переходит к тебе, - Учитель переваливает голову с одного плеча на другое. Мелькают пустые стеклянные глаза.
- Ты беспросветный кретин.
- По крайней мере, я не позорился по кварталам голубых фонарей.
- По крайней мере, в кварталах голубых фонарей нет ревнивых жён. И ты опозорился всё равно.
- Я так не считаю.
В следующее мгновение Шиндо Мейдзин прижимает безразличного Учителя к себе. Крепко, обречённо, в неуклюжем горьком объятии, и, широко распахнув невидящие глаза, лихорадочно шепчет в макушку:
- Твой титул, я сберегу. Никому не быть Мейдзином, кроме тебя.
Потом он уже рядом со мной, у фусума, и произносит, глядя в сторону:
- Приходи туда, где я. Я буду ждать.
- Ты повторяешь мне мои фразы.
- Не пойми неправильно. Я действительно, действительно, ненавижу тебя.
Учитель проглатывает эти слова, чтобы они цвели в его сердце чёрными цветами, и остаётся безразличен.
***
На воскресенье не отменили только одного занятия: не звонили родители инсея Коды. Он пришёл ровно к шести, как и было оговорено, и принёс большой пакет.
Глядя на наши с Учителем молчаливые статуи в утопшей в закатном оранжевом прихожей, он сказал:
- Я буду учиться у лучшего, кто бы что ни говорил, - и принялся деловито разуваться.
- Кода-кун, - отрезал Учитель. – Мне запрещено преподавать. И мне не нужна твоя жалость.
Кода-кун, нужно признаться, из всей группы инсеев Учителя всегда нравился мне меньше всех.
- Вам запрещено официально преподавать, - пыхтит тот над ботинком. – То есть за деньги. Но ведь не только деньгами можно отплатить… - Он выпрямляется. – Я знаю, у вас чудесный сад. Сомневаюсь, что здесь остался кто-то, кто будет им заниматься. А мои родители, вы знаете, держат цветочный магазин.
Он раскрывает принесённый пакет, и в нём лежат мешки каких-то удобрений.
- Вам давно пора подкормить кусты и обрезать лимон. Я бы попросил фартук. И ещё, могу я узнать, где хранятся садовые инструменты?..
Я кидаюсь в сторону, пытаясь вспомнить, где всё это держала госпожа Ли Ю, а Кода говорит:
- Что же касается жалости, то я не понимаю, как можно жалеть великих. Поверьте, сенсей, я это делаю исключительно ради себя.
Учитель следит, как его ученик тащит пакет через гостиную к веранде в сад. И кивает головой:
- Хорошо, мы можем начать урок, когда ты закончишь. Сайю, присоединишься.
И я слышу кремовый хруст корочки безразличия, и вижу слёзы в его глазах.
Это очень хорошо, думается мне, я ведь ни черта не смыслю в садоводстве.
-
-
15.09.2010 в 19:20Бенто - дневной обед в коробке, который берут с собой из дома на вынос
Инсеи - ученики при Институте Го, готовящиеся стать профессиональными игроками
Темари - «мячик принцессы»; народное ремесло – плетение узорных мячей размером с ладонь из шёлковых нитей
Сёдзи - раздвижные двери в дом
Мандзю - блюдо: рисовые пирожные со сладкой начинкой, обычно из фасолевой пасты
Шидого - «обучающее го»; учебная тренировочная игра учителя с учеником
Футон - напольная постель; матрас для сна на полу
Тамаго-яки - блюдо: сладкие роллы из омлета
Гёза, гёдза - китайское традиционное блюдо: жаренные или приготовленные на пару пельмени
Набе - «горячий горшок»; овощи, грибы, мясо, готовящиеся в бульоне, в кастрюльке, стоящей на столе перед едоками
Сейдза - традиционная поза для сидения на татами: ноги поджаты, пятки под ягодицами, спина прямая
Цуги - в го – соединение камней, форма
Юката - летнее лёгкое кимоно
* В заголовке раздела - титул Огаты («Оуза») буквально переводится как «король»
Шимари - в го - "огораживающий ход"; стандартные стратегические построения, которые обеспечивают контроль над территорией в углах (например, когейма шимари), распространяются на стороны и в центр и являются стратегическими соединениями, которые трудно и невыгодно разбивать без предварительной подготовки
Хазами - в го - ходы, контратакующие камень какари
Фусеки - начальная стадия партии; определяет развитие всей дальнейшей игры
Тетчу - «стальная мачта»; ход, который атакует с одной стороны, создавая территорию с другой
Кочи - портовый город недалеко от Токио
Мисо-широ - блюдо: суп из мисо-пасты, рыбного бульона, водорослей, грибов; считается традиционной едой для японского завтрака
Хаси - палочки для еды
Комоку - ход в го, пункт 4-3
Какари - оптимальные формы распределения сфер влияния и сфер контроля над территорией; атака с помощью какари подразумевает не уничтожение камней противника, а ограничение их возможностей; атака углового камня
Учикоми - «сокрушающий», вторгающийся, ударяющий ход; вторжение на территорию во избежание распространения на неё влияния соперника
Миаи - развитие игры в другую сторону от направления атаки противника
Йосе - заключительная стадия партии; вся доска к этому моменту уже разделена на контролируемые игроками территории, и борьба ведётся на их границах
-
-
25.09.2010 в 02:39Сказка
С самого детства я привыкла смотреть на жёлтую полосу света, пробивающегося под дверь детской, и слушать родительские крики из-за стены. В определённый момент это перестало пугать и расстраивать, а стало, наоборот, успокоительным, колыбельной.
Я не знаю, что делал папа, когда крики стихали. Мама же приходила в детскую, забиралась на кровать и обнимала меня сквозь одеяло, прижимая к своей груди. Её лицо всегда было мокрым от слёз, а брови оказывались зло сведены. Её рот кривился, и голос дрожал, когда она начинала рассказывать мне на ухо:
- Однажды, давным-давно…
…в пещере за городом жил Дракон.
Его тень закрывала солнце, его рёв вызывал камнепады с гор, блеск щерящихся зубов ослеплял, а взор горящих глаз обращал в пепел. Горожане боялись Дракона больше всего на свете, и никто не рисковал выступать против него. Легенды об ужасном звере обошли всю страну, и многие достойные воины приходили из дальних краёв в попытках его сразить; но все они обретали свою смерть у входа в тёмную пещеру.
Покуда одним весенним утром к городу из леса не вышел Тигр.
- Я слышал о Драконе, что мучает вас, - обратился он к горожанам. – И пришёл сразиться с ним в честной схватке.
Ах, как смеялись горожане! Глупый Тигр, думали они, на что он надеется? Неужто он не слышал, что одним своим взглядом Дракон может победить любого врага?
Даже городской староста вышел на площадь, чтобы отговорить глупца.
- Конечно, - кряхтел он старческим голосом, - когти твои крепки, зубы остры, а рык подобен грому. Но ты не сможешь одолеть чудовище и погибнешь. Не утруждайся, иди прочь с миром.
Но Тигр не послушал ни старосту, ни горожан и отправился к пещере. Там он стал, уперев четыре свои широкие лапы покрепче в землю, и зарычал так громко, как только мог, вызывая Дракона на бой. И хозяин пещеры показался.
Это была великая битва! Три дня и три ночи метали грома, раздавались рёв и вой, а городская река стала красной от крови. Никто не смел и носа на улицу высунуть.
Каково же было удивление горожан, когда на четвёртый день на городскую площадь приполз Тигр, весь израненный, но живой!
Горожане перевязали его раны и уже собирались праздновать победу, когда Тигр открыл один глаз и едва слышно проворчал:
- Рано пировать… я ещё не победил Дракона.
Оказалось, что силы двух зверей были равны. В битве они нанесли друг другу страшные раны, но ни одна не стала смертельной. Дракон сидел во тьме своей пещеры и там зализывал укусы и царапины, а Тигра выхаживали сердобольные горожане.
И когда Тигру стало лучше, он снова вызвал Дракона на бой, но и эта, и следующая битва закончились ничем.
Целый год длились бессмысленные сражения. Тигр, чистый душой, честный сердцем, не помышлял ни о чём другом, кроме как справедливо побороть Дракона своими силами. Дракон же был изворотливее, и задумал хитрость.
Однажды, когда Тигр в очередной раз зарычал перед его пещерой, Дракон вышел и сказал ему ласковым голосом:
- Зачем нам снова драться, великий воин? Мы оба сильны и выносливы. Давай лучше станем соратниками и друзьями, тогда нам будет всё под силу! Оставим горожан жить мирно и отправимся на поиски достойных соперников. Никто не сможет нам помешать!
Довольный такими словами о себе и обещаниями мира, Тигр не заметил подвоха. Он с радостью принял предложение и согласился переночевать в пещере Дракона перед долгой дорогой.
Дракон угощал Тигра невиданными яствами, одарил многими сокровищами, что скопил за века жизни. А когда душа Тигра окончательно смягчилась и он, потеряв бдительность, уснул под каменным сводом пещеры, Дракон с лёгкостью разорвал его могучую грудь и вырвал горячее храброе сердце.
Раны Тигра до утра затянулись, и он остался жив. Но, лишённый сердца, он утратил всю былую силу; так что ему пришлось под ликующим взглядом врага, поджав хвост, с позором покинуть город.
А Дракон положил тигриное сердце в самом центре своей сокровищницы, чтобы до его главного трофея…
- …не добрался никто и никогда.
К этому моменту по предположениям мамы я, верно, должна была снова спать. Она, уже спокойнее, вздыхала и целовала меня в затылок.
Но я не спала. Я каждый раз выслушивала сказку до конца, и уже по моему лицу беззвучно катились слёзы. Я всегда надеялась, что уж в этот раз Тигр победит, и, когда этого не случалось, моё сердце каждый раз оказывалось разбито.
По предположению мамы, к этому моменту я уже снова спала и не слышала её.
- Хикари, - шептала она в печальной безнадёжности.- Пожалуйста, верни сердце Тигра. Верни сердце своего отца.
-
-
25.09.2010 в 02:39Как бы тщательно передо мной ни разыгрывали театр папа, мама и бабушки с дедушками, я всегда знала, что моя семья – особенная. Что в моей семье ещё до того, как я родилась, произошло что-то плохое, из-за чего и крики, и слёзы, и походы родителей к врачу, лечащему людям души.
Ещё я всегда знала, что это плохое случилось то ли с папой, то ли из-за него; тем не менее, я никогда его не винила.
Может, потому, что сидя иногда перед своим гобаном в гостиной, он выглядел таким грустным, что его хотелось погладить по голове, пожалеть?
