fanfiction & original
Название: Шесть недель
Неделя: 6
День: 2
Автор: viaorel
Бета: Леония
Жанр (для шестой недели): AU, angst, romance, humor
Рейтинг: R
Пэйринги: Саске/Наруто, Ли/Гаара, Кисаме/Итачи основные; Сай/Сакура, Неджи/Тен-Тен, Шикамару/Темари, Какаши/Ирука, Киба/Хината, Джирайя/Тсунаде и пр.
Предупреждения: OOС, несколько OMC и OFC, убийства и полицейское расследование, смерть персонажа
Дисклеймер: Masashi Kishimoto
Размещение: запрещено! Только ссылкой на дневник.
Глава 37
Вторник 25 мая
Завидев дочь президента компании, все работники разом повскакивали со своих мест и так же дружно согнулись в поклоне, бормоча под нос вежливые приветствия. Сабаку Темари только скользнула по ним острым взглядом и прошла, шелестя юбкой, к самому новому столу, поставленному всего несколько дней назад. Сидевший за ним Шикамару, не отрываясь от экрана, жевал напряжённо кончик галстука и словно не замечал царящей в кабинете суматохи.
На ковёр для мышки рядом с его ладонью лёг, звякнув, некий предмет. Шикамару наконец-то соблаговолил «заметить» посетительницу с верхнего этажа:
- И тебе доброе утро. Зачем ты мне его вернула?
Их взгляды сошлись на мягком цветастом шарике с ромбовидными узорами, пышной кистью жёлтых ниток с одной стороны и такой же жёлтой петлёй-подвеской – с другой, внутрь которого, видимо, был вшит колокольчик или ещё что звенящее, потому что при каждом движении он ненавязчиво позвякивал. Традиционный мячик, темари, который испокон веков вышивали японские рукодельницы, заслужил неодобрительный взгляд тёзки.
- Так и знала, что это ты его мне подложил. Это, по-твоему, извинение?
- Я делал его сам, - заметил нахмурившийся Шикамару и, взяв в руки аккуратнейшим образом вышитый мячик, протянул девушке. – Возьми. Ты не представляешь, сколько времени у меня заняло разобраться, как эту адскую штуковину делать.
- И что же, - нахмурилась Темари, - я за него должна тебя простить? Это я, по-твоему, должна сделать?
- Просто возьми, - настаивал парень, изо всех сил удерживая на лице улыбку, хотя за ней явно читалось сожаление. – Этот подарок ничего не значит, если ты хочешь, чтобы он ничего не значил. Но если ты передумаешь...
- Не передумаю! – рявкнула Сабаку и вырвала у него из рук цветастый мячик. – И вообще, как ты его мне в кабинет подсунул? Кто тебя впустил?
Шикамару наградил её долгим взглядом, но отвечать не стал, и когда Темари, сжав в руке подарок, промаршировала к выходу, тут же судорожно схватился за мобильный:
- Алло, Шино-кун? Слушай, она взбесилась.
- А ты что же, полагал, что она тут же тебе в объятия кинется? – возразили спокойно в ответ. – Мы ведь говорим о Сабаку Темари, парень. Это был только первый шаг.
- Да я понимаю, понимаю, - вздохнул Шикамару, не сумев, однако, скрыть своего разочарования. – Просто… Не думал, что всё будет настолько плохо.
Разбирающийся в тонкостях женского мышления Шино посоветовал ему набраться терпения и, сославшись на дела, положил трубку, оставив несчастного влюблённого наедине с воспоминаниями о недавнем визите.
***
Квартира действительно была очень хорошей. В ней было две комнаты и светлая просторная кухня, а в прихожей оказалось достаточно места, чтобы поместился велосипед, о котором Итачи давно мечтал. Окна спальни выходили на ухоженный палисадник, где в это время дня галдели детишки из расположенного неподалёку детского садика. Кисаме, стоя на балконе с сигаретой, наблюдал за тем, как ребятня играет в прятки, пока Итачи занимался приготовлением кофе. Эту ночь новый хозяин квартиры провёл на диване в гостиной, потому что под конец переезда так устал, что не нашёл в себе сил постелить чистое бельё в спальне. До него здесь какое-то время жила молодая семья, а последние два месяца квартира пустовала, поэтому, хоть она и выглядела обжитой, но всё же требовала генеральной уборки. Итачи, кроме всего прочего, удумал сделать перестановку, поэтому Кисаме специально оделся в старые джинсы и футболку, в которых и был сейчас – чтобы не жалко было, если вдруг что порвётся или запачкается.
Дело Мизуки официально ещё не было закрыто, а ничего нового пока что им ещё не поручали, поэтому Такэо разрешил ему сегодня не приходить – всё равно заключённого на весь день увезли в медицинский центр для подтверждения его вменяемости для суда. Орочимару, кроме того, выпросил разрешение на обследование мозга Мизуки, но зачем, рассказывать не стал, махнув только рукой и сказав, что объяснять слишком долго. Соскучившийся по работе Итачи утром явился в отдел, но ему даже не дали заглянуть в кабинет – пятеро сотрудников во главе с Такэо тотчас же ухватили его под руки и сопроводили обратно до лифта. Сам начальник, похоже, после всего произошедшего проникся к молодому детективу искренней симпатией, к чему все в отделе ещё только привыкали, в том числе и сам Учиха.
Кисаме с силой вдавил окурок в пепельницу – новую, купленную только сегодня, потому что свою Итачи забыл дома. На самом деле, подумалось мужчине с досадой, была вполне определённая причина, по которой они с Итачи сейчас не сидели на кухне или не стояли на балконе вместе – с некоторых пор пребывание в одном помещении только вдвоём превратилось для них в нелёгкую задачу. Ему было неясно, какие мысли не дают покоя любовнику, но сомнений быть не могло: они как-то связаны с их последним делом. Сегодняшней ночью Кисаме лежал без сна в своей кровати, слишком большой для одного человека, и пытался отогнать головную боль, начавшую преследовать его с тех самых пор, как Итачи погряз по уши в деле убийцы из квартала голубых фонарей. И снова приходилось бороться с жуткими картинами другого, менее благоприятного исхода их охоты на Дьявола, где каждый раз, в каждом чёртовом сценарии он терял Итачи…
Сзади него раздался звук открываемой двери, Кисаме обернулся и встретился взглядом с любовником. Тот моментально отвёл глаза в сторону – будто чего-то стеснялся.
- Я… приготовил нам кофе. Идёмте?
***
Звонил Саске и пообещал зайти после занятий. «Заодно проверю, правильный ли ты мне ключ оставил, а то мало ли!» - шутил он, таким образом скрывая свои истинные чувства по поводу переезда брата, и Итачи поддержал этот несерьёзный тон, бросив в деланно высокомерной манере, что без письменного приглашения к нему в резиденцию попасть невозможно.
В действительности же веселиться ему хотелось как раз меньше всего. Он надеялся развеяться на работе, но его оттуда дружно прогнали едва ли не целым отделом, настояв, чтобы он отдохнул ещё хотя бы день. А дома, даже в новой квартире, было тошно, было мучительно страшно, отчего – он и сам не мог понять, но когда проснулся этим утром на неудобном диване в гостиной, дрожащий и с мокрым от слёз лицом, то понял: так дальше нельзя. С Кисаме-саном тоже происходило что-то неладное, и это облако секретов душило их обоих, мешало коснуться, обняться и в близости стать друг для друга утешением. Шёл четвёртый день с тех пор, как убийца был пойман, и за это время Итачи успел привыкнуть к этой мысли, равно как и к положительным изменениям на работе, в семье… И тогда же начали появляться странные мысли. Были ли это последствия пережитого шока или что-то иное, Итачи не знал, но мысли никуда не исчезали, сны также не отпускали его – сны, которые милосердное сознание забывало, потому что происходящее в них явно было чем-то ужасным, чем-то, что не хотелось потом помнить.
Он перенёс чашки с кофе в гостиную, поставил между ними тарелку с щедро нарезанными кусками маминого пирога, затем прошёл в спальню, чтобы позвать Кисаме-сана, однако у балконной двери застыл, разглядывая через стекло пепельноволосый затылок с чуть проступающей ранней сединой. И неожиданно волной подкатила к сердцу грусть, и подумалось с горечью: «Что беспокоит вас? Почему смотрите иногда так, будто прощаетесь? Когда, наконец, признаетесь, что порой еле держитесь на ногах от головной боли? Или думаете, я не замечаю?..». Кисаме не почувствовал, не обернулся, и Итачи, дабы отогнать тягостные думы, зашумел намеренно дверью, разрывая пелену тишины.
Они сидели в гостиной за небольшим столиком, друг напротив друга, пили кофе и всё отводили взгляды, словно робкие влюблённые на первом свидании, однако Итачи то и дело ловил себя на мысли, что ему отчаянно хочется вскочить и, ничего никому не объясняя, просто сбежать – неважно, куда. Куда угодно от этой гнетущей тишины.
Он не сразу увидел, что произошло, - разглядывал стену своей новой квартиры, - только краем глаза приметил, что его спутник не шевелится, и тогда лишь повернулся: Кисаме сидел, сгорбившись и совершенно без движения, его пальцы с такой силой впивались в голову, что подрагивали от напряжения. Сердце ухнуло и куда-то провалилось, и в следующий же миг Итачи обнаружил, что тело его слетает со стула, и вот он уже рядом с любимым – не помня себя, выкрикивает какую-то бессмыслицу, трясёт его за руки, пытаясь заставить посмотреть на себя, и совершенно не отдаёт себе отчёт в том, что делает.