Я люблю своего папу. Огромная часть его сущности – это го. Значит, я люблю и го тоже. Ещё и потому, что раскладывание чёрных и белых камушков едва не единственное, что папа и мама до сих пор могут делать без крика.
Когда они собираются поиграть, вечер обыкновенно остаётся тихим. Мама садится с красиво выпрямленной спиной и подобранными волосами за доску, говорит с непонятным мне весельем:
- Я должна ненавидеть эту чёртову игру, но – вот… почему-то не могу.
И папа даже улыбается. Говорит:
- Клади пять камней.
Бывает, правда, что мама положит камушек как-то, наверное, по-особенному, и папа говорит хмуро:
- Где ты выучила этот ход?
А она отвечает беззаботно:
- Читала его кифу, а что, нельзя?
Тогда начинаются крики.
Он – это я слышу часто. Он, его, ему. Я раньше не понимала, о ком они говорят, а затем подросла и поняла. Дракон.
В папин кабинет мне долго не было ходу, но потом, когда мне разрешили иногда проскальзывать за дверь, я увидела там красивую картинку со зверями. Указывая на Тигра, папа сказал:
- Смотри, Хикари, это я!
Он был очень горд.
Тогда я поняла, что мамина сказка – это чистая правда. У папы вправду украли сердце; вот что плохое случилось. На картинке Дракон рвал грудь соперника, чтобы до него добраться. Я расплакалась, не понимая: зачем вешать такую картину на стенку?
Потом мне иногда снились кошмары, в которых Дракон с рисунка оживал, полз по дому, пробирался ко мне в детскую и душил, душил, душил, сжимал кольца вокруг шеи.
Одним вечером папа вернулся домой и содрал страшную картинку со стены. Отдал её маме. Сказал:
- Акари, спрячь.
Я обрадовалась было, но мама засмеялась в ответ:
- Что, допрыгались?
А папа взбесился – и снова были крики.
Я люблю своего папу. Я никогда его не винила. Вместо него я винила Дракона.
Папа привозит мне подарки и сладости из рабочих поездок. Играет со мной в мяч и в приставку, катает на плечах, носит на руках, кружит в воздухе, возит на спине, забирает из детского сада; кривовато, но старательно завязывает хвостики, если мамы нет рядом. Налепливает на коленки пластыри и вытирает слёзы, если я падаю. Не заставляет есть овощи и разрешает смотреть телевизор допоздна. Не кричит, если я мешаю его занятиям с учениками или роняю гоке и рассыпаю камушки. Дует в лоб, если мне жарко, и дышит на руки, если холодно.
Дракон заставляет маму плакать, а папу выбегать из дома вечером, хлопнув дверью. Дракон вынуждает их ходить к врачу. Дракон принуждает маму пить таблетки из голубой баночки, а папу покупать так много пива. Дракон усаживает папу у гобана по ночам и опускает его плечи. Дракон поселил в маминых волосах седую прядь и смял складку у рта.
Я ненавижу Дракона. Я искренне желаю ему смерти.
Я люблю своего папу. Просто у него нет сердца.
Это сердце я должна, обязана вернуть.
-
-
25.09.2010 в 02:42Мичимура Сайю год назад окончила среднюю школу и сдала экзамен на инсея. Скоро она сдаст экзамен на профессионала и станет настоящим игроком. И сдаст всенепременно, обязательно: она первая в рейтинге первого класса. До неё это место занимал инсей Кода, уже вошедший в мир про.
Они держатся особняком, потому что за их спинами суеверно шепчут:
- Ученики Тойи!
И едва не складывают пальцы в ограждающий от зла знак.
Многие из теперешних инсеев не застали Мейдзина Тойю. Практически все не помнят скандала или его причины. Но хором хранят в какой-то стадной памяти, что Тойя Акира – это ужас и зло, и что проклятье постигает всех, кто с ним связан.
У Мичимуры нет друзей среди других инсеев. Она носит чёрные платья и злое достоинство в их складках. Она молча приходит и молча уходит, а когда обсуждает игру, то использует минимум слов.
Она посещает тот же го-салон, что и ты в её возрасте.
Здесь всё по-старому, разве что лица людей незнакомы и вместо Ичикавы-сан за стойкой при входе другая миловидная девушка; сама Ичикава-сан теперь директор. Мичимура даже садится за тот самый столик.
Она не выказывает удивления, когда ты подсаживаешься к ней, лишь приветствует:
- Шиндо Мейдзин.
Ещё она никогда не упускает возможности ткнуть тебя носом в больное место.
- Учитель, должно быть, рад, что тебе так нравится его салон.
Может, виновата зеленоватая подсветка, или знакомый до боли и давно позабытый запах, или чёрная чёлка и высокий ворот чёрного платья, но глаза Мичимуры внезапно становятся глазами шестнадцатилетнего Тойи, говорящими «ты идиот».
- Дело не в этом. – Она взглядом приглашает к нигири . – Мне просто нравится Ичикава-сан. Эти три года она утруждала себя такой мелочью, как дружеская поддержка… - нечет, ты белый. – Знаете, помогала по дому… Говорила с сенсеем не как со смертельно больным.
Девушка в её возрасте не должна так жестоко улыбаться.
Ты провёл весь последний месяц в разъездах, и возможности увидеться ещё не было. Но матчи полуфинала лиги Мейдзина закончились, и ты знаешь, кто будет – наконец-то! - оспаривать твой титул-обузу в этом году.
- Я знаю, зачем вы пришли. – Её камень пощёчиной щёлкает по полю. – Я говорю вам нет.
Ты не удивлён её догадке. В конце концов, Кода тоже получил приглашение в твою учебную группу и также ожидаемо и категорично его отверг. Ты бы и сам отказался на их месте, но – попытка не пытка, верно?
Ты отвечаешь на ход, а она сияет глазами из-под чёлки и интересуется:
- Хотите знать, почему?
Нет, ты не хочешь.
- А я всё равно отвечу. Я презираю вас.
Ты издаёшь старческий смешок, чтобы скрыть смущение:
- Почему же?
- Я объясню, - любезно кивает Мичимура.
Теперь тебе остаётся только вовремя отвечать на её ходы.
- Я презираю вас за то, что вы называете любовь ненавистью.
Ход. Ход.
- Презираю вас за то, что вы потеряли все титулы, кроме двух, и до сих пор боитесь признаться себе, почему они так важны для вас.
Ход. Ход.
- Презираю вас за то, что вы не носите обручальное кольцо, но и не подаёте на развод.
Ход. Ход.
- Презираю вас за мальчиков с прямой чёрной чёлкой, которым вы даёте пачки денег в коричневых конвертах.
Ход. Ход.
- Презираю вас за то, что все знают об этом.
Ход. Ход - теперь она смотрит в глаза.
- Презираю вас за то, что каждую неделю на протяжении трёх лет вы приходили к нашему дому, стояли через дорогу часами и ни разу не зашли.
А потом заключительное:
- Презираю вас за ваш собачий взгляд, когда я говорю эти слова.
Шум многих голосов и стук камней вокруг похожи на шёпот прибоя.
- Я сказал, что не буду играть с ним, - невпопад вздыхаешь ты.
- Знаете, - она совершенно тебя не страшится в своём футляре-доспехе чёрного платья, - Учителю нужен был не игрок и не носитель титула, и даже не любимый человек. Просто друг.
- Я ему не друг.
- И за это я вас тоже презираю.
Ещё несколько камней опускаются на гобан, и Мичимура склоняет голову:
- Я сдаюсь.
Движение игры оставляет её с дефицитом в семь с половиной моку. Ты напоминаешь себе, что эта девчонка всегда была сильнее.
Твои руки в предвкушении дрожат.
Вы раскланиваетесь, и она уносит и презрение, и чёрное платье с собой.
-
-
25.09.2010 в 02:43Я играла с куклами на лужайке у дома, когда приехала машина. За рулём сидел рыжий человек.
- Мама! – позвала я, обернувшись, как мне и было велено делать всегда при появлении незнакомцев.
Мама вышла на порог в кухонном фартуке. Она, наверное, мыла посуду – вытирала влажные руки полотенцем. Рыжий человек продолжал сидеть в машине, сложив руки на руле и опустив на них голову. Я не могла рассмотреть его лица, потому что солнце бликовало на стекле, но была уверенна, что он смотрит на маму. Очень внимательно.
И машина, и человек маму напугали. Это было понятно по её широко раскрывшимся глазам.
Она нервно отложила полотенце на перила крыльца, стянула фартук. Рука дёрнулась к забранным простой жестяной заколкой волосам, словно мама хотела их распустить, но передумала.
- Мама? – осторожно позвала я.
У мамы бывает такой голос… немножко истеричный на слух, когда в горле стоят слёзы:
- Хикари, в дом!
Я подняла с травы одну куклу, самую любимую, прижала к груди и покорно помчалась по ступенькам вверх, затем внутрь. С ней лучше не спорить, когда так брови дрожат, а губы тонко сжаты.
Я, когда прижалась к стене в прихожей у распахнутой двери, услышала мамины шаги по лесенке и мягкий стук машинной дверцы. Потом её голос:
- Ну и зачем?
- Она красивая девочка. Очень похожа на Шиндо.
- Она и есть Шиндо.
Голос рыжего человека похож на голос папы, когда тот говорит про Дракона. Я слышу тихое звяканье, как если бы человек вертел в руках ключи с брелоком.
- Не надоело тебе ещё, Акари?
- Не понимаю, о чём ты.
- Да, да. Давай, расскажи мне, как ты счастлива.
Я гладила когда-то мягкие, а теперь неприятные наощупь волосы куклы. Не бойся, шептала я ей на ухо. Всё хорошо.
- Время вышло. Ты видела результаты полуфинала лиги Мейдзина. Ты просила подарить тебе эти три года. Скажи, удалось всё наладить, как ты хотела?
- Замолчи.
Замолчи, повторила я кукле. Мама зла. Если не замолчишь, она будет кричать.
- Скажи, если я зайду в первый попавшийся бордель на Роппонги и покажу фотографию Шиндо… Поклянись, что его там не узнают.
Ой-ой-ой, плохо. Плохо. Молчи.
- Скажи, он ещё не повесил обратно эту свою картинку прямо посреди вашей гостиной?
Странно, но мама не кричит. Я знаю, когда она нервничает, чуть подрагивающие пальцы зарываются в волосы, разрушают причёску.
- Не повесил.
- Акари.
С кухни что-то шипит, пахнет гарью; я прижимаю куклу ещё плотнее к себе и кричу, не боясь, что меня застукают:
- Мама! Карри!
Молчание. Затем:
- Уезжай.