***
Он вырвал из рук Итачи телефон:
- Не нужно никуда звонить.
По бледному лицу молодого человека прошла тень:
- Но ведь…
- Я в порядке, - зарычал Кисаме и тут же стиснул зубы, не давая боли вновь обрести над собой контроль.
Итачи опустился на пол рядом с диваном, на который заставил его лечь, и прислонился лбом к плечу мужчины.
- Почему, ну почему вы ничего не делаете, это же ваше здоровье… - зазвучал потерянно его тихий голос. – Почему скрывали всё это время? Я ведь видел. Что могут эти боли означать? Вы не врач, и я не врач, так зачем упрямиться?..
- Итачи, прекрати! – поддавшись внезапной злобе, хлестнувшей драконьим хвостом по его выдержке, рявкнул Кисаме, и когда любовник отвёл в сторону отчаянные влажные глаза, скрипнул зубами: - Что за скулёж? И ты разве не знаешь, почему у меня эти боли?
- Не знаю, объясните мне! – бросил тот с вызовом, уязвлённый.
Кисаме тяжело приподнялся на локте и, окончательно отдавшись ярости, вцепился любовнику в затылок растопыренными пальцами и грубо притянул к себе. «Вот так, - прокаркал кто-то внутри него ядовитым шёпотом. – В глаза мне смотри».
- Из-за тебя. Из-за тебя всё, Итачи. – Он оставил без внимания промелькнувшее на бледном лице искренне изумление – было не до того. – Всё ты со своими штучками. Ходишь по лезвию бритвы, как ни в чём не бывало, и плевать ты хотел на всех, кто тебя любит.
- Я не понимаю, - произнёс Итачи тяжёлым ничего не выражающим тоном, моментально надев на лицо каменную маску, но Кисаме слишком долго знал его, чтобы не обманываться: этот тон, это показное безразличие были всего лишь его средством ведения непростых бесед.
- Всё ты понимаешь, - огрызнулся он почти разочарованно, затем отстранил его от себя, приподнялся с лёгким стоном и встал.
Итачи выпрямился, как струна, напротив, и в глазах его полыхало это его чёртово упрямство, которое всегда доводило его до беды. В этот момент Кисаме как никогда чётко осознал: сдерживаться он больше не сможет. Он скажет всё – всё, что не давало ему покоя эти дни и недели, что вынуждало его лежать в кровати без сна, думая о том, в какую новую передрягу попал его возлюбленный, какую новую беду на себя накликал. Пощады не будет, как и не будет цензуры.
***
Было больно вдвойне: за любимого, который вынужден был держать эти ужасные переживания в себе, боясь ранить его, и за себя – потому что говорили о нём одну только правду.
- Я уже который день спать не могу! – орал дрожащий от ярости Кисаме-сан, стиснув кулаки, и глаза его лихорадочно сверкали. – Из головы всё не идёт, что было бы! Что было бы, если бы я опоздал! Если бы Дейдара про склад вовремя не вспомнил! Если бы!.. Да как ты мог, Итачи?! Как ты мог! Ведь твоя жизнь, жизнь твоя стояла на кону, как ты этого не понимаешь?!
Итачи сглотнул подступивший к горлу солёный комок и плотно стиснул зубы – так, что даже стало больно. С холодной ясностью пришло осознание, что ещё секунда, может, две – и он начнёт орать в ответ. Он скажет, что да, риск был велик, но как можно было поступить ещё в подобной ситуации? Если бы он раскрыл себя раньше времени, на суде умелые проныры-адвокаты могли вывернуть ситуацию до неузнаваемости, обеляя своего подсудимого, а к моменту получения ордера на обыск альбом и прочие компрометирующие вещи вполне могли пропасть из дома убийцы, и тогда… Но он не мог позволить душегубу, забравшему жизни стольких людей и искалечившему жизни ещё большему количеству, – он не мог позволить этому дьяволу получить даже малейший шанс на свободу. Да, в тот момент он не думал о своей жизни – он почему-то знал, был твёрдо убеждён, что всё обойдётся, всё сложится, как надо.
И вдруг его словно прошибло током – такой силой и внезапностью обладало его внезапное открытие. Итачи даже задержал дыхание и перестал замечать пылающий взгляд, направленный в свою сторону: только сейчас до него вдруг со всей ясностью дошло, что он был единственным, кто чувствовал уверенность. И вспомнились мятежные глаза Орочимару, в полутьме склада сверкающие почти разочарованно. Вспомнилось, как бледный, трясущийся, как осиновый лист, Дейдара с неожиданной силой прижал его к себе, а в машине не отпускал его руки, словно боясь, что он опять куда-то исчезнет. И ещё… Безумный, совершенно невменяемый взгляд Кисаме-сана, вошедшего в круг света проклятого склада с чётким намерением разрушить, раздавить обидчика, посмевшего коснуться его возлюбленного – с намерением убить.
И пронеслась вдруг по сознанию трусливая мысль, совсем как тогда, в больнице, после нападения: а что если в самом деле?.. Если бы он погиб тогда? Сейчас он был бы уже мёртв, его бы просто не было. Его тело, бездушное, как часы без механизма, лежало бы сейчас наверняка в морге, холодное, такое холодное… А внутри него не было бы ничего – и никого. Если бы он захотел поднять руку, та осталась бы лежать на месте, если бы захотел вдохнуть полной грудью – ничего не вышло бы… В спальне рыдала бы безудержно мама, день и ночь, а папа курил бы в два раза больше обычного и утирал скупую мужскую слезу тыльной стороной ладони, пока никто не видит. В их комнате Саске лежал бы на кровати в обнимку с подушкой, с опухшими красными глазами, а в наушниках разрывалась бы какая-нибудь дикая музыка, которой он вечно снимал стресс. В своей квартире постаревший разом на десять лет Кисаме-сан сидел бы в кресле с бокалом в руке и, укутываемый пеленой тьмы, слушал бы тишину. В кабинете рвал бы на себе волосы Орочимару, пока нет рядом Кабуто. А Дейдара… Дейдару бы это попросту уничтожило.
Итачи не сразу понял, что происходит – только щекам вдруг стало как-то тепло и влажно.
***
- Итачи, эй… - Разом забыв про ссору, Кисаме подступил к нему, положил руки на плечи. – Ну, извини, я не хотел…
- Вы правы. – Итачи шмыгнул носом, заморгал, став вдруг похожим на того десятилетнего ребёнка, которого Кисаме много лет назад повстречал в доме у своего лучшего друга. – Всё из-за меня, я виноват. Я заставил всех переживать, заставил вас за себя волноваться… Господи, что я за остолоп такой?..
Тело его сотрясали судорожные рыдания, по щекам всё текли и текли слёзы, и вместе с ними выходили накопленные за долгие недели боль, напряжение, страх, слабость… Кисаме никак не мог собраться и понять, что делать – настолько разительно отличался сейчас его Итачи от того уверенного в себе гордеца, за которого у него всегда так болело сердце. Не зная, что ещё можно предпринять, мужчина привлёк любовника к себе, прижал к груди так крепко, как мог – и только когда его футболку сжали в кулаках, сминая ткань, когда в шею уткнулись влажным лицом, а уши уловили слабое, едва слышное: «Простите, простите меня…», но, главное, после того, как тепло любимого, дорогого человека напомнило ему: живой, он живой, живой… Боль ослабила свою хватку, разжала тиски, которыми до этого момента нещадно сдавливала его голову, и он наконец-то почувствовал, что всё кончилось. Пускай эту страшную страницу в книге их жизни ещё нельзя было перевернуть, они прочли её до конца, и оба остались живы, хвала тем, кто присматривает за ними с небес, кто бы там ни был…
Кисаме приподнял лицо любовника за подбородок, улыбнулся облегчённо и искренне, и с его уст само по себе сорвалось:
- Я люблю тебя.
Почему-то важнее всего на свете ему сейчас было произнести эти слова, и он повторил их, затем снова и снова – пока Итачи не прервал его поцелуем. Кисаме всё ещё чувствовал через одежду дрожь его тела и пожалел было, что так резко повёл себя, но думать о раскаянии не получалось – слишком хорошо, слишком легко ему было сейчас, впервые за столько дней.
Итачи отстранился от него всего на миг, чтобы посмотреть в глаза и произнести одними губами:
- Будьте со мной.
Он был тёплым, почти горячим, и Кисаме медленно, смакуя момент, склонился к его лицу, коснулся губами влажной щеки, слипшейся щёточки ресниц, виска. Итачи резко перевёл дыхание и впился пальцами ему в плечи от прикосновения к молочно-белой шее, и Кисаме с наслаждением поймал этот вздох, запечатав его поцелуем. И когда мягкие солоноватые губы податливо приоткрылись, а Итачи, вдруг прекратив дрожать, обмяк в его объятиях, он внезапно со всей чёткостью момента осознал, что они живы, оба живы.
***
Орочимару предоставил психологам заниматься разговорами с убийцей, в которых они должны были подтвердить его вменяемость, а сам решил совершить небольшую прогулку по исследовательскому центру – всё-таки его не видели здесь больше десяти лет. Сканирование мозга произвели ещё утром, и результаты должны были вот-вот прийти. Эта привычка – исследовать мозг убийц на предмет аномалий – осталась у него ещё со времён его работы в Нью-Йорке: там собралась целая инициативная группа, поддерживающая теорию Джеймса Фаллона о наличии физиологических признаков серийных убийц, и одно время в исследованиях намечался определённый прогресс. У учёного имелась ещё одна радость – в интервью с убийцей он выяснил, что однажды в детстве тот крепко рухнул с лестницы и получил сотрясение мозга первой степени, и это добавляло веса смелым выводам российских криминалистов, заметивших поразительные схожести в биографиях серийных убийц, в числе которых были и травмы головы, перенесённые в юном возрасте. Оставалось только посмотреть на МРТ и убедиться, что лобные доли мозга действительно развиты аномально.