Меня не обругали за подслушивание. Когда мама зашла в дом и посмотрела на меня и мою куклу сверху вниз, взгляд её был пуст. Она застыла надо мной, а в кухне рассерженной кошкой бесновалась плита. Потом раздался скрежет шин по асфальту, и мама, выпав из прострации, пошла снимать карри и выключать огонь.
Она проветривала кухню, разгоняя дым полотенцем, протирала плиту губкой, вынимала рис из пароварки, сервировала стол – как всегда. Только обычно мама напевает песенку или болтает с подругами по телефону, а в этот раз она молчала. Совсем.
Мы с куклой тоже молчали, сидя за столом.
Вскоре пришёл папа. Он выходил купить сигарет перед обедом в конвини за два квартала ниже по улице. Лицо его было чуть весёлым и отстранённо-заинтересованным; он гнул пытливо бровь, стоя в дверях кухни, и смотрел на поглощённую рутиной маму с улыбкой.
- Слышь, жена, - спросил папа, закуривая из новой, ещё не помятой пачки. – Это что ли был Митани?
Мы с куклой сжались на стуле. Папа не знает, наверное, как маму напугал рыжий гость в красивой машине.
- Сколько раз просила в доме не курить! – гаркнула мама, швыряя с оглушительным звоном пустую кастрюлю в раковину так, что мы с куклой подпрыгнули.
- Так и знал. – Папа подпёр косяк двери плечом и выпустил дым в потолок, а мы решили, что он знает, как мама испугалась. И думает, что так и надо. – Давненько его не было. Сколько… года три уже?
- Шиндо, заткнись и ешь!
- Хм-м-м, - протянул папа и скинул пепел в горшок с цветком у входа на кухню. – Так пригласила бы и его на обед. Я и сам уж соскучился.
Внезапно кукла шепнула мне, и я вспомнила, что видела красивую машину когда-то раньше, только давно. А мама вцепилась белыми пальцами в края раковины и зарыдала. Мы с куклой задержали дыхание, но… криков не было, и папа не прекратил улыбаться.
- Да ладно, Акари, чего ты. Нормально же всё.
Мамина склонённая голова, острые плечи и лопатки подрагивали, а голос звучал, как рвущаяся мокрая ткань:
- Да не нормально ничего!.. Мы же…
Слова оборвались.
Папа достал из белого хрустящего пакета банку пива, пшикнул ею, открывая, и пожал плечами:
- Ага. Я понимаю.
Мы же с куклой не понимали ничего.
-
-
25.09.2010 в 02:43Институт гудит, как улей растревоженных пчёл. Сегодня либо день воскресения, либо день кармической, окончательной смерти. Просто и страшно: одно из двух.
У Зала Абсолютной Тьмы можно было бы поставить мониторы, ряды стульев и автомат с попкорном, а места в комнате для наблюдений за матчами продавать за деньги.
Вайя Кисей, Очи Оуза и Курата Дзюдан – романтичные силуэты против окна – пугалами отваживают группку особо храбрых инсеев из коридора вон, обратно на нижние этажи. Шиндо Хикару в кафетерии поит дочку какао и теребит узел твидового галстука.
Шиндо Акари сидит в смотровой у пока выключенного монитора, чиркая по салфетке ручкой бесконечные кресты.
Мичимура Сайю с поклоном открывает Учителю дверь в Институт.
Фигуры передвигаются в смазанном и неотвратимом потоке судьбы. Над ними отточено ворочает валунки облаков небо-безразличие.
…Коридор казённым образом облагороженный и потому совершенно обыкновенный. На стенах – бежевая штукатурка с серым бордюром краски. У лифта покрываются пылью неестественно зелёные юкки; третья от них флуоресцентная лампа на потолке с проникающим в мозг гудением мигает, перегорая. Пол насчитывает девять скрипучих половиц. Безликая обыденность.
Тем не менее, сквозь весь коридор тянется слепящая красная нить судьбы; намагниченная, она вибрирует и сводит вместе две данности.
У людей чувство на такие вещи. У людей внезапно – срочные дела именно здесь и сейчас. От людей не продохнуть вянущим юккам, от людского шёпота не слышно гудения перегорающей лампы, за человеческими телами не видно бежевых стен.
Зрители на месте. Занавес поднимается.
Сначала появляются наблюдатели, перечёркивая силуэтами проёмы окна. Они сегодня важнее и напыщеннее обычного. Девушка с пустующим пока блокнотом для кифу несёт его, словно копьё Лонгиния на бархатной подушке. При появлении наблюдателей шёпот людей становится лихорадочным, но вмиг оборачивается молчанием, когда красная нить достигает финального аккорда, уходит в ультразвук за грань слышимости.
Шиндо Хикару появляется с южного конца коридора. Край веера выглядывает из его кармана. Он смотрит строго вперёд и держит за руку свою дочку. Девочка идёт ровно, смирно; испуганно косится по сторонам, словно высматривает кого-то, и сжимает свободной рукой подол жёлтого сарафана.
Тойя Акира появляется с северного конца коридора. Он продирается сквозь взгляды-омуты под ритмичный мягкий стук своих гэта, аккуратно перебирает пальцами чётки на грани с краями рукавов кимоно. Он смотрит вниз и в сторону, словно скрывает что-то, что притаилось в глубине его глаз, под ресницами. За ним в привычных трёх шагах в привычном чёрном платье неслышно ступает Мичимура Сайю. Сегодня вместо презрения она несёт в его складках триумф.
Цокают когти. За прядями чёлки Шиндо проскальзывают янтарные лучи глаз. На полах кимоно Тойи отражением сущности вьётся тёмная зелень узора-чешуи. Зал Абсолютной Тьмы ровно посередине пути; его зёв – финальная точка встречи – чернеет привычной пещерой.
Люди перестают дышать.
Ровно до того момента, пока Шиндо Хикари не останавливается в суеверном ужасе, заставив отца запнуться. Пока лицо её не белеет, не кривится рот, не распахиваются глаза. Пока тишину не прорезает её копирующий материнские истеричные нотки крик.
- Дракон! – кричит шестилетняя девочка, указывая пальцем вперёд, и чистый страх кристаллической концентрации навсегда выкашивает чёрные цветы чужой ненависти из сердца Тойи Акиры.
Слышаться нестройные смешки и шёпот. Он вспыхивает алыми пятнами стыда на щеках остолбеневшего Шиндо, когда тот молниеносно поднимает дочь на руки. Девочка выглядит так, словно сейчас разрыдается, её трясёт. Хикару прижимает склонённую голову к своему плечу, и в шоке слышит едва срывающиеся с губ мольбы:
- Отдай… отдай!.. Отдай…
Он не может сказать привычных слов; ни «тш-ш-ш», ни «тише», ни «солнышко». Он молчит, растерянный, рука дрожит на любимом затылке. Ему никогда не хотелось так сильно ударить свою жену. Или себя.
Это почти становится необратимо неловким, но положение спасает Сайю. Она ни в коем случае не сочувствует напуганной девочке или поджавшему хвост Тигру. Просто она готова защищать триумф своего Учителя любой ценой.
Она подходит, буквально вынимает лихорадочно вцепившуюся в отцовский пиджак девочку из рук Шиндо и говорит обоим:
- Веди себя прилично. Где её мать?
Шиндо отвечает, что в смотровой. Сайю без дальнейших комментариев уводит его дочь в сторону лифта.
Уже в конце коридора девочка оглядывается, судорожным поворотом головы человека, попавшего в ночной кошмар. Именно этот момент Тойя Акира выбирает, чтобы поднять глаза, и тем самым лишает Шиндо Хикари всех сомнений, ухая в проём зала-пещеры.
…в конце игры Вайя скажет, глядя на гобан сквозь монитор:
- Воскресло, мать его!
И помчится вон из смотровой, в казённый коридор, встречать нового Мейдзина. За ним пойдёт Шиндо Акари, накрыв уснувшую на диване дочь своей вязаной кофтой; единственно для того, дабы поглядеть, как обувается новый Мейдзин и как мелькает кожа его лодыжки.
Возможно, ей стоило перехватить взгляд мужа на эту лодыжку. Возможно, ей стоило увидеть, как в никому не понятном публичном извинении до земли кланяются друг другу два игрока, чтобы тем же вечером впервые покорно склонить голову и сесть в серебристую Хонду.
Но всё это произойдёт после занавеса.
-
-
25.09.2010 в 02:44- …она всю жизнь вдалбливала моей дочери в голову какую-то сумасшедшую сказочку!
- Он ей раньше всю психику перекрутил своим го и своим Тойей, чтоб его! Она теперь ходит и плачет, что хочет учиться, причём у Тойи учиться, а не у кого-нибудь! А ей в первый класс скоро, какое го!
- Пусть ребёнок учится, если хочет!
- Да куда уж теперь деваться! У вас эта одержимость Тойей в подкорке где-то, по наследству передаётся! У меня мужа, считай, не было, теперь и дочери не будет!
- Ты от собственного ребёнка отказываешься?
- Она сама от меня откажется скоро, если дальше так пойдёт!
Деликатно постучать тонким бледным пальцем с коротким ногтем по стеклу циферблата наручных часов, чтобы вышло безжалостное негромкое цоканье.
- Время выплёскивания агрессии вышло, Шиндо-сан, - ленивым почти жестом взять с подлокотника своего кресла планшетку и ручку. – Возвращаемся к конструктивным изъяснениям.
- Сигарету дай.
- Ты ж бросила.
- Доктор, я закурю?
Плавный вздох, плавное нажатие на верхушку ручки (клац!), плавный жест рукой.
- Пожалуйста, Шиндо-сан, закуривайте. И помните, что во время терапии вам запрещено игнорировать мужа.
- Зажигалку дай.
- Да подавись.
Драные сокращения пометок на прикреплённом к планшету листе. Усталый взгляд поверх очков на перечёркнутых тенями жалюзи людей.
- Шиндо-сан, никакой агрессии в сторону жены после вступительной пятиминутки.
- Держи, любимая.
- Да и господи, и хрен с тобой… - Пауза. - …жалюзи у вас, доктор, просто отвратительные. Гардины нельзя было повесить?
Под ресницами перевести взгляд в сторону располосованного окна. Ответить в тысячный раз:
- Кабинет психоаналитика не должен быть слишком уютным.
- Да это просто гестапо какое-то.
Что-то они слишком живенькие сегодня.
- Так, если я правильно понял, Тойя Акира вернулся?
- Ага, вернулся. Но это полбеды. Главное, он своими ножками красивыми посветил, где нужно.
- Акари!
Перестать делать пометки за ненадобностью. Возвращение великой гей-любви это завсегда пиши-пропало. Поразиться, зачем взялся за эту парочку и потратил на них почти три года.
Он-то ясно почему такой бодрый. А она?
- А кто-то красивой тачкой посветил, где нужно, об этом тоже поговорим?
- Хикару!
- Поговорим, Шиндо-сан…
Понятно.
…в конце сеанса опрокинуть пепельницу в мусорное ведро и выслушать горячечный шёпот:
- Доктор, ну, как вы думаете… ну… у нас есть надежда?
Отвлечённо кивнуть:
- Есть.
И про себя добавить: но не за этими жалюзи.
-
-
25.09.2010 в 02:45В этом году Кода полностью убрал клумбы у веранды и вкопал на их место плоские полированные камни с розоватыми прожилками, а ещё заменил обыкновенные лилии тигровыми. Акире это нравится. Белые лилии слишком сильно пахли и, по его мнению, совершенно не подходили своей кричащей невинностью для сада рассыхающегося холостяка.
С тех пор, как Кода начал заниматься садом, Акире нравится прогуливаться в нём, смотреть на него. Раньше ему постоянно казалось, что это чужая территория и красота-одолжение, а теперь сад снова исполняет свою функцию – радует глаз хозяина дома.
- Сайю, - зовёт он с веранды сквозь поднимающийся над чаем пар. – Ты погляди, какая красота! Я прямо хайку готов написать.
- Так, какой сад?!!
Сайю красота клумб не интересует. Она мелькает в проёме сёдзи вправо-влево маленькой занятой пчёлкой; от неё веет раздражением, тем самым, которое заменяет ей волнение. Спокойствие Учителя только добавляет масла в огонь, и топот босых пяток Сайю по полу становится всё громче и грознее. Акиру это умиляет, что, в свою очередь, раздражает девушку ещё больше и превращает в очаровательного диктатора. На самом деле, такая она теперь всё время, с тех пор, как Учитель несмело вернул перечёркнутое складкой какемоно на стену кабинета.
Сайю в поучительной панике тараторит, то тише, из глубины дома, то громче, около веранды:
- Я обед приготовила. Рыба и суп в холодильнике, разогреете в микроволновке. Рис в рисоварке, не должен остыть. Чаю наварила, в термосе, нальёте себе. В гостиной гобан подготовила детский, учебный, девять на девять, у большого стоит. Девочке фрукты нарезала там, яблочки зайчиками и всё такое, плёнкой накрытые на столе стоят. Ещё там молоко шоколадное и лимонад, если пить захочет. Ей сколько, семь? Шесть? Как думаете, она в туалет сама ходить может?..
Акира, прикрыв глаза, пропускает сквозь себя свет лета, который уже горчит приближающейся осенью. Он смеётся очень тихо, стараясь не трясти плечами, чтобы не расплескать чай, но Сайю всё равно замечает. Перестаёт топотать и приходит на веранду, мягко ступая. Садится рядом, опрятно поправляет юбку, заглядывает в лицо. Когда она вот так делает, то начавшие изменяться черты возвращаются обратно в детскую чистоту и округлость. В чёлке – ворох золотистых искр.
- Учитель, - голос всё равно остался строгим и прохладным. – Может, какие-то особые пожелания по поводу моего внешнего вида?
Он делает глоток, кивает и рассудительно тянет:
- Ты такая юная. Может, стоит перестать носить чёрное?
Она хлопает ладошкой по доскам веранды:
- Я имела в виду, сегодня! Там!
Акира вздыхает, наблюдая, как лилии клонят свои головки под ветром. Ветер с запада, он даже в дневной час пахнет закатом. Акира отставляет чашку.
- Сайю, твой внешний вид не вызывает претензий. Но – насчёт поведения…
Она поджимает губы так непреклонно, как когда критика по поводу хода на доске кажется ей неконструктивной:
- Я туда иду единственно потому, что вы сказали, что мне будет полезно узнать другое го. Посмотреть на экспериментаторский подход. Посмотреть на игру с другой стороны. Посмотреть на что-то там ещё, я не помню. И ещё потому, что вы отказались брать у Шиндо-сана деньги за уроки с его дочерью, а он сказал, что задаром учить непрофессионально и он в отместку будет заниматься со мной. Получается, что он своего добился, потому что ранее склонял меня к предательству, как до того Коду, и…
Акира останавливает её возмущённый словесный поток, прикладывая ладонь к нагретой солнцем макушке, и немного хмурится.
- «В отместку», «склонял», «предательство». – Она опускает взгляд от его слов. – Я об этом и говорю, Сайю. «Там», как ты выражаешься, не враги. Пожалуйста, веди себя соответственно. Чтобы ты ни думала, твоё грубое поведение может опозорить меня.
В ответ молчат, по-особенному, несогласно молчат. Сопят.
Она? Опозорить Учителя? Никогда! Девушка ещё не видит своей неправоты, но, раз Учитель говорит, что она есть, то будет искать. А пока идёт на компромисс, склоняет голову:
-Я буду вежлива. Но есть та… в доме Шиндо-сана я отказываюсь. Я бенто себе собрала. – Секунда молчания, затем с отчаянием: - И Учителем его называть я тоже отказываюсь!
Акира снова улыбается:
- Большего от тебя и не требуется, - и убирает руку с макушки своей ученицы.
Потом звонят в дверь, и Сайю идёт открывать, а Акира остаётся на веранде вдыхать переменивший направление ветер. Теперь он веет с востока и оттенён запахом нового начала и вытлевающей зари.
На пороге Кода в белом летнем свитере. Кода привёз на своей подержанной Тойоте маленькую девочку, которая отвратительно похожа на Шиндо Хикару. Она ещё хранит испуг в распахнутых глазах. Её полосатая шёрстка ещё мягкая, как пух, и не стала жёсткой щетиной. Она ещё не Тигр, а беспомощный котёнок. Хищник, впрочем, спит где-то в её горле, чтобы в нужный момент сковать его жаждой.
Сайю уходит в подержанную Тойоту, чтобы не видеть, как эта не оформившаяся кошка ластится к её патрону, её Дракону, а он в ответ прячет зубы-иголки, чтобы не напугать.
Её первые слова садящемуся на водительское сидение Коде:
- Она мне не нравится.
Кода надевает очки для вождения и пристёгивается.
- А тебе никто не нравится, - отвечает он и жмёт на газ.
- А что, проблемы какие-то?
- Да нет. Ты же Мичимура, было бы странно, если бы вышло наоборот.
Вот так, в очках, Кода напоминает Сайю Огату-сенсея, который ей раньше тоже не нравился, а теперь его редкие телефонные звонки греют душу. Кода тоже светловолосый и одевается в светлое, и тоже заносчивый, и немного пижон. Над ними с Сайю из-за одежды смеются, что они как противоборствующие силы, но она не считает Коду своим соперником.
Кода даже курил раньше. Причём ту же марку, что и Огата-сенсей. Недавно бросил. Сказал, мол, от отца я бы ещё спрятался как-то, а и от отца и от Учителя бегать – сил нет. Лимонный освежитель воздуха в салоне, жарком и липком из-за поломанного кондиционера, – вот и всё, что осталось от пагубной привычки.
Кода отрывается от дороги на секунду и подбадривает на свой манер:
- Ну что ты, Мичимура, перестань. Сейчас я тебя привезу, ты там всем покажешь, как цуке правильно проводить.
Сайю в реальной жизни выдерживает дистанцию, но на доске ей нет равных по игре вплотную.
- Учитель сказал, «там» говорить невежливо. – Она вдыхает лимонную духоту. – А я знаешь, о чём думаю?
- Надеешься, что эта Шиндо в го – полный ноль?
Это как дружеская шутка. Такое малодушие – ниже гордыни Сайю.
- Помнишь, мать Учителя приезжала? – Она внезапно такая скучающая, и слова медленно льются патокой, обволакивают. – В прошлом году.
- Помню. – Кода немного удивлён. Улыбается скупо: - А Учитель на неё так похож, аж жутко, правда?
- Правда. – Сайю смотрит в уличный винегрет за окном машины. – Она его любит. Она мне тоже не нравилась… - Кода фыркает. – А потом я поняла, что любит его всё равно. Приехала поздно, но у неё мать старенькая, болеет сильно. А она приехала. Охала, конечно, мол, до чего же ты докатился, как же ты живёшь… а у самой глаза больные, переживает.
- Ты же говорила, она там чуть не отрекалась от Учителя. Или я путаю?
- Вот я к чему и веду. Она меня вечером выловила в коридоре и говорит, мол, знаешь, Сайю-тян, некоего Шиндо Хикару? – Кружащий, ищущий взмах рукой. – Я отвечаю, что, конечно, знаю. А она и спрашивает, не приходит ли он Учителя проведывать?
Кода издаёт глубокомысленное «хм-м-м». К тихому району Шиндо Хонинбо нужно продираться сквозь одну из улиц с активным движением, и он занят лавированием среди машин.
- А я же не скажу, что он каждую неделю у дома околачивается, как призрак. Вот и сказала, что нет. Ну, Тойя-сан голову склонила, смотрю – чуть не плачет. Так я и думаю. Она так расстроилась не потому, что Учитель жене изменил, а потому, что…
- Не с тем изменил, с кем нужно? Ой, Мичимура, не знаю, не знаю. Хотя, - Кода пожимает плечами, затем сворачивает на нужную улицу.
Сайю смотрит, как полосы света ползут по её коленям, и добавляет глухо:
- Любит его, говорю же.
- Шиндо Хонинбо?
- Да нет же, мать.
Впрочем, скорее всего, и Шиндо Хонинбо тоже.
-
-
25.09.2010 в 02:45Я прокралась в пещеру Дракона.
Здесь нет мокрых каменных стен, поблёскивающих минералов, свисающих корней деревьев. Здесь не пахнет сыростью. Но это пещера Дракона, и я обмираю от ужаса, прислоняясь спиной к стенам и сползая по ним на пол.
Дракон улыбается мне, но всегда – с сомкнутыми губами, чтобы не показывать клыков. Дракон говорит со мной тихим голосом, чтобы не слышался рык, и шуршит полами кимоно, чтобы не слышался шелест чешуи. Кормит меня сладким, чтобы я не боялась.
Я называю его Тойя-сенсей.
Дракон учит меня играть в го. Странно, что папа никогда не пытался. Он, наверное, ждал, что я сама попрошу. Я и попросила, но выбор учителя заставил папу нахмуриться и склонить голову к плечу.
То, как Дракон выкладывает камешки, совсем не похоже на то, как это делает папа. Я не вижу этого чётко и насквозь, как дядя Вайя, и путаюсь в понятиях, но разница есть. В оттенке, который маревом застывает над доской, если прищуриться. И в звуке, с которым камешки стучат о гобан.