Звонок застал его в кафетерии, где он разговорился с гипнотерапевтом, исследующим влияние позитивной суггестии на мозг преступников. Орочимару, слегка озадаченному из-за давно не слышимой американской речи, не сразу удалось сопоставить знакомый голос с именем, и только когда всплыло название научного отдела ФБР по изучению особенностей поведения преступников, его бывшего места работы, звонивший наконец-то определился. Роберт К. Ресслер, легенда криминалистики, бывший глава вышеупомянутого отдела и человек, из уст которого впервые прозвучало словосочетание «серийный убийца», спустя десять лет звонил ему, и настолько удивился учёный этому факту, что поначалу даже не мог собраться с тем, чтобы переключиться на английский и ответить. Мистер Ресслер в своей манере всё излагать кратко, оставшейся после службы агентом ФБР, сразу приступил к делу. В Калифорнии, штате, который то и дело доставляет беспокойство властям и обеспечивает работой криминальных экспертов, завёлся серийный убийца, которому журналисты дали прозвище Писатель из-за его привычки оставлять на месте преступлений распечатанный листок бумаги со сценарием: кого на этот раз он решит убить, где, каким образом, что сделает с трупом… Следствие зашло в тупик, и глава отдела, уязвлённый наглостью преступника, отдал приказ привлекать для этого дела все учёные умы мира – только чтобы убийца был, наконец, пойман.
- Мы все слышали, конечно, о твоём успехе в Японии, - закончил мистер Ресслер и, не изменяя своей привычке разговаривать с коллегами начистоту, продолжил ровным тоном: - Поэтому, раз уж ты оставил на время свою чепуху с искусственным интеллектом, возвращайся в Нью-Йорк, насовсем. Я распоряжусь, чтобы твой кабинет освободили сегодня же.
- Погодите, - Орочимару приложил ладонь ко лбу, пытаясь стереть ощущение, что внутри его головы всё кипит, - вы предлагаете мне всё вот так запросто бросить и?.. У меня же своя исследовательская лаборатория! Я почётный представитель Международной ассоциации искусственного интеллекта, мои экспертные системы… На кого я всё это оставлю?
- Ой, да прекрати, - протянул мистер Ресслер добродушно. – Мы с тобой оба прекрасно понимаем, что ты не упустишь шанса поучаствовать в ловле Писателя. Но для приличия, так и быть, даю тебе пару дней на ответ. Напиши, что согласен, мне по почте, хорошо? Всё, жду!
Звонок прервался. Орочимару уставился на телефон так, словно увидел его впервые в жизни, затем бессознательным движением сунул его в карман пиджака, скрестил руки на груди, да так и остался сидеть – десять, двадцать минут. Задумчивость его прервала молодая практикантка, тронувшая его за плечо.
- Простите, - залепетала она, испугавшись его тяжёлого взгляда, - но пришли результаты МРТ, вы просили сразу же вам сказать…
- Ах, да, - он поднялся, совершенно забыв про свой остывший кофе, и поспешил за девушкой в лабораторию, где его встретил хмурящийся врач.
- У меня неутешительные новости, - сообщил он, указывая на отображённый на экране компьютера скан мозга убийцы.
***
Отвратительное настроение стало его вечным спутником в последнее время. По утрам Саске заметил за собой странную привычку замирать, напрочь забыв о еде, и подолгу молчать, словно он прислушивался к какому-то внутреннему голосу, хотя на самом деле в голове его не происходило никаких секретных диалогов – большую часть времени там было пусто. На сложные задания при подготовке к зачётам он набрасывался со свирепостью и рвением первокурсника, дабы только заполнить чем-то этот вакуум, от которого порой становилось невыносимо жутко.
«Было солнышко – и зашло», - так говорил дедушка, когда умерла их с Итачи бабуля. Вспоминая его старческие слёзы, текущие по дряблой морщинистой коже, его дрожащий голос и кривящиеся в агонии сухие губы, Саске, которому тогда едва только исполнилось тринадцать лет, не чувствовал ничего, кроме огорчения, и вот теперь, столько лет спустя, в сердце защемило. Всему виной была та фраза, про солнышко… Казалось бы, такая простая, такая надуманная – подросток-Саске в то время тоже так решил, – но только теперь четыре слова эти время от времени всплывали в сознании, и тогда вдруг становилось так одиноко, так больно и обидно!..
Безусловно, сравнивать смерть и свою передрягу было в высшей мере кощунственно, но такие мысли даже не посещали парня в эти дни. Со вчерашнего дня он то и дело, как пойманный в капкан волк, вынужден был возвращаться к одной и той же проблеме, игнорировать которую дальше было попросту невозможно. Ему необходимо было каким-то невероятным образом научиться воспринимать себя и свои чувства как нормальные и желанные, потому что промедли он ещё – и Наруто уедет в США, и там-то, в этом Саске почему-то был уверен, ему помогут справиться с сердечной раной: если не Гаара, то кто-то другой. Но как, как это, чёрт побери, сделать? Как в ближайшие сроки переродиться сознанием и вывернуть наизнанку восприятие мира? В том, что он готов это сделать ради Наруто, уже не было никакого сомнения, но… Снова это «но». В «но» упирались все его попытки прогрызть стену устоявшихся норм, и пока что ни о каких прорывах речи не шло.
Суйгетсу звонил ему каждый день и настаивал на встрече, почти умолял о ней, но каждый раз Саске находил предлог, чтобы увильнуть. Правда была в том, что он до смерти боялся разочарования, которое ему непременно придётся прочесть в глазах друга. Он и сам был в себе разочарован, к чему ему добавка?
Как никогда сильно хотелось увидеть Итачи. Будучи близкими друзьями во всём остальном, они никогда не разговаривали на личные темы, но внезапно открытая общая черта сделала их своего рода сообщниками, и теперь говорить о своих бедах Саске жаждалось только с братом. Именно поэтому, выйдя из стен академии, он прямиком направился к нему: в кармане звенели новые ключи, оставленные Итачи для него, адрес он знал точно и даже посмотрел вчера по карте, что дом, в котором ныне снимал квартиру брат, находился совсем рядом с домом, где жил дядя Обито, поэтому Саске решил навестить сразу обоих.
Погружённый в размышления, он и не заметил, как доехал до остановки, как нашёл нужную ему высотку, и очнулся только в кабине лифта – он вспомнил, что забыл спросить у Итачи номер его этажа. Сотовый показал, что связи в этом месте нет, поэтому пришлось прилагать к действию математические знания и высчитывать цифру самостоятельно. Вычислив таким образом, что ему нужен седьмой этаж, Саске смело нажал на кнопку, и, как оказалось, не просчитался.
Очень уж хотелось попробовать новенькие ключи в действии – Итачи как-то рассказывал, что ребята из отдела борьбы с организованной преступностью научили его взламывать замки, и, почему-то вспомнив об этом сейчас, Саске начал представлять себе, будто он – злодей, который хочет забраться в чужую квартиру. Игра ему понравилась, ведь ей удалось на какое-то время отвлечь его от мучительных размышлений, и парень с улыбкой взялся за дело. Он был более чем уверен, что его, мягко говоря, нетихие попытки диалога с дверью были услышаны с той стороны, поэтому, зайдя наконец в прихожую после напряжённой борьбы с двумя замками, он уже был готов увидеть там притворно злящегося Итачи с половником или металлическим совком в качестве оружия, однако квартира встретила его подозрительной тишиной.
Из прихожей виднелся край гостиной, и Саске сразу приметил знакомую сумку с ещё неразобранными вещами у кресла, а в самом кресле – верхушку чёрного чемодана. Помимо этого, единственными знакомыми вещами в новой квартире оказались туфли: пара поменьше точно принадлежала Итачи, а вот обладателем второй наверняка был Кисаме-сан. Саске припомнились слова брата по телефону о какой-то перестановке и что Кисаме-сан должен был помогать ему. Разувшись, он заглянул на кухню – там ему из знакомых вещей попались только пустая коробочка для бэнто, без которой мама вчера Итачи из дома не выпустила, и пакет с логотипом расположенного близ их дома супермаркета, из которого выглядывали нераспечатанные пачки с крупами вперемешку с запакованными в прозрачную плёнку овощами. Перейдя в гостиную, Саске заметил на столе две чашки с недопитым кофе, а в тарелке посередине – пирог, испечённый явно в маминой духовке. Как раз когда он подумывал о том, чтобы соблазниться кусочком, ему показалось, что он расслышал за закрытой дверью, ведущей, наверное, в спальню, какое-то движение, и поспешил туда.
Дверь отворилась совершенно бесшумно, оттого его присутствие осталось незамеченным. Первым, что бросилось в глаза, стала спина Итачи – узкая и изящно выгнутая. Фигурой он явно пошёл в маму, в молодости такую же невероятно красивую и утончённую – это наблюдение успело пронестись в мыслях Саске, прежде чем он осознал, что Итачи был на кровати не один.