Моё время уходить наступает, когда возвращаются чёрная девочка и белый мальчик. Девочка учится у моего отца, когда меня нет дома. Мальчик не учится, но возит нас с ней туда-сюда. Из пещеры в логово, на беленькой машинке.
Я прокралась в пещеру Дракона. Но ни сокровищницы, ни сердца Тигра до сегодняшнего дня найти не могла.
Сегодня к Тойе-сенсею внезапно пришли журналисты, что часто приходят к отцу. Он вежливо согласился уделить им двадцать минут, а меня попросил подождать в саду. И я ходила от куста к клумбе по дорожке из камней, пока не набрела на тигровые лилии. Они очень красивые. Я рассматривала лепестки.
Может, это провидение. Наверное, да; наверное, небо помогло мне, так и должно было случиться. Потому что между острыми стрелками зелени и оранжевыми лепестками я заметила блеск, а, когда подняла взгляд, то обнаружила сокровищницу.
Правее задвинутых сёдзи гостиной, по веранде, наверное, моих шагов пятнадцать. В проёме неплотно задвинутых дверей висит колокольчик с оберегом. Вот его блеснувший на солнце бок и бросился мне в глаза.
Провидение.
Я ступаю осторожно, как по иголкам, через газон. Забираюсь на веранду едва-едва – мешает бешеный стук сердца в груди. Берусь за край сёдзи обеими руками и тяну в сторону. Пожалуйста, бесшумно, пожалуйста…
…внутри. Забыла даже разуться. Это здесь. Оно здесь.
Страшная картинка, такая же, как висит у нас дома. Под ней алтарь, а на нём, бело-розовое и беззащитное, лежит сердце моего отца.
***
Если Учитель звонит во время урока, значит, что-то произошло. Пожар. Возможно, грабители. Возможно, он случайно достиг Руки Бога в игре с маленькой Шиндо. Сайю готова ко всему.
Она берёт трубку, даже не потрудившись встать из-за гобана; только опускает лицо, чтобы волосы упали на него и скрыли волнение. Говорит тихо:
- Учитель?.. – Потом слушает секунду, чтобы протянуть свою чёрную раскладушку Шиндо Хонинбо.
Тот тычет пальцем себе в грудь и беззвучно, одними губами – «меня?». Затем принимает телефон и во время разговора смотрит на чёрный камень, который крутит в своих пальцах.
- Скажи мне, Шиндо, - почти поёт искажённый динамиком голос. – Много ли игрушек у твоей дочери?
Шиндо неожиданно серьёзен. Под горящим взглядом Сайю он кивает головой и говорит:
- Да, очень много.
- Ну естественно, - устало, со вздохом. – А у моей дочери, как думаешь, много игрушек?
Молчание. Шиндо Хонинбо тяжело опускает руку на гобан и пятернёй разрушает игру.
- Она и так жива! – Взрывается пластик трубки, и Сайю вздрагивает, расслышав гнев в голосе Учителя. – У неё есть всё! У моей дочери один темари был! Ей бабушка сделала! Нет! Твоя проныра должна, что ли, всё у Марико отобрать?!! Жизнь! Го! Мячик дурацкий!
Шиндо Хонинбо выглядит так, словно его худший страх сбылся. Сайю ждёт, что же он скажет. Он говорит, зажмурившись:
- Акира…
Сжимает руку, сгребая в горсть несколько камней, стискивает кулак до белых костяшек. Прижимает его к губам.
- …отказалась отдать темари. – доносится до Сайю. – Впала в истеричное состояние, закрылась в чулане. Декламирует там предание какое-то. Забери её.
Шиндо Хонинбо взвивается на ноги и делает жест Сайю следовать за собой.
***
Пока я сидела в темноте, прижав маленькое беззащитное сердце обеими руками к животу, Дракон из-за двери сказал мне:
- А мама никогда не говорила тебе о том, что, проснувшись утром, Дракон пожалел о содеянном? Не говорила о том, как он рыдал, как выл, как хотел открыть свою грудь и отдать своё сердце Тигру взамен взятого?
Его шёпот был отчётливо слышен за дверью, он мягкими лапами опускался по ней всё ближе и ближе и ближе ко мне, становился нестерпимым, как запах пыли.
- Мама не говорила, как Дракон в тщетном страдании царапал свою грудь, срывая чешую, сдирая мясо? Не говорила, как каждую слезу Тигра он покрыл десятком своих? Не говорила, что всё было напрасно, потому что добрый Бог просто не дал Дракону сердца, и его грудь была пуста, как выеденный орех? – Этот шёпот прошёл сквозь дверь и осел мурашками на мой затылок. Темнота плыла, и я давилась страхом.
Когда Дракон отступил и стало тихо, я молилась, чтобы не сойти с ума и дождаться папу. Я была уверена, что он придёт. Я хотела только одного – отдать ему скорее хрупкое сердечко, готовое, казалось, лопнуть под напором моих ладоней. Тогда, я знала, всё станет хорошо, сразу, окончательно и навсегда.
И папа пришёл, я узнала его шаги в коридоре. Сказал с улыбкой в голосе:
- Хикари, открой.
Я повернула вспотевшими пальцами выскальзывающую задвижку, распахнула дверь и бросилась вперёд, чтобы обнять чуть выше коленей отцовские ноги в знакомых джинсах. Папа подхватил меня на руки. Мне было радостно и стыдно, спокойно и тягостно, страшно и весело. Я приложила сердце к папиной груди с левой стороны. Он накрыл мою руку своей и нежно вынул его аккуратными пальцами вон из ладони.
Дракон сидел в гостиной с чёрной девочкой. Она поила его чаем. Мне стало ещё страшнее, я спрятала лицо у отца на груди. Ничего, сейчас всё закончится. Всё уже закончилось. Всё хорошо. Осталось только перетерпеть путь из пещеры.
Только вот в следующую секунду папа поставил меня на пол. Папа подошёл к Дракону. Папа приложился своими губами к его склонённой голове, к макушке, там, куда всегда целовал меня перед сном.
Папа сам отдал ему сердце обратно, сомкнул бледные змеиные пальцы на бело-розовой поверхности.
- Извинись, Хикари, - требует папа, обернувшись.
Всё и правда уже закончилось, и выхода нет. Прости меня за то, чего я не смогла сделать, мама.
***
Ребёнок белеет.
Тойя разжимает пальцы, мячик выкатывается прочь.
- Смысл… - лепечет он. – Слишком поздно, моей дочери здесь больше нет.
«Может, и пора бы уже её отпустить», - думает Сайю.
- А твоей дочери нужен отдых, у неё мозги промыты, - продолжает он. – Никаких игр больше. Не заставляй её извиняться. Это я у тебя прошу как гадкий злой Дракон.
Шиндо тянется ещё раз прикоснуться губами к волосам, то Тойя уворачивается.
Сайю вскакивает и тоном, не терпящим возражений, говорит:
- Пойдёмте, я провожу.
-
-
25.09.2010 в 02:46Тойю Мейдзина, безусловно, мучил холод, воцарившийся из-за неисправности системы отопления. Безусловно, его разочаровал слишком слабый чай в термосе, и то, что плед, который ему поднесли, отвратительно пах псиной. Безусловно, вялые и плоские попытки одного из наблюдателей пошутить доводили Мейдзина до белого каления.
Но сорвался он только после слов «техническая победа».
Техническая победа, и Мейдзин в гневе летит по коридорам, а люди перед ним сами рассыпаются в стороны.
Поздняя осень. В Институте наперебой мигают отслужившие лампы, отражаясь в рано потемневших окнах. Дыхание стало видимым, и кое-кто со дня на день ждёт первого снега.
Сайю, утрамбованная в твидовое приталенное пальто, с запасным чёрным зонтом ждёт в фойе. Её игра на сегодня закончилась победой, и девушка успела побеспокоиться об Учителе, когда сидела уже дома, и внезапно грянул дождь.
Лицо у неё удивлённое, но не потому, что Учитель так рано, и не потому, что он зол. Вместе с запасным чёрным зонтом она принесла веер.
- Шиндо Хонинбо передал, - Сайю в такой растерянности, что даже забывает ненавидеть своего второго сенсея. Она протягивает веер Учителю. Края веера засалились, кое-где полупрозрачно сереют жирные пятна. Ногти Сайю у основания стали почти синими от холода.
Над головой Мейдзина замыкается какая-то окончательная стадия гнева, после которой нет никакого шанса успокоиться.
- Это как называется? «Подавись, Тойя»?!!
Он выхватывает веер из рук оторопелой Сайю и несётся сквозь стеклянные двери на улицу, резать бисерную завесу дождя и вскрывать лужи рассерженными шагами. Сайю семенит следом. Зонт над Учителем она не рискует раскрыть.
Стыло, капли – почти лёд, лужи по краям словно в кашпо изморози опущены. Людей очень мало, автобусы окатывают веером серебряной стружки из-под колёс. Перекрикивая их клаксоны, Тойя Мейдзин спрашивает:
- Где вы встретились? Где он тебе веер отдал?
Капли, как бусины на леске, оседают на его густых волосах. Иногда ухают вниз, вдребезги бьются о белые щёки.
Сайю протягивает руку с зонтиком, и под укрытием своего собственного чёрного купола выдыхает название кафе-бара, чуть южнее Института. Учитель кивает и устремляется, а Сайю, качая головой, следует за ним. Она понимает. Мало что бесит так, как техническая победа.
Кафе-бар как раз один из тех, где в меню можно выбрать не только напитки, но и симпатичных собутыльников. Шиндо Хонинбо за столиком в углу окружён троими сразу; они сжимают напитки холёными пальцами и смеются над чем-то своим. Не обращают внимания на своего гостя, который в легкомысленном почти отчаянии изучает потолок и обнимает руками спинку дивана.
Тойя Мейдзин прицельно попадает веером в закусочное блюдо с фруктами – виноград брызжет во все стороны. За его спиной раскланивается и суёт менеджеру купюру Сайю. Не растерявшаяся официантка выныривает из полумрака и преподносит посетителю полотенце. Мейдзин осушает волосы махровым белым и интересуется в сторону оторопелой компании за столиком:
- И как это понимать?
Шиндо вынул уже свой веер из фруктового ассорти и теперь отточенным жестом, которым обыкновенно опускает камни на доску, стряхивает с него налипшие косточки. Он немного смущён, он осторожно вдыхает исходящий от Тойи запах холодного дождя.
- Я три года был Мейдзином, почему бы тебе не побыть Хонинбо?
Учитель зажмуривается. Сайю понимает, что он борет в себе желание швырнуть в лицо пристыженному мужчине за столиком ещё и своё мокрое полотенце. Вместо этого Учитель отдаёт полотенце и кое-какую купюру официантке, а сам поворачивается уйти. Сайю рада, она взмокла под твидовым пальто.
Собутыльники за столиком с умеренным весельем продолжают пить свои напитки в полумраке и молчать, сохраняя отстранённый вежливый вид. Шиндо Хикару всё ещё обнимает спинку дивана, он сполз по сидению, его колени широко разведены, и, вдруг, он абсолютно спокоен. Он вздёргивает бровь, склонив голову к плечу, и бросает Учителю в спину:
- Я люблю тебя.
Учитель даже не оборачивается:
- Если бы ты любил меня, то пришёл бы на игру. – И после секундной паузы: - Шиндо девятый дан.
Шиндо-больше-не-Хонинбо почти смеётся и качает головой под суровым взглядом Сайю. Пробует снова:
- Ну, хочешь, я от жены уйду?
Тойя Хонинбо, даже не думая останавливаться, жмёт плечами – стальной силуэт на фоне дождя за дверью:
- Ну, уходи. – А потом всё же останавливается. Вся обида, злость, скорбь, гнев вырываются на миг в эгоистичном выкрике: - А чего это я?!! Имею право! Уходи от жены, да, уходи, я так хочу!!!
Сайю едва успевает выскользнуть следом за ним наружу до того, как захлопываются двери. Шиндо за тонированной витриной с язвительной улыбкой дожёвывает виноград.
Учитель больше не зол и даже соглашается пройтись с Сайю под зонтом, предложив ей локоть. Вторым зонтом, ненужным, он покачивает в руке из стороны в сторону. Учитель имеет выражение лица человека, поющего в уме некую мелодию.
Техническая победа – страшная вещь.
-
-
11.10.2010 в 19:14Чемоданы
Шиндо Хикару по-прежнему не признаёт шапок, шарфов и перчаток. В распахнутой куртке посреди ноября, с взлохмаченными ветром волосами он выглядит легкомысленно. За его спиной виднеется рюкзак, через плечо перевешена сумка. На земле у ног, покосившись, стоит чемодан без одного колёсика. Усугубляет бесшабашность общего образа дынное мороженое, которое бывший Хонинбо ест, зажав между пальцев палочкой вверх. В такой холод у него, верно, губы онемели.
- Я, конечно, просил тебя уйти от жены, но не просил уходить ко мне, - вздохнул Тойя-теперешний-Хонинбо, плотнее кутаясь в тёплое кимоно и уже зная, что в сиреневой вечерней крупе спорить бесполезно.
- А больше некуда, и если ты думаешь, что я буду платить за отель, ты ошибаешься.
У Шиндо руки покраснели и плохо слушаются, потому небольшой кусок мороженого с палочки сорвался, мазнул по свитеру под распахнутой курткой и шлёпнулся на землю. Бывшему Хонинбо пришлось поспешно отодвинуть ботинок в сторону. Лицо он имел безапелляционное; толком и на Тойю-то не посмотрел. Оранжевый, рассеянный в мягкую матовость домашний свет ложился на его опять ставшие мальчишескими черты.
- Пожалуйста, поклянись, что ты не сказал перед отъездом нечто вроде: «Ну, мать, давай, я ухожу из семьи, удачи вам тут», - вздохнул хозяин дома, сбелив пространство перед собой словами; стараясь проглотить прочь волнение вместе с ватным дурнотным ощущением нереальности происходящего.
Шиндо мусолит упавший кусок мороженого по мелкой промёрзлой гальке носком ботинка и говорит неразборчиво из-за остатков сладкого за щекой:
- Да разница-то какая, впусти меня уже.
Тойя смотрит, мягко и молча. Лоб Хикару по-прежнему чист, не отмечен морщинами. Мочки ушей почти пунцовые от холода.
- Нерационально. – Это едва слышно, себе под нос. – Подожди, сейчас.
Хикару пожимает плечами, по-прежнему не поднимая взгляда, и с размаху усаживается сквозь сумрак на крыльцо, всем своим видом показывая готовность ждать хоть годами.
…Сайю в гостиной чистит мандарины за просмотром новостного блока по телевизору. Учитель садится так, чтобы не загородить ей экран. Она, не глядя, предлагает ему почищенные цитрусовые дольки. Подрагивающей рукой он отмахивается.
Тогда Сайю выключает звук динамиков, и по дому разливается выжидающая тишина. Слышно даже, как сквозняк теребит листок неудачно брошенного на журнальный столик журнала для записей кифу.
- Я понимаю, Сайю, - начинает Тойя Мейдзин отстранённо и по-глупому нервно, - что тебе не очень нравится Шиндо Хикару…
Сок брызжет в сторону, и в воздухе спиралью зажигается пряный запах.
- Да я его терпеть не могу, вы из-за него страдаете. – И после секундной паузы: - Это он там у двери уже, да? Ещё и с чемоданами, небось.
Мейдзин пальцами сжимает переносицу, словно пытаясь побороть нахлынувший сумбур:
- Да, но это и твой дом тоже, поэтому, если ты против…
- Есть будет, как все. И тысячу йен в неделю на продукты пусть даёт. И никакого пива, и пусть крышку унитаза поднимает. И его учебную группу я здесь видеть не желаю, - звук динамиков был восстановлен.
- Я даже как-то надеялся, что ты будешь против, - почти просительно тянет Тойя Акира, а ему в ответ снова предлагают «мандаринку». Приходится возвращаться, ловить вместе с подпрыгнувшим сердцем взгляд вскинувшего голову Шиндо и, стушевавшись, кивать в сторону дома: - Пойдём.
Шиндо встаёт, и внезапно становится понятно, что не-вера в происходящее накрыла его с головой в эту вот самую секунду. Он неровно как-то кивает с круглыми глазами, пытаясь нахмуриться или скривиться, поправляет лямку сумки и, прочистив горло, ковыляет следом.
Ему непривычно видеть Сайю с подобранными по-домашнему небрежно волосами, да ещё и в синем фартуке, о который она вытирает руки от мандаринового сока.
- Сенсей, - чуть кланяется она. Плохо скрываемый сарказм мишурой сочится в окружающем её воздухе. – Я постелю вам в гостевой на втором.
Шиндо даже рад.
- А там есть гвозди в стенах?
- Есть, над кроватью. А зачем?.. - Сайю прищуривается и склоняет голову к плечу. – Да, там есть гвозди.
- Сайю, - выцветшим голосом начинает Учитель. Он немного растерян.
- Я вам мандарин всё-таки почистила, поешьте здесь пока, на диване. А вы, Шиндо-сан, за мной…
Голос её удаляется, стихает на лестнице, бубнит на втором этаже. Тойя сидит на диване и смотрит на Шиндо. Шиндо стоит на пороге и смотрит на Тойю.
- Много лет прошло, - начинает последний.
- Готовь гобан, - отрезает Шиндо тяжёлым, вязким до дрожи голосом и скрывается в коридоре.
-
-
11.10.2010 в 19:14Вайя не очень терпеливый человек и не очень прилежный водитель. Его эмоции всегда плещут, его руки всегда в движении и не могут усидеть на руле.
На утренней, холодной загородной дороге пусто, но Вайя не включает печку из вредности. Шиндо уже давно мог бы выучится водить самостоятельно, а не гонять его по делу и без. Шиндо уже давно мог бы понять, что огорошивать друзей новостями лучше в тёплом статичном месте вроде кафе. Шиндо уже давно мог бы бросить дымить своей сигаретой в замкнутых пространствах.
- …что значит, «дома Сайю метлой гоняет»?!! У кого дома?!! Где?!! – вопит Вайя уже не первую минуту и больше по инерции, весьма символически следя за дорогой и почти не касаясь руля. – У тебя жена с будущим мужем, который не ты, в бегах по онсенам ! Где кольцо! Что происходит?!!
- Акари и моя мать, вместе взятые, орали меньше и тише. - Хикару игнорирует его истерику, вдумчиво курит, поглаживая пальцем нижнюю губу. – В любом случае, это опека пятьдесят на пятьдесят, развод двадцатого в пять, а свадьба месяца через четыре, и ты приглашён. Акари просила не дарить ей посуды.
За резким поворотом – почти тёщин язык – показалось со стороны Вайи седоватое с фиолетовыми жилками море. Вайя косится в боковое стекло и молчит, возмущённо сопя.
- А кольцо?
- Она своё в унитаз спустила, а я Токийский залив выкинул. Лет как пять уже, кстати, не понимаю, почему в шоке ты именно сейчас.
- А дом?
- Оставим. Хикари достанется, если захочет.
- Дочь где?
- Уже неделю как на Хоккайдо у бабушки, и будет там ещё долго. У неё с нервами…
- А кто виноват-то! – В следующую секунду Вайя просто лопается, его голосу тесно в салоне, а каждое слово подчёркивает нажатие на клаксон: - И если все довольны! Я не понимаю! ПОЧЕМУ! Нельзя было РАНЬШЕ так сделать!!!
Шиндо романтично зрит рассветные дали и тушит бычок в пепельнице. Вайя решает – не моё дело! – и разом успокаивается. Поорать на Шиндо – лучший выход для скопившегося за неделю стресса.
- Раньше всё было плохо и очень серьёзно, - поясняет всё-таки Хикару без выражения, добавив в интонации больше добродушного смеха над собственной жизнью, чем усталости. – Я гордостью давился. Кто-то ещё был, кого-то ещё не было. А теперь всё просто. Я Тигр. Я играю в го. Я живу в пещере. С выводком чешуйчатых, кстати. Дочь люблю, Тойю люблю, го люблю. Всё.
- Тойю он любит… Гордостью-то точно больше не давишься. Титул вон отдал на тарелочке с голубой каёмочкой, - ворчит Вайя, но уже без злобы.
- Ну не всё же тебе жить и спокойно радоваться, Вайя Кисей, - Шиндо сползает по сидению ниже. – Не учи меня быть, я устал уже быть.
- И что, спать собрался?..
- Дома Сайю, она страшная.
- Не вали всё на дитя!..
-
-
11.10.2010 в 19:15В учебной группе Мейдзина снова столько людей, что не продохнуть. Заниматься приходится в два захода – рано утром и потом ещё вечером. Взрослые, подростки, дети. Троглодиты, – зло думает Сайю, заваривая большущий термос чаю, ставит его на поднос к глубокой тарелке с маленькими горячими пирожками. Троглодиты ещё те, и все как один боятся её. А ещё бояться прикоснуться к Учителю, даже к краю рукава его кимоно. Трепет.
За окном и не думает ещё теплиться позднее зимнее утро, пульсирует какая-то невыразительная сине-серая тьма. В доме метёт по полу сквозняк; застоявшийся в комнатах воздух холоден и словно толкает обратно в футон. Из-за обширных учебных групп котатцу из гостиной пришлось убрать… его, конечно, тут же унёс к себе в гостевую на второй этаж Шиндо-сенсей.