Кисаме-сан тоже имел достаточно бледную кожу, но в сравнении с Итачи его можно было назвать смуглым, оттого обнажённое тело его контрастировало с телом молодого любовника, на котором ещё долго после опрометчиво крепкого объятия могли остаться красные следы. Саске ошалело выпучил глаза, совершеннейшим образом растерявшись, потому что он мог видеть всё, и это уж точно было куда большим, чем он когда-либо хотел узнать о личной жизни своего брата. Незадачливый гость одновременно понял ещё несколько вещей: пол усеян разбросанной одеждой, воздух в комнате спёртый, тяжёлый и странно пахнет, а до его ушей доносится сбивчивое дыхание, перемежаемое лёгкими вздохами.
Прислонившийся к стенке Кисаме-сан и Итачи сидели лицом к лицу, ноги его брата обвивались вокруг тела любовника, а ладони лежали на его широких плечах, и длинные тонкие пальцы его то и дело сжимались на них – как раз когда с губ Итачи срывался резкий вздох, которому он не позволял перерасти в протяжный стон. Одна рука Кисаме-сана придерживала любовника за талию, регулируя его движения, а вторая исчезла между его ног, и Саске ненароком отметил, что именно эта рука была виновата в том, что на щеках Итачи цвёл яркий румянец. Это, и ещё то, что член Кисаме-сана был сейчас внутри него.
Саске почувствовал, как плечи сами собой напрягаются и сжимаются – от стыда, конечно, от стыда. Он не должен был, дьявол его разбери, всё это видеть, не должен был – но тело его не двигалось, даже не планировало двигаться, и только в мыслях отчаянной волынкой пел слабый голосок: «Прочь отсюда, пока меня не заметили».
Внезапно спина Итачи, его восхитительная, идеальная спина выгнулась дугой, затем он конвульсивно согнулся, одновременно притягивая любовника к себе, соприкоснувшись с ним лбами, и Саске почудилось, как в их смешивающемся дыхании он расслышал тихое: «Люблю», но не мог поручиться, кто это произнёс, да и было ли это слово произнесено вообще. Струйка пота стекла по обнажённому позвоночнику Итачи, и это стало последней каплей – Саске внезапно осознал, что если простоит на этом месте ещё хотя бы секунду, то сгорит от стыда. Он развернулся, пожалуй, слишком резко, и его голая ступня скользнула по паркету, издав резкий звук. Любовники вздрогнули, одновременно обернулись, и Саске, как сильно он ни хотел убраться отсюда поскорее, всё же задержался на миг, чтобы поймать ту секунду, когда затуманенные взоры прояснятся, и успеть уловить эмоцию, которая придёт следом.
- Саске… - пробормотал Итачи совершенно беззвучно, одними губами, и именно в это мгновение парень сорвался с места.
В суматохе он совершенно забыл об обуви и своём портфеле, поэтому, уже ступив на лестничную площадку, нехотя развернулся.
- Саске, стой! – донеслось до него из глубины квартиры. – Стой, подожди, Саске!
Когда его ступни уже влезали в летние ботинки, раздались тяжёлые шаги, и в коридор выскочил, путаясь в опоясывающей его длинной белой простыне, Итачи.
- Саске… - брат крепко вцепился в его плечо, будто боясь, что он сейчас возьмёт да убежит (чего Саске очень хотел), одной рукой придерживая спадающую простыню, временно служащую ему одеждой. – Саске… Чёрт… Извини, я совсем забыл, что…
- Всё нормально, - перебил его парень, неловко пялясь в пол.
- …ты должен был прийти.
- Мне следовало позвонить.
- Нет, это мне следовало… Чёрт возьми… Прости, Саске, прости меня, я такой кретин!..
- Говорю же, всё нормально, Итачи, - попытался успокоить его Саске, стараясь лишний раз не смотреть на практически обнажённое тело брата. – Я виноват. Серьёзно. Я… пойду лучше, ладно?
- Боже, какой же я идиот… - Итачи даже не подумал его отпускать и теперь качал головой, горько улыбаясь. – Весь день чувствую себя идиотом, полнейшим. Прости. Останься, пожалуйста.
- Нет, я, наверное… - Саске мягко высвободился и попятился к двери. – Потом. Вечером мне позвони, я зайду. Или завтра. Лучше завтра.
Итачи залепетал что-то невразумительное про завтрашний день и какую-то полицейскую пресс-конференцию, но Саске, заслышав приближающиеся шаги Кисаме-сана, прервал его:
- Ну, хорошо, увидимся тогда завтра уже в доме дедушки Изуны, ты же придёшь? Всё, пошёл. Созвонимся.
Он выскочил из квартиры и мигом помчался вниз по лестнице, опасаясь, что брат может выйти вместе с ним на лестничную площадку, пока он будет дожидаться лифта. Не добравшись до первого этажа, он прислонился к одной из стен подъезда и крепко-крепко обнял себя руками. Тело вело себя очень странно: при воспроизведении в памяти деталей только что увиденной сцены мышцы разных частей его тела напрягались, как будто пытаясь таким образом заблокировать чувство стыда – то руки, то ноги, то шея или плечи. Покорчившись так несколько минут, Саске вдруг ощутил, что ему срочно необходимо с кем-нибудь поговорить. Очень хотелось услышать дельный совет от дяди, но того сейчас не могло быть дома, а срывать его с работы Саске не осмелился бы, да и не стал бы он рассказывать дяде Обито таки вещи, в самом деле!.. Пальцы сами набрали номер Суйгетсу. Когда тот ответил, парень упавшим голосом попросил, буквально выдавливая из себя каждое слово:
- Мне нужно с тобой встретиться. Можешь сейчас?
- Для тебя всегда могу, я ведь говорил! – обрадовался Суйгетсу. – Сориентируй меня, где ты, заберу тебя – сегодня я на колёсах.
Саске наскоро отчеканил адрес и поспешил к выходу – оказалось, что офис, в котором работал на полставки его друг, находился совсем рядом, и они могли встретиться уже через несколько минут.
***
Тсунаде стояла у двери уже так долго, что потеряла чувство времени, неотрывно глядя на дверной звонок.
- Ну, давай, - подгоняла она себя злым шёпотом. – Жми на него, дура. Жми, трусиха. Жми, ссыкуха, девчонка, дура. Жми давай, ну?..
Но ничего не происходило. Она успела основательно вспотеть, и теперь так тщательно наведённая ею подводка расплылась под глазами чёрными тенями, а зеркальце она, как назло, забыла в машине – слишком переживала.
В руках женщина держала книгу, которую в субботу завёз ей Орочимару. Весь оставшийся выходной день и ночь с понедельника на вторник она посвятила ей, и когда нынешним утром были прочитаны последние строки, Тсунаде так разозлилась, что едва не швырнула проклятую книгу об стену. Потому что это была не книга вовсе, а жизнь – её, Орочимару, Джирайи. Всё, через что проходили герои, происходило на самом деле с ними троими, и писатель не утаил ничего – даже упомянул тот постыдный вечер, когда он, пьяный в дым первокурсник, перепутал Орочимару с девушкой, и именно из книги Тсунаде узнала правду о том, чем же всё тогда закончилось. Однако ближе к концу она всё меньше и меньше стала узнавать в главном герое Джирайю, разгильдяя и неисправимого бабника, в которого ей не посчастливилось влюбиться на всю жизнь, а конец разозлил её окончательно. Хэппи энд? Серьёзно? Любовь до гроба, отказ от доступных женских тел, семья?.. От последних строк Тсунаде почувствовала себя обруганной, обворованной и униженной – именно об этом она и хотела сообщить своему вечному сердечному мучителю и именно поэтому стояла сейчас под его дверью, ожидая прихода бравады.
За её спиной бубнил о своём лифт, но женщина не обращала на него ни малейшего внимания, и лишь когда она услышала звук открывающихся дверей на своём этаже, пришлось поневоле обернуться. На неё во все глаза смотрел хозяин квартиры – аккуратно выбритый и подстриженный так, что его длинная шевелюра уже не придавала ему сходства с медведем, Джирайя держал в руках пакеты из супермаркета, и настолько велико было его изумление, что он, похоже, действительно не мог сдвинуться с места. Тсунаде со всей остротой, понятной любой женщине, ощутила, где именно на лице у неё размазан макияж, но сдержала смущение, напялив на лицо непроницаемую маску.
- Тсунаде-химе… - пробормотал Джирайя, едва ли не впервые за несколько лет проигнорировав её открытый бюст и взглянув вместо этого ей прямо в глаза. – Я не знал, что ты собиралась прийти. Я бы…
- Прекрати, - зашипела на него женщина и раздражённо указала на дверь. – Открой, внутри поговорим.
Он беспрекословно потянулся в карман за ключами. Квартира Джирайи также претерпела значительные изменения: большинство из его мебели, бесполезные и неоправданно дорогие безделушки, которые он обожал скупать тоннами, огромный телевизор – всё это куда-то исчезло, и в пустой гостиной остался только диван, на котором когда-то спали молодые Минато и Кушина, снимавшие здесь комнату в студенческие годы, а вокруг него стояло несколько объёмистых коробок, доверху набитых книгами с одинаковыми обложками.
Они остановились друг напротив друга в этой огромной и такой пустой комнате. Джирайя поставил свои пакеты на диван, порылся в одном, протянул ей маленькую коробочку с апельсиновым соком:
- Хочешь?
Она покачала головой и выдавила кривую улыбку:
- Обычно ты мне кое-что покрепче предлагаешь. Даже непривычно.
Мужчина пожал плечами и отломил от задней стенки прикреплённую пластиковую трубочку:
- Прости, химе, но в этом доме больше нет спиртного. Держи, серьёзно. Вот, я для тебя даже уже трубочку продел.
В этот раз она не смогла отказаться. Он достал из пакета точно такой же пакетик для себя, и минуту спустя они уже сидели на диване рядом, как в былые времена, только вместо саке в руках у них был сок, а неловкое молчание всё никак не прерывали звуки ругани.