Ещё один троглодит. Сайю сцепляет зубы над пошатнувшимся подносом.
Шиндо-сенсей дымит где попало, называет Учителя Акирой, бьёт его за доской три раза из шести и танцует вокруг, как… ну как Тигр вокруг Дракона. И ведёт себя, как влюблённый первоклассник, и не смеет прикоснуться даже к руке.
Никогда не предупреждает, когда уйдёт и когда вернётся. То ли просто толстолобый, то ли непосредственный дурак. Сайю накрывает стол на троих, а он прямо перед обедом засовывает голову в кухню и говорит:
- Акира, я на игру.
Учитель смотрит по-детски разочаровано, молчит секунду. Говорит ровно:
- Ну… хорошо.
Ему в ответ зеркальное:
- Ну… я тогда пойду.
Общение – ключ к пониманию. Сайю в раздражении шваркает миской о стол:
- Стойте, сенсей, а бенто!
- Да он опаздывает, - это отмахивается Учитель. – Минут на двадцать, наверное.
Из коридора:
- Опаздываю!
Или Учитель, который ложится спать вообще-то в одиннадцать, сидит в двенадцать в гостиной и читает кифу сквозь очки без оправы. А Шиндо-сенсей приходит в полпервого, потому что пропустил последний поезд и пёр из дома ученика пешком сквозь три района, не позвонив, пропустив ужин и пожлобившись на такси. Учитель на следующий день с трудом встаёт и зевает.
Вчера Сайю не выдержала и устроила скандал с подробными разъяснениями.
- Предупреждайте! – орала она в запале, и гостивший Кода глядел во все глаза. – Я тогда смогу вас вовремя будить, готовить бенто и не переводить продукты. А это, - тут она швырнула в сенсея телефонной трубкой: – телефон! По нему можно связаться и сказать, что задерживаешься!
Шиндо-сенсей закрывался руками и возмущённо косился на Учителя. Учитель забавлялся из-за Сайю и игнорировал его взгляды. Потом взял чай, пошёл на прихваченную морозцем веранду.
- Акира! – окликнул Шиндо.
- Я тоже волновался, – пожал плечами Учитель и всё же ушёл.
Шиндо-сенсей замер, озадаченный, словно такая мысль ему в голову не приходила. Может, теперь будет звонить…
Сайю ступила в гостиную, где надышали и потому было потеплее, деланно слащаво пропела:
- А вот и чай!
Мужчины в учебной группе загалдели в ответ, поднимая взгляды от гобанов, сенсей со своего места у окна улыбнулся:
- Сайю, не могла бы ты сыграть партию с Кодой? Для демонстрации?
Завозившиеся посетители мигом притихают. Людям почему-то очень нравится наблюдать за её матчами с Кодой. Кода с нечитаемым лицом прибирает камни от прошлой игры с доски обратно в гоке. Высокое горло белого вязаного свитера явно колет ему шею.
- Ладно, - Сайю собирается переступать через гобаны и ноги, но тут с лестницы в гостиную кубарем скатывается Шиндо-сенсей, в одних трусах и майке, зябко переступая ногами по стылому полу. Один глаз у него всё ещё закрыт, второй лениво прищурен, на голове творится полное чёрт-те что.
Учебная группа немо лицезрит бывшего Хонинбо. Бывший Хонинбо спросонья чешет затылок и, зевая, мелко кланяется:
- Простите, простите, забыл про занятие, я быстро… Сайю.
Сайю возмущена до состояния вскипевшего чайника, у которого от напора пара подпрыгивает крышка. Она в силах сказать только:
- Да? – Очень тоненьким голосом, потому как остальные слова от возмущения потерялись.
Шиндо-сенсей перестаёт чесать затылок и принимается чесать живот сквозь майку.
- Мне сегодня ужин не нужен, потому что у меня урок на том конце города. Но я постараюсь быть дома до одиннадцати… вот.
В обалдевшей тишине слышно завывание сквозняка и хихиканье Тойи Мейдзина, не до конца поглощённое рукавом кимоно. Сайю больше не гневается, она поражена, и снова может сказать только:
- Да, хорошо… я сделаю вам с собой бенто.
Посему Шиндо-сенсей удаляется в ванную дальше по коридору, за лестницей, крикнув напоследок:
- А завтра мне вставать в шесть!
Учебная группа молчит. Кода тянет Сайю за край домашнего платья:
- Вот и предупредил. Чего встала, нигири давай.
Тойя Мейдзин прикрывает рукавом уже всё лицо, и его плечи трясутся просто безбожно.
Вечером Сайю купила пепельницу и поставила её на веранде.
-
-
11.10.2010 в 19:17Утром, когда ты ещё беспробудно спишь, Тойя подходит к полке в гостиной, на которую ты поставил свой видавший виды магнитный гобан. Он подходит с перекинутым через плечо оби и с чашкой кофе в руке. Кофе он ставит на полке рядом с гобаном. Пока вслепую, отдуваясь от волос, завязывает оби, то внимательно изучает те камни, что уже на доске. Читает ход игры. Потом берёт кофе обратно в руку, делает глоток, делает ход. Отправляется дальше по потоку утренней рутины.
…первый раз это происходит случайно, как лесной пожар от искры над сухой травой. Не в комнате, не в коридоре, а где-то между, на пороге. Ты ведёшь себя жестоко, выламываешь Тойе руки, сжимаешь, сгребаешь, стискиваешь, не в силах поверить, что вот он, оригинал, в твоих руках. Ты не целуешь его тоже – боишься, иллюзия растает. Он пахнет, как раньше, белым перцем и лимоном. Дёргаешь за волосы, чтобы выгнул шею, сверяешься с изгибом. Долгие годы до того даже если стрижка и плечи были похожи, шея всегда была не та… не эта.
Тойя сводил лопатки, лбом втискивался в пол и умолял:
- Пожалуйста, не смотри ещё в лицо, не надо пока…
Тигр рвал Дракона на части, Дракон ажурной лентой свивался в узел и впивался зубами-иголками сам в себя.
Ты выкладывал вдоль его позвоночника чёрные камни.
Потом ты разрешил себе поцелуй и разрыдался. Дракон обнял тебя, потянул за грань. Ты смотрел в его лицо, в горящие глаза. Над тобой раскачивался потолок.
Потом Сайю сказала, что декабрь слишком холодный для того, чтобы Учителю спать в кабинете, и переселила его футон и гобан Тойи Койо в твою гостевую комнату без всяких комментариев. У тебя над кроватью на гвозде висит какемоно. Ты прибил рядом ещё один гвоздь, чтобы было куда повесить второе, Акиры.
Потом тебе начинает периодически звонить Акари, она словно другой человек, и вы болтаете почти как в детстве. Её голос от счастья дурной и звонкий.
Потом тебе становится холодно выходить на веранду, и ты перестаёшь курить.
Потом Акира снова начинает говорить на тебя «Хикару». Предлагает поехать на могилу Сюсаку вместе этим маем. Ты начинаешь подозревать, что он бесстыдно счастлив. Ты начинаешь подозревать, что ты бесстыдно счастлив тоже.
Потом ты осознаёшь, насколько это бесит ревнивую Сайю и понимаешь, что тебе это нравится.
Вечером, прежде чем пойти спать, ты сушишь волосы полотенцем перед телевизором, над поднесённым Сайю чаем. Когда собираешься подниматься наверх, вспоминаешь, что нужно выключить свет. Выключатель находится на стене у полочки с магнитным гобаном. Ты видишь новый ход; не задумываясь, отвечаешь, потом выключаешь свет.
Так происходит каждый день. Партия ещё не закончена, а скоро ли будет – неизвестно.
***
Сайю показывает гобан втихомолку сперва Коде, который обмирает на пять секунд и впоследствии молчит целый вечер, а затем Вайе Кисею, когда тот заезжает за Шиндо-сенсеем однажды утром.
- Я хочу сделать кифу, - убийственно-серьёзно заявляет Вайя Кисей.
- Это личное, - отрицательно мотает головой Сайю.
- Это достояние нации, - возражает мужчина, уже зная, что всё бесполезно.
- Это личное, - ожидаемо повторяет Сайю. – Чай?
Сказка с хорошим концом
Перед Новым Годом звонит Акари. Она только была у матери на Хоккайдо и виделась с дочерью, теперь опять уехала в недельное путешествие, чтобы вернуться к празднику.
- …Хикари скучает. Ты мог бы навестить её, пока, ну… нас не будет, - у неё в трубке размеренный гул мотора.
Пускай Шиндо спокойно говорит по телефону с уже три дня как бывшей женой, и пускай он и вправду скучал по Митани, но видеть друг друга они не собираются ещё около трёхсот лет.
- Старуха не съест?
- Это она меня чуть не съела, - «из-за сказки дурацкой» проходит недосказанным, - а ты у неё числишься в категории «менее дерьмовый родитель».
Сказать по совести, Шиндо боялся, что ему запретят общаться с дочерью и придётся идти ныть в суд, но – обошлось. Он говорит с плохо скрываемой радостью:
- Тогда прямо завтра поеду.
Сайю хватается за голову.
- А уроки отменить?!! А чемоданы собрать! А подарки купить?!! А… а…
Её паники ни на что не хватает, она просто молча уходит готовить в дорогу еду и угощение для подарка, писать открытку и что-то там достирывать и доглаживать.
Шиндо и Тойя ещё в быт друг друга не влились и не притёрлись. Акира вот так просто не может спросить, кто звонил и зачем.
- Вайя занят завтра, - поясняет Хикару чуть виновато, - подвезёшь меня?
Сайю кидает постирушки и звонит бронировать билеты на поезд, потому как отпустить Учителя в такую погоду на машине – она лучше удавится.
Утром Тойя перед отъездом долго молился у домашнего алтаря, который Сайю перенесла зимовать из холодного кабинета в гостиную. Шиндо смотрел какое-то время, затем присел на подушки рядом, чуть позади. Перед его закрытыми веками стоял Тойя Койо. Он держал за руку маленькую внучку. Марико была очень похожа на Сайю.
Шиндо купил в магазине игрушек какую-то куклу, которую Хикари давно хотела, ещё что-то там. Тойя подсказал купить сладостей.
Они взяли с собой магнитный гобан. Партию на нём не доиграли. Всё было невдомёк, почему Сайю такими большими глазами смотрела, когда камни сгребали. В поезде разложили его между собой, но Тойю сморило: он плохо спал, прогибал ночью спину, звал кого-то, скрёб руками по простыням. Тогда Шиндо собрал гобан и сложил его обратно в рюкзак.
***
Бывший свёкор утащил Тойю играть, наказав жене готовить чай и сладости, а Шиндо с дочерью остался в детской комнате.
Она смотрит на него, как на ходячее чудо, обхватив с двух сторон его лицо ладонями, хлопает глазами по-детски восторженно.
- Я скучал, - говорит Хикару, чувствует себя последней сволочью, и чуть не глотает слёзы.
У девочки радость от встречи затмевает муки скучаний, она пропускает мимо ушей и в захлёб пронзительным шёпотом делится:
- А мне бабушка всю-всю сказку до конца рассказала, как было! – Её глаза зимой почти теряют зелёный оттенок, становятся янтарными. – Сказала, что Дракон просто холодный, а Тигр горячий очень. Что Дракону нужно было тигриное сердце, чтобы не замёрзнуть, а Тигру драконовое, чтобы не сгореть, и что они поменялись потом, и жили вместе в пещере всегда-всегда и защищали город!
Шиндо думает, что этому ребёнку сказок хватит на всю жизнь, но не может сопротивляться, улыбается, задыхаясь от нежности:
- И всё закончилось хорошо?
- Да!
Вечером она подошла к Тойе бочком, позвала несмело «сенсеем», а когда он обернулся, то спросила осторожно:
- Сенсей, а можно будет приехать к вам в пещеру в гости и посмотреть, как вы с папой защищаете город?
Тойю дети давно уже не ставят в тупик, он с самым серьёзным видом кивает:
- Приезжай после Нового Года. Может, снова попробуем заняться го?
Она насторожено кивает.
…из-за предновогодней конвенции в Киото на следующий день Тойя должен уезжать. Он садится перед Хикари на корточки, достаёт из-за пазухи темари с алтаря. Шиндо чувствует, что у него колени словно масляные стали.
- Ты хотела этот мячик, и я думаю, что он должен быть у тебя. Мячики для того нужны, чтобы ими играли, в конце-то концов, - Тойя, совсем как в детстве, улыбается, склоняет голову к плечу так, что волосы с шорохом по лицу.
У Хикари сначала срабатывает детская жадность, она обеими руками хватает мячик, пожирает глазами. Затем будто что-то щелкает, девочка спрашивает испуганно:
- А вы же замёрзнете?
Тойя отрицательно мотает головой.
У него теперь свой тёплый Тигр под боком. У этой сказки хороший конец.
-
-
11.10.2010 в 19:17Поток людей уже движется непосредственно от, когда они только идут по широкой дороге к храму сквозь кружево холодного воздуха и декабрьской изморози. Время близится к десяти, но Тойя Акико на морозы мучается больным коленом, и шаги у неё частые, мелкие. Акиру она держит под локоть, а Сайю страхует с другой стороны и чуть позади, если женщина вдруг поскользнётся.
Шиндо в своём расстёгнутом пуховике, утопив руки в карманах, ковыляет в пяти шагах позади с каким-то невнятным смущённым выражением. Опущенное лицо его упрятано за волосами чёлки. Он чувствует себя, как нашкодивший младшеклассник, застигнутый учительницей. По каким-то причинам внезапный, без предупреждения, приезд Тойи Акико к Новому Году заставил его чувствовать себя так.
- Мама, здесь не оступитесь, - просит Тойя, кивая головой на дорогу. Он давно уже не видел мать, он вдыхает запах её ненавязчивой туалетной воды пополам с холодом. Отстранённая нежность в его взгляде, когда он смотрит на её крепкую фигуру, становится сильнее. Тойя разрывается между желанием неотрывно глядеть в моложавое материнское лицо и обернуться на Шиндо, где он там плетётся.
- Не волнуйся, Акира-сан, ноги держат, - совершенно беззаботно и очень мягко улыбается мать в ответ на предупреждение. Этот Новый Год оказался действительно новым. – А где Шиндо-кун, почему отстал?
Она оборачивается, и Шиндо, подпрыгнув на обледенелом, замирает и смотрит по-мальчишески пришибленно.
- Да?
Сайю качает головой и фыркает, поворачивается идти дальше. На ней новый вязаный берет, он делает её ещё более ехидной и взрослой. Акико-сан жестом зовёт Шиндо подойти.
- Ступени к храму, - поясняет она, - не осилю. Придётся вам помочь.
Шиндо сконфужено приглаживает чёлку, стреляет взглядом в нарочно отворачивающегося Тойю. Затем подаёт женщине локоть.
Поднимавшаяся по лестнице медленно, наверху, у храма, Акико-сан прытко выворачивается из их рук, чтобы сцапать Сайю:
- Мы пока за амулетами, а вы помолитесь, - она едва не хихикает, утягивая Сайю сквозь редеющую толпу к торговым лоткам.
Ладони Тойи хлопают звонко два раза. Он молится около минуты, потом чуть поворачивает голову. Его волосы в новогоднем утре светятся серебристым ореолом.
- Чего ты напрягся так, расслабься, - советует он, в конце концов, но видно, что ему и самому странно.
- Мешаешь, - бурчит в ответ Шиндо, не открывая глаз.
Акико-сан возвращается с лучистой улыбкой и полными руками разноцветных ажурно-мягких амулетов. Сайю едва поспевает следом, у неё в охапке целая куча кумадэ .
- Вот, - Акико-сан вручает сыну и «Шиндо-куну» по амулету самым что ни на есть насильническим способом. – Мой вам подарок, на удачу в делах.
- Мама, здесь написано «на счастье молодожёнам», - вздыхает Тойя, потирая висок и хмурясь.
- А, перепутала, зрение уже не то… - отстранённо оправдывается та, шаловливо почти дефилируя мимо, к колоколу.
- Шиндо, не вздумай это куда-то... – начинает её сын, но Шиндо уже следует за женщиной, на ходу зацепляя петельку шнурка амулета за свой мобильный телефон.
-
-
11.10.2010 в 19:18Сайю, имея лицо ведомого на эшафот, усаживает Учителя за стол, над чашкой с чаем и тарелкой с пирожными. Учитель, не скрывая полуулыбки, с любящей иронией выжидающе вздёргивает бровь.
- Я окно открою, да? – переспрашивает девушка. Она, как и всегда, заменяет панику раздражением и недовольна реакцией Учителя на это.
Окно раскрывается неохотно. Зато сразу за поддавшейся створкой на кухню врывается одуряющее сладкий и мокрый даже на запах мартовский ветер, ещё холодный, но уже с привкусом нагретой земли. Кода вчера начал кое-что прибирать в саду, катал туда-сюда увязающую тележку, насвистывал песенку.
Сайю садится на стул напротив Учителя, впивается в его лицо взглядом, впивается пальцами в свои колени. Говорит:
- Вот… чай пейте.
Тойя покорно склоняет голову и демонстративно делает глоток из глиняной чашки. Всё же Учитель слишком много перебирает от Шиндо-сенсея. Эти выражения лица издевательские или внезапные повороты стратегии на доске, например. Тьфу.
Сайю мучительно-судорожно вздыхает, заправляет прядь волос за ухо и решается:
- Учитель, мне нужно новое нарядное платье на эти выходные.
- Хм-м-м… - Учитель подпирает голову рукой и принимается смотреть в сквозящее открытое окно на голые пока ветви в саду. Говорит мечтательно: – Я тебе все деньги дам, какие в доме есть, только купи не чёрное. Ну хоть чёрно-белое. Ну хоть раз.
- Не стройте из себя престарелого поэта, - огрызается Сайю. Потупляет взгляд в стол: - Я хотела там, ну, такое, с красным немного.
- Хм-м-м… - Учитель продолжает медитировать на сад. – А зачем тебе? С подружками гулять идёшь?
Лицо Сайю пытается изобразить «ну, почти», но тут на кухню является Шиндо-сенсей с «Еженедельником го» в руках и заявляет из-за статьи со сводками игр:
- Акира, не мучай девочку. И на случай, если ты её не мучаешь, а вправду не догадываешься, объясняю: у неё свидание.
Сайю не то чтобы краснеет, но смотрит на сенсея, словно убить пытается.
- Да понимаю я, - лениво отпивает ещё чаю Учитель, - но тебе лишь бы удовольствие у человека отобрать.
- Ах, значит, вы мучить меня вздумали!
- Кто платит за наряд, тот имеет право на маленькие радости.
- Вот я скоро сама деньги буду зарабатывать, тогда и…
- Чтобы домой вернулась к одиннадцати, - вдруг с напускной серьёзностью вставляет свои пять копеек Шиндо-сенсей.
- Да вы-то здесь каким образом замешаны? – округляет глаза девушка.
- Тренируюсь, - жмёт плечами тот.
- Я тоже хотел сказать насчёт времени, - парирует Учитель, - я буду переживать за твоё доброе имя.
Сайю вскакивает, со скрипом отодвинувшись на стуле:
- Своего доброго имени я и до одиннадцати часов могу с успехом лишиться, спасибо!
- Но ты этого не сделаешь, - снова отпивает чаю Тойя, - если не хочешь от двух престарелых… нас выслушать лекцию на тему.
- Сенсей, хотите чаю? – резко переключается Сайю на Шиндо и прочищает горло.
Тот складывает газету с ехиднейшим лицом:
- А не надо, ты лучше скажи, с кем идёшь?
Тойя смеряет его взглядом, словно умственно отсталого, и в один голос с Сайю поясняет:
- С Кодой.
Шиндо деланно задумывается секунд на пять.
- Кода… Кода… Такой, весь в белом? Который вчера в коридоре сказал…
Девушка внезапно сереет лицом под свежим мартовским ветром и ухает лбом в столешницу.
- …что если ты ему не дашь в ближайшее время, он не сможет сидеть за гобаном из-за боли в яйцах?
Тойя круглыми глазами смотрит на него, тот оправдывается:
- Да чего, это цитата была.
Тойя, не меняясь в лице, поворачивается к Сайю.
- А что, - возмущается она, - зато честно! И без розовых соплей в глаза!
Тойя достаёт мобильный телефон и зажимает тройку – номер Коды на быстром наборе.
- Ты мне больше не ученик, - замогильно объявляет он в микрофон, когда на том конце отвечают.
- Ну, что, рада? – интересуется Шиндо-сенсей у ученицы. – Раздраконила чешуйчатое? – И подсказывает шёпотом: - Беги…
-
-
11.10.2010 в 19:20Котатцу - стол со встроенной печкой и одеялом по краям столешницы, под которым тепло сидеть зимой
Оби - пояс для кимоно
Кумадэ - «медвежья лапа», традиционное новогоднее амулет-украшение, деревянные грабельки для «загребания» счастья
-
-
26.01.2011 в 21:00Очень сильно!
Но жутко грусно.