- Знаешь, - протянула Тсунаде, когда сок кончился и хозяин любезно протянул ей сдобную булочку, - я ведь пришла сюда вообще-то ругаться с тобой.
Джирайя беззаботно передёрнул плечами:
- Если пришла, то давай ругаться. Я догадываюсь, - он указал взглядом на книгу, всё ещё зажатую в её руках, - что всё из-за неё, да? Тебе Орочимару дал прочесть?
- Да, он. Я вот что хотела сказать… - Её грудь поднялась и опустилась от тяжёлого вздоха. – Ты дебил, Джирайя. Ты ещё тот идиот, знаешь об этом?
Мужчина улыбнулся, и от этой улыбки повеяло юностью:
- Я знал, что тебя взбесит концовка. Но я всегда хотел, чтобы именно так завершилась наша с тобой история, химе.
- Хотел он… - пробормотала Тсунаде, ощущая, как медленно подступает к горлу временно позабытая злость. – Ну и чья же вина в том, что этого у нас не было? Может, моя?
Джирайя посмотрел на неё твёрдо – тем взглядом, которому она не могла сказать «нет» в молодые годы, - и произнёс:
- Моя, Тсунаде. В этом только моя вина, ничья больше. – Он придвинулся к ней, оказавшись вдруг непозволительно близко, и сжал её ладонь в своих. – И я хочу, чтобы ты была счастлива. Если тебе действительно с тем парнем будет лучше, чем со мной, я пойму и не стану мешать, на свадьбу пьяным не заявлюсь и кричать всякие там протесты тоже не буду.
Она вырвала руку так резко, словно прикосновения его причиняли ей боль, и отшвырнула надкушенную булочку в сторону:
- Да какая свадьба?! Какая тут может быть свадьба?.. – взорвалась она криком, совершенно не замечая, как по щекам потекли слёзы, чёрные от подводки. - Ты такой кретин, Джирайя, какой же ты кретин!..
Он осторожно, словно обращаясь с драгоценностью, стёр эти горькие слёзы с её щёк, почти таких же гладеньких и прекрасных, как в двадцать лет, затем привлёк её к себе, позволяя марать размазанной косметикой его красивую новую рубашку, и держал крепко, пока женщина не перестала рыдать, вздрагивая всем телом.
- Я сделаю всё, чтобы ты была счастлива, - шепнул он, когда слёзы кончились. – Клянусь, что сделаю. Захочешь – оставлю тебя в покое навсегда, захочешь – увезу на край света, туда, где никто нас не знает…
- Заткнись, - подняв на него заплаканное лицо, прервала его Тсунаде, едва справляясь с грустной улыбкой. – И не давай обещаний, которые не сможешь выполнить. Кретин.
- Да, - согласился мужчина, гладя нежно её открытую шею.
- Подонок, трус, алкоголик.
- Да.
Теперь их губы, губы двоих влюблённых, пронёсших свою побитую жизнью и человеческими пороками любовь сквозь десятилетия, разделяло всего несколько сантиметров.
- Всё разрушаешь, - шепнула Тсунаде, глядя в его озорные и в то же время такие бесконечно грустные глаза. – Ненавижу тебя за это. Никогда не прощу.
- Твоя воля, химе, - он положил руку на её затылок и притянул её ещё ближе к себе, - для меня закон.
***
- Ты, наверное, думаешь, что я жуткий идиот, - вздохнул Саске и покосился на друга сквозь стекло пивного бокала.
Суйгетсу с задумчивым видом пил своё пиво (безалкогольное, ведь на нём лежала ответственность доставить своего кумира домой в целости и сохранности), разглядывая увешанную фотографиями стену заведения, в котором они встретились, затем с не менее задумчивым видом ответил:
- Хватит уже себя казнить, Саске. Я, честно говоря, не понимаю, что у тебя в голове происходит в последнее время, но не называй себя идиотом, потому что это не так.
Пиво оказалось крепким, и за полчаса Саске успел заметно осоловеть – впрочем, у него имелась достаточно веская причина вливать в себя такое количество алкоголя: уж слишком его смущало то, что он сообщал сейчас парню в доверительной беседе, и требовалось или набраться храбрости, или потерять всякий страх, дабы довести своё признание до конца. Саске выбрал второй вариант.
- Просто… Я как раз вчера понял, что мне всё это… ну, между парнями… меня это немного отвращает, и я весь день сегодня об этом думал, - начал он повторяться, чтобы только разбить тишину, - но когда увидел их… ну, брата моего и Кисаме-сана… как они смотрели друг на друга… Я действительно им поверил. Чёрт, Суйгетсу, я не знаю, я вообще ничего не понимаю.
- А что тут понимать? – лениво поднял светлую бровь его собеседник. – Вот ты писал в блоге постоянно, что ничего просто так не происходит, что судьба даёт знаки. Чем этот случай не знак? В конце концов, ты сказал, что брат твой с этим своим напарником больше двух лет уже вместе, но ты даже не подозревал об их отношениях, а тут такое сразу. Что, не согласен?
Саске покрутил задумчиво бокал между ладоней, медля с ответом.
- Не знаю, - наконец вздохнул он, - может, ты и прав.
- Прав я, прав, - кивнул Суйгетсу убеждённо. – А тебе просто нужно немного развеяться. Хочешь со мной завтра сходить в гей-квартал? Мы с Карин как раз думали взглянуть на бар, где работал тот маньяк, которого поймали недавно. А-а, так твой брат и поймал. Так что, сходишь с нами?
- У нас семейный обед, - скривился Саске, из чего стало понятно, что идти он туда желанием не горит. – Не знаю, получится ли слинять.
- Ну, придумай что-нибудь, - улыбнулся во всю ширину рта Суйгетсу, после чего внезапно перегнулся через столик и встрепал его волосы на макушке. – Взбодрись, ты!
В ответ Саске пробубнил что-то нечленораздельное и уткнулся носом в свой бокал. Сегодня он намеревался пойти против всех своих правил и крепко напиться, а потом остаться на ночь у дяди, чтобы не тревожить родителей. Может быть, ближе к вечеру он наберётся храбрости и таки поговорит с Итачи о случившемся – но, скорее всего, всё-таки не поговорит. Да, пожалуй, так будет лучше всего.
***
Молодой человек поздоровался, назвал своё имя и спросил, дома ли Гаара, на что Канкуро ответил, что да, брат дома, но через двадцать минут должен уехать с ним на тренировку. При этом он изо всех сил пытался выглядеть не удивлённым, но выходило совсем не так хорошо – это он мог прочесть в лице симпатичного визитёра в снежно-белой рубашке, при галстуке и даже с очаровательными чёрными подтяжками, очень ему идущими.
- Гаара! - позвал он брата, чей голос мог слышать из кухни. – К тебе пришли!
Юноша вышел в гостиную, прижимая к уху плечом мобильный и размахивая полупустым стаканом воды в руке, но его беззаботное настроение моментально улетучилось, а улыбка сошла с губ, лишь только он заметил посетителя.
- Узумаки, я тебе перезвоню, - буркнул он в трубку и сунул телефон в карман джинсов, а на молодого человека в галстуке посмотрел таким взглядом, от которого у Канкуро тут же пробежали по спине мурашки – будто в брате его очнулся сейчас прежний Гаара, Гаара-безумец.
- Добрый день, - поздоровался гость.
- Вечер, господин полицейский, - поправил его Гаара, после чего, всё ещё глядя пристально и цепко, склонил голову чуть набок – и у Канкуро перехватило дыхание: точь-в-точь так он выглядел перед тем, как наброситься всей своей звериной сущностью на Рока Ли восемь лет назад. – И чем же, позвольте спросить, обязан?
Учиха Итачи пустил косой взгляд в сторону Канкуро, и Гаара со вздохом указал на лестницу:
- Пройдёмте ко мне в комнату.
Интерес Канкуро, которого оставили на первом этаже в одиночестве, подогревало сразу несколько вещей: во-первых, Гаара упомянул, что этот парень полицейский, а это не могло быть хорошей новостью; во-вторых, он был очень симпатичным, а его, чего греха таить, блядовитый брат пригласил его прямиком в свою комнату; ну и в-третьих – он до сих пор не мог забыть тяжёлого взгляда Гаары, когда тот увидел Учиху Итачи. Что-то во всём этом не сходилось, что-то было не так, и все те двадцать минут, что двое наверху разговаривали, Канкуро провёл в раздумьях, расхаживая по гостиной.
Если предположить, что у Гаары проблемы с полицией, он не стал бы привечать гостя с таким холодом. Значит, оставался второй вариант, с любовником, который, однако, не выдерживал критики – Канкуро уже привык думать, что у его брата есть парень, в которого он, кажется, действительно влюблён, поэтому спутываться с каким-то полицейским ему не было совершенно никакого резона. Что же тогда их связывало? Миллион страшных догадок ринулись в голову старшего Сабаку немилосердным потоком, и версия с копом-наркодилером была, пожалуй, одной из самых безобидных.
Заслышав шаги на лестнице, Канкуро моментально плюхнулся на диван и цапнул с журнального столика газету, дабы создать видимость полнейшего безразличия, однако ни Гаара, ни гость не обратили на него ни малейшего внимания – дойдя до прихожей, они обменялись парой слов у двери, и таинственный незнакомец ушёл, бросив на прощание достаточно громко, что услышал даже Канкуро из гостиной:
- Пожалуйста, обдумай моё предложение.
Гаара не ответил ничего и, захлопнув за ним дверь, направился наверх за спортивной сумкой. Всю дорогу до додзё он был задумчивее обычного – об этом свидетельствовали его тонкие сведённые брови и залёгшая под губами складка тени. Остановившись на стоянке возле додзё, Канкуро всё-таки не выдержал и завёл беседу, хотя начал издалека:
- За тобой заезжать?
Юноша покачал головой, всё ещё погружённый в себя:
- Узумаки за мной заедет, и мы вместе к нам вернёмся – надо готовиться к зачёту.
- Раньше вы у него постоянно ошивались, - заметил Канкуро, не сводя взгляда с лица брата.
Тот передёрнул плечами и, казалось, тут же забыл, о чём его спрашивали – вновь замкнулся в себе. Не выдержав больше, Канкуро всё же задал вопрос, волнующий его больше всего:
- А кто это к тебе приходил?
Гаара потянулся к заднему сиденью, чтобы достать сумку, и, копаясь в ней, дабы проверить, ничего ли не забыл, бросил как бы невзначай:
- Да так. Брат одного мудака.
После этого он вышел из машины, хлопнул дверью – и Канкуро с досадой понял, что более пространного ответа он не добьётся.
***
- Харуно! Ну, что ты делаешь?
Сакура отбросила с лица вылезшую из хвоста мокрую прядь – не ладонью, а локтём, потому что на руках были надеты боксёрские перчатки. Тренер встал между ней и её спарринг-партнёром, новенькой девчонкой, которая с чуть виноватым видом потирала тощее плечо.
- Тебе что, поводок покупать? – гаркнул он на Сакуру, показывая на худосочную новенькую. – Какого ты её раунд-киком со всей дури бьёшь? У неё ж потом синячище о-го-го какой будет! Это не груша, Харуно! А если б она чуть ниже была, ты б ей в башку попадала всё время, а она себе ещё шлем не купила! Ты понимаешь, чем это чревато? Порванной перепонкой, вот чем!
На последнем предложении Сакура поморщилась: сама год назад целый месяц страдала от трещины в барабанной перепонке, и это был вовсе не приятный опыт, особенно поначалу, когда из уха текла кровь, в голове стоял постоянный гул, а слух в больном ухе опустился практически до нуля.
- Извините, - пробормотала она неразборчиво сквозь резиновую капу, глядя на свои ноги в синих спортивных футах.
- Так, знаешь что? – тренер взял её за плечи и развернул к выходу из зала. – Иди в раздевалку, остынь немного, потом возвращайся. Не знаю, что у тебя там в жизни происходит, но ты в последние недели прямо-таки озверела.
Сакура вновь пробормотала извинения и направилась в раздевалку, на ходу вытаскивая изо рта капу и снимая зубами перчатки.
Девчонок в группе было всего четыре, поэтому, по сравнению с мужской раздевалкой, расположенной по соседству, здесь было достаточно просторно и даже имелись две совершенно свободные лавочки, на которых можно было при желании полежать, если закружилась голова или приключилась ещё какая беда. Однажды Сакуре разбили во время тренировки нос, и хотя было не очень больно, кровь хлестала достаточно сильно, так что пришлось лежать со скрученным из салфетки тампоном в носу ещё полчаса в ожидании, пока кровотечение остановится.
Свою спортивную сумку она оставляла обычно у входа в зал и по пути сюда забрала её, чтобы обтереться лежащим на дне её полотенцем. Из амуниции в сумке остался лежать только чёрный кожаный шлем, надевать который Сакуре не нравилось. Первым делом она положила мокрую от слюны капу в прозрачную коробочку, затем достала небольшое фиолетовое полотенчико, которого обычно хватало для лёгкого душа в конце тренировки, и обтёрла им потные лицо, шею, сняла влагу с хвоста волос. Всё это она проделывала механически, просто чтобы не позволять мыслям вторгнуться в её сознание – однако те добрались обходными путями.
Тренер был прав, чёрт возьми: она действительно в последнее время стала гораздо жёстче обращаться со спарринг-партнёршами на тренировках, а груши и тренировочные мешки и вовсе лупила так, что те едва не рвались с цепей. И она, естественно, не обманывала себя насчёт того, кого нужно винить в её срывах.
Телефон, лежащий на дне её сумки, внезапно подал признаки жизни – завибрировал так, что вибрацию можно было почувствовать даже сидя на лавочке. Сакура недовольно покосилась на сумку. Разговаривать ни с кем не хотелось. Вскоре телефон успокоился, но только затем, чтобы через минуту затянуть свою возню снова, и после третьего раза у девушки кончилось терпение – она достала его, чтобы взглянуть, кому же она так срочно понадобилась в десять часов вечера.
Звонила мама. Весьма встревоженным голосом её нервная и вечно спешащая куда-то мама сходу затараторила какую-то сумятицу, и только через две минуты до Сакуры дошёл смысл её слов: нынешним вечером кто-то передал им с папой огромную посылку, в которой они обнаружили портрет, портрет их дочери.
- И подпись, подпись сзади! Почерк ужасный, но я прочла! – добавила мама и этим завершила свой сверхскоростной новостной блок, после чего плаксивым тоном добавила: - Я боюсь, Сакура, детка, а вдруг это какой-то маньяк на тебя охотится?
- Мама, - вздохнула девушка, не зная, злиться ей или радоваться. – Что написано?
- Что?
- Сзади картины. Что там написано?
- Ну… - Послышался какой-то шорох, звук чего-то передвигающегося, и наконец мама озвучила: - «Пятница, два часа. Наше место».
- Вот мудило… - прошептала Сакура едва слышно, а матери в трубке наскоро приказала, чтобы с картиной ничего не делали, она приедет завтра и заберёт её. На мамино нытьё она уже давно научилась закрывать глаза, поэтому звонить в полицию и жаловаться на маньяка-преследователя отказалась напрочь, пустив лишь весьма туманное объяснение о сумасшедшем знакомом-художнике.
Положив трубку, она первым делом поднялась и изо всей силы врезала по деревянной дверце шкафчика для одежды. Боль моментально отдалась в кулаке, костяшки пальцев, защищённые тренировочными бинтами, кровить не начали, зато онемели, но меньше всего Сакуру сейчас волновало собственное здоровье. В голове творился полнейший хаос, и хотелось одновременно ударить не просто дверцу, а некую бледную морду, хотелось забиться в истерике, как младшеклассница, хотелось смеяться от радости, что чёртов мудак о ней всё это время думал, а ещё… Ещё её мысли постоянно возвращались к той надписи, которую прочла ей мама. «Наше место», хех – значит, он и в самом деле думает, что таким вот романтическим жестом сможет замолить все свои перед ней грехи? Или, может, верит, что, увидев его гениальную каляку-маляку, она бросится ему на шею, готовая простить всё?
- Да хрена с два, - бросила она вслух пустой раздевалке и встряхнула ноющей от боли рукой. – Хрена с два тебе, Сай.
***
Кисаме согласился пойти с ним завтра на семейное собрание, и это уже можно было считать половиной дела, однако звонил он любовнику этим вечером ещё по одной причине, которую все полчаса разговора пытался озвучить – но всё опасался. Наконец, когда на той стороне провода уже начали изрядно зевать, он осознал, что скоро беседа подойдёт к концу, и, застеснявшись собственной трусости, выпалил свою вторую просьбу без предварительной словесной подготовки:
- Кисаме-сан, я хочу знать, почему вы до сих пор навещаете Конан.
В трубке долго молчали – Итачи успел обозвать себя идиотом ровно девятнадцать раз, - но затем мужчина всё же заговорил насторожённым тоном:
- Откуда ты знаешь о ней?
Посчитав, что врать смысла нет, молодой человек рассказал всё, как было и, завершив повествование последними словами заключённой, спросил:
- Выходит, вы друзья? Но почему даже папа не знает? Ведь не знает?
Кисаме тяжело перевёл дыхание, медля с ответом:
- Не знает. Никто в отделе тоже не знает. Прости, что не сказал тебе.
- Это… Что-то личное? – выдавил из себя Итачи и предпринял ещё большие усилия, чтобы произнести следующее: - У вас с ней что-то было?
- Нет, - тут же принялся оправдываться мужчина – пожалуй, быстрее, чем в такой ситуации следовало. – Итачи, нет. Мы только друзья, серьёзно. Слушай… Это не телефонный разговор, давай я тебе завтра расскажу. Можем к ней вместе сходить, если хочешь, я уже давно её не видел.
Итачи припомнил холодный величественный взгляд заключённой, её испещрённые недоброй иронией фразы, меткие и по-злому острые, в которых едва заметно, но всё же сквозило презрение…
- Нет, без неё можем и обойтись. Лучше просто расскажете мне завтра всё сами, ладно?
- Ладно, - вздохнул Кисаме. – Ложись отдыхать лучше.
Итачи попрощался и положил трубку на тумбочку, а сам лёг на свою новую кровать и закинул руки за голову. Против воли закрутились в сознании размышления: о Кисаме, о Саске, о том, что он предложил сегодня Гааре, о Конан и её глубоких глазах, о том, что завтра ему предстоит после пресс-конференции перессориться со всеми родственниками из-за того, что рассказал ему два дня назад Учиха Мадара…
Он вспомнил о Конан неспроста: она была лишь частью его плана. Дело было в том, что свой отпуск Итачи, от природы деятельная личность, твёрдо решил провести с пользой и запланировал себе за эти дни справиться со всем, чему он не уделял достаточно внимания в силу внешних обстоятельств. Помимо истории с Конан и разборками с семьёй, он хотел сходить как-нибудь в квартал голубых фонарей и посмотреть на то место, где видел на прошлой неделе человека, странная тень которого показалась ему дьявольской. Этот эпизод не выходил у него из головы со вчерашнего дня, время от времени всплывая в памяти, и с этим необходимо было что-то делать. Он пока ещё точно не решил, что именно, и надеялся только на то, что обстановка разбудит в нём чёткие воспоминания и он сможет, наконец, решить окончательно, видел ли он человека по ту сторону дороги на самом деле или же всё являлось его воображением.
Итачи выключил свет и отвернулся к стене. Нужно было заставить себя поспать хотя бы немного, завтра его ждёт важный день.
***
Часы на его телефоне показывали половину третьего ночи. Гаара со вздохом швырнул его обратно на кровать – тот упал аккурат между грудой распечатанных листков с материалами для завтрашнего зачёта и телом спящего Наруто, который трогательно свернулся калачиком, подсунув под щёку кулак, и на лице его впервые за несколько дней читалась полнейшая безмятежность.
Гаара притянул ногой кресло к кровати и опустился в него. Протянув руку, коснулся осторожно спутанных светлых волос, провёл невесомым прикосновением по голове, проследил пальцем один из тонких вытатуированных усов на гладкой щеке. Он хотел говорить вслух, подсознательно надеясь, что Наруто услышит и отговорит его от задуманного, но губы не двигались – да и глупо, наверное, выглядели бы эти его разговоры со спящим, прямо как в пафосных книжках, где всё настолько плохо, что хоть ложись в гроб да помирай. Представив себя персонажем какой-нибудь подобной драмы, Гаара улыбнулся, но от этого тягостный комок, в который превратилось его нутро, никуда не делся.
Наруто был действительно хорошим актёром. Если бы он только захотел, то мог бы зарабатывать этим на жизнь, потому что никто из их друзей не догадался о его сердечной ране, кроме, разве что, Тен-Тен, но та держала язык за зубами – Гаара почему-то был уверен, что за это он должен сказать спасибо Ли. Сегодня Наруто вовсю улыбался расстроенной из-за Кибы Хинате и даже совершенно неожиданно проявил свою гениальную способность сочинять забавные вещи, в считанные минуты придумав великолепный способ проучить их местного дурачка и всё-таки помирить влюблённых, которые друг без друга явно чахли. Пришлось срывать с работы Ино, заставлять Чоджи пропускать занятия на курсах, а Тен-Тен – приезжать к ним с другого конца города, но в итоге друзья, вдохновляемые энтузиазмом Наруто, продумали детали плана, по ходу дела вдоволь нахохотавшись. Пришлось звонить Ли и спрашивать его разрешения для проведения поучительной казни, на что тот даже любезно предложил свою помощь, и от этого план стал выглядеть ещё пикантнее и интереснее.
Да, подумал Гаара, вспоминая сегодняшний день, его Наруто в самом деле кому угодно мог утереть нос в актёрском мастерстве, но всё-таки существовала разница между тем, чтобы хорошо играть счастливого человека, и быть им.
«Прости меня, - произнёс юноша про себя, гладя друга по волосам. – Прости, но я больше не могу видеть тебя таким».
Какое-то время он провёл так, то и дело повторяя про себя, как мантру, слова раскаяния, затем, когда почувствовал, что засыпает, переложил бумаги и тетради на пол, а сам, не раздеваясь, устроился на освободившемся месте, однако предварительно всё же взял в руки телефон и набрал сообщение: «Чёрт с вами, Итачи-сан, я согласен».
Неделя: 6
День: 2
Автор: viaorel
Бета: Леония
Жанр (для шестой недели): AU, angst, romance, humor
Рейтинг: R
Пэйринги: Саске/Наруто, Ли/Гаара, Кисаме/Итачи основные; Сай/Сакура, Неджи/Тен-Тен, Шикамару/Темари, Какаши/Ирука, Киба/Хината, Джирайя/Тсунаде и пр.
Предупреждения: OOС, несколько OMC и OFC, убийства и полицейское расследование, смерть персонажа
Дисклеймер: Masashi Kishimoto
Размещение: запрещено! Только ссылкой на дневник.
Глава 37
Вторник 25 мая
Завидев дочь президента компании, все работники разом повскакивали со своих мест и так же дружно согнулись в поклоне, бормоча под нос вежливые приветствия. Сабаку Темари только скользнула по ним острым взглядом и прошла, шелестя юбкой, к самому новому столу, поставленному всего несколько дней назад. Сидевший за ним Шикамару, не отрываясь от экрана, жевал напряжённо кончик галстука и словно не замечал царящей в кабинете суматохи.
На ковёр для мышки рядом с его ладонью лёг, звякнув, некий предмет. Шикамару наконец-то соблаговолил «заметить» посетительницу с верхнего этажа:
- И тебе доброе утро. Зачем ты мне его вернула?
Их взгляды сошлись на мягком цветастом шарике с ромбовидными узорами, пышной кистью жёлтых ниток с одной стороны и такой же жёлтой петлёй-подвеской – с другой, внутрь которого, видимо, был вшит колокольчик или ещё что звенящее, потому что при каждом движении он ненавязчиво позвякивал. Традиционный мячик, темари, который испокон веков вышивали японские рукодельницы, заслужил неодобрительный взгляд тёзки.
- Так и знала, что это ты его мне подложил. Это, по-твоему, извинение?
- Я делал его сам, - заметил нахмурившийся Шикамару и, взяв в руки аккуратнейшим образом вышитый мячик, протянул девушке. – Возьми. Ты не представляешь, сколько времени у меня заняло разобраться, как эту адскую штуковину делать.
- И что же, - нахмурилась Темари, - я за него должна тебя простить? Это я, по-твоему, должна сделать?
- Просто возьми, - настаивал парень, изо всех сил удерживая на лице улыбку, хотя за ней явно читалось сожаление. – Этот подарок ничего не значит, если ты хочешь, чтобы он ничего не значил. Но если ты передумаешь...
- Не передумаю! – рявкнула Сабаку и вырвала у него из рук цветастый мячик. – И вообще, как ты его мне в кабинет подсунул? Кто тебя впустил?
Шикамару наградил её долгим взглядом, но отвечать не стал, и когда Темари, сжав в руке подарок, промаршировала к выходу, тут же судорожно схватился за мобильный:
- Алло, Шино-кун? Слушай, она взбесилась.
- А ты что же, полагал, что она тут же тебе в объятия кинется? – возразили спокойно в ответ. – Мы ведь говорим о Сабаку Темари, парень. Это был только первый шаг.
- Да я понимаю, понимаю, - вздохнул Шикамару, не сумев, однако, скрыть своего разочарования. – Просто… Не думал, что всё будет настолько плохо.
Разбирающийся в тонкостях женского мышления Шино посоветовал ему набраться терпения и, сославшись на дела, положил трубку, оставив несчастного влюблённого наедине с воспоминаниями о недавнем визите.
***
Квартира действительно была очень хорошей. В ней было две комнаты и светлая просторная кухня, а в прихожей оказалось достаточно места, чтобы поместился велосипед, о котором Итачи давно мечтал. Окна спальни выходили на ухоженный палисадник, где в это время дня галдели детишки из расположенного неподалёку детского садика. Кисаме, стоя на балконе с сигаретой, наблюдал за тем, как ребятня играет в прятки, пока Итачи занимался приготовлением кофе. Эту ночь новый хозяин квартиры провёл на диване в гостиной, потому что под конец переезда так устал, что не нашёл в себе сил постелить чистое бельё в спальне. До него здесь какое-то время жила молодая семья, а последние два месяца квартира пустовала, поэтому, хоть она и выглядела обжитой, но всё же требовала генеральной уборки. Итачи, кроме всего прочего, удумал сделать перестановку, поэтому Кисаме специально оделся в старые джинсы и футболку, в которых и был сейчас – чтобы не жалко было, если вдруг что порвётся или запачкается.
Дело Мизуки официально ещё не было закрыто, а ничего нового пока что им ещё не поручали, поэтому Такэо разрешил ему сегодня не приходить – всё равно заключённого на весь день увезли в медицинский центр для подтверждения его вменяемости для суда. Орочимару, кроме того, выпросил разрешение на обследование мозга Мизуки, но зачем, рассказывать не стал, махнув только рукой и сказав, что объяснять слишком долго. Соскучившийся по работе Итачи утром явился в отдел, но ему даже не дали заглянуть в кабинет – пятеро сотрудников во главе с Такэо тотчас же ухватили его под руки и сопроводили обратно до лифта. Сам начальник, похоже, после всего произошедшего проникся к молодому детективу искренней симпатией, к чему все в отделе ещё только привыкали, в том числе и сам Учиха.
Кисаме с силой вдавил окурок в пепельницу – новую, купленную только сегодня, потому что свою Итачи забыл дома. На самом деле, подумалось мужчине с досадой, была вполне определённая причина, по которой они с Итачи сейчас не сидели на кухне или не стояли на балконе вместе – с некоторых пор пребывание в одном помещении только вдвоём превратилось для них в нелёгкую задачу. Ему было неясно, какие мысли не дают покоя любовнику, но сомнений быть не могло: они как-то связаны с их последним делом. Сегодняшней ночью Кисаме лежал без сна в своей кровати, слишком большой для одного человека, и пытался отогнать головную боль, начавшую преследовать его с тех самых пор, как Итачи погряз по уши в деле убийцы из квартала голубых фонарей. И снова приходилось бороться с жуткими картинами другого, менее благоприятного исхода их охоты на Дьявола, где каждый раз, в каждом чёртовом сценарии он терял Итачи…
Сзади него раздался звук открываемой двери, Кисаме обернулся и встретился взглядом с любовником. Тот моментально отвёл глаза в сторону – будто чего-то стеснялся.
- Я… приготовил нам кофе. Идёмте?
***
Звонил Саске и пообещал зайти после занятий. «Заодно проверю, правильный ли ты мне ключ оставил, а то мало ли!» - шутил он, таким образом скрывая свои истинные чувства по поводу переезда брата, и Итачи поддержал этот несерьёзный тон, бросив в деланно высокомерной манере, что без письменного приглашения к нему в резиденцию попасть невозможно.
В действительности же веселиться ему хотелось как раз меньше всего. Он надеялся развеяться на работе, но его оттуда дружно прогнали едва ли не целым отделом, настояв, чтобы он отдохнул ещё хотя бы день. А дома, даже в новой квартире, было тошно, было мучительно страшно, отчего – он и сам не мог понять, но когда проснулся этим утром на неудобном диване в гостиной, дрожащий и с мокрым от слёз лицом, то понял: так дальше нельзя. С Кисаме-саном тоже происходило что-то неладное, и это облако секретов душило их обоих, мешало коснуться, обняться и в близости стать друг для друга утешением. Шёл четвёртый день с тех пор, как убийца был пойман, и за это время Итачи успел привыкнуть к этой мысли, равно как и к положительным изменениям на работе, в семье… И тогда же начали появляться странные мысли. Были ли это последствия пережитого шока или что-то иное, Итачи не знал, но мысли никуда не исчезали, сны также не отпускали его – сны, которые милосердное сознание забывало, потому что происходящее в них явно было чем-то ужасным, чем-то, что не хотелось потом помнить.
Он перенёс чашки с кофе в гостиную, поставил между ними тарелку с щедро нарезанными кусками маминого пирога, затем прошёл в спальню, чтобы позвать Кисаме-сана, однако у балконной двери застыл, разглядывая через стекло пепельноволосый затылок с чуть проступающей ранней сединой. И неожиданно волной подкатила к сердцу грусть, и подумалось с горечью: «Что беспокоит вас? Почему смотрите иногда так, будто прощаетесь? Когда, наконец, признаетесь, что порой еле держитесь на ногах от головной боли? Или думаете, я не замечаю?..». Кисаме не почувствовал, не обернулся, и Итачи, дабы отогнать тягостные думы, зашумел намеренно дверью, разрывая пелену тишины.
Они сидели в гостиной за небольшим столиком, друг напротив друга, пили кофе и всё отводили взгляды, словно робкие влюблённые на первом свидании, однако Итачи то и дело ловил себя на мысли, что ему отчаянно хочется вскочить и, ничего никому не объясняя, просто сбежать – неважно, куда. Куда угодно от этой гнетущей тишины.
Он не сразу увидел, что произошло, - разглядывал стену своей новой квартиры, - только краем глаза приметил, что его спутник не шевелится, и тогда лишь повернулся: Кисаме сидел, сгорбившись и совершенно без движения, его пальцы с такой силой впивались в голову, что подрагивали от напряжения. Сердце ухнуло и куда-то провалилось, и в следующий же миг Итачи обнаружил, что тело его слетает со стула, и вот он уже рядом с любимым – не помня себя, выкрикивает какую-то бессмыслицу, трясёт его за руки, пытаясь заставить посмотреть на себя, и совершенно не отдаёт себе отчёт в том, что делает.
***
Он вырвал из рук Итачи телефон:
- Не нужно никуда звонить.
По бледному лицу молодого человека прошла тень:
- Но ведь…
- Я в порядке, - зарычал Кисаме и тут же стиснул зубы, не давая боли вновь обрести над собой контроль.
Итачи опустился на пол рядом с диваном, на который заставил его лечь, и прислонился лбом к плечу мужчины.
- Почему, ну почему вы ничего не делаете, это же ваше здоровье… - зазвучал потерянно его тихий голос. – Почему скрывали всё это время? Я ведь видел. Что могут эти боли означать? Вы не врач, и я не врач, так зачем упрямиться?..
- Итачи, прекрати! – поддавшись внезапной злобе, хлестнувшей драконьим хвостом по его выдержке, рявкнул Кисаме, и когда любовник отвёл в сторону отчаянные влажные глаза, скрипнул зубами: - Что за скулёж? И ты разве не знаешь, почему у меня эти боли?
- Не знаю, объясните мне! – бросил тот с вызовом, уязвлённый.
Кисаме тяжело приподнялся на локте и, окончательно отдавшись ярости, вцепился любовнику в затылок растопыренными пальцами и грубо притянул к себе. «Вот так, - прокаркал кто-то внутри него ядовитым шёпотом. – В глаза мне смотри».
- Из-за тебя. Из-за тебя всё, Итачи. – Он оставил без внимания промелькнувшее на бледном лице искренне изумление – было не до того. – Всё ты со своими штучками. Ходишь по лезвию бритвы, как ни в чём не бывало, и плевать ты хотел на всех, кто тебя любит.
- Я не понимаю, - произнёс Итачи тяжёлым ничего не выражающим тоном, моментально надев на лицо каменную маску, но Кисаме слишком долго знал его, чтобы не обманываться: этот тон, это показное безразличие были всего лишь его средством ведения непростых бесед.
- Всё ты понимаешь, - огрызнулся он почти разочарованно, затем отстранил его от себя, приподнялся с лёгким стоном и встал.
Итачи выпрямился, как струна, напротив, и в глазах его полыхало это его чёртово упрямство, которое всегда доводило его до беды. В этот момент Кисаме как никогда чётко осознал: сдерживаться он больше не сможет. Он скажет всё – всё, что не давало ему покоя эти дни и недели, что вынуждало его лежать в кровати без сна, думая о том, в какую новую передрягу попал его возлюбленный, какую новую беду на себя накликал. Пощады не будет, как и не будет цензуры.
***
Было больно вдвойне: за любимого, который вынужден был держать эти ужасные переживания в себе, боясь ранить его, и за себя – потому что говорили о нём одну только правду.
- Я уже который день спать не могу! – орал дрожащий от ярости Кисаме-сан, стиснув кулаки, и глаза его лихорадочно сверкали. – Из головы всё не идёт, что было бы! Что было бы, если бы я опоздал! Если бы Дейдара про склад вовремя не вспомнил! Если бы!.. Да как ты мог, Итачи?! Как ты мог! Ведь твоя жизнь, жизнь твоя стояла на кону, как ты этого не понимаешь?!
Итачи сглотнул подступивший к горлу солёный комок и плотно стиснул зубы – так, что даже стало больно. С холодной ясностью пришло осознание, что ещё секунда, может, две – и он начнёт орать в ответ. Он скажет, что да, риск был велик, но как можно было поступить ещё в подобной ситуации? Если бы он раскрыл себя раньше времени, на суде умелые проныры-адвокаты могли вывернуть ситуацию до неузнаваемости, обеляя своего подсудимого, а к моменту получения ордера на обыск альбом и прочие компрометирующие вещи вполне могли пропасть из дома убийцы, и тогда… Но он не мог позволить душегубу, забравшему жизни стольких людей и искалечившему жизни ещё большему количеству, – он не мог позволить этому дьяволу получить даже малейший шанс на свободу. Да, в тот момент он не думал о своей жизни – он почему-то знал, был твёрдо убеждён, что всё обойдётся, всё сложится, как надо.
И вдруг его словно прошибло током – такой силой и внезапностью обладало его внезапное открытие. Итачи даже задержал дыхание и перестал замечать пылающий взгляд, направленный в свою сторону: только сейчас до него вдруг со всей ясностью дошло, что он был единственным, кто чувствовал уверенность. И вспомнились мятежные глаза Орочимару, в полутьме склада сверкающие почти разочарованно. Вспомнилось, как бледный, трясущийся, как осиновый лист, Дейдара с неожиданной силой прижал его к себе, а в машине не отпускал его руки, словно боясь, что он опять куда-то исчезнет. И ещё… Безумный, совершенно невменяемый взгляд Кисаме-сана, вошедшего в круг света проклятого склада с чётким намерением разрушить, раздавить обидчика, посмевшего коснуться его возлюбленного – с намерением убить.
И пронеслась вдруг по сознанию трусливая мысль, совсем как тогда, в больнице, после нападения: а что если в самом деле?.. Если бы он погиб тогда? Сейчас он был бы уже мёртв, его бы просто не было. Его тело, бездушное, как часы без механизма, лежало бы сейчас наверняка в морге, холодное, такое холодное… А внутри него не было бы ничего – и никого. Если бы он захотел поднять руку, та осталась бы лежать на месте, если бы захотел вдохнуть полной грудью – ничего не вышло бы… В спальне рыдала бы безудержно мама, день и ночь, а папа курил бы в два раза больше обычного и утирал скупую мужскую слезу тыльной стороной ладони, пока никто не видит. В их комнате Саске лежал бы на кровати в обнимку с подушкой, с опухшими красными глазами, а в наушниках разрывалась бы какая-нибудь дикая музыка, которой он вечно снимал стресс. В своей квартире постаревший разом на десять лет Кисаме-сан сидел бы в кресле с бокалом в руке и, укутываемый пеленой тьмы, слушал бы тишину. В кабинете рвал бы на себе волосы Орочимару, пока нет рядом Кабуто. А Дейдара… Дейдару бы это попросту уничтожило.
Итачи не сразу понял, что происходит – только щекам вдруг стало как-то тепло и влажно.
***
- Итачи, эй… - Разом забыв про ссору, Кисаме подступил к нему, положил руки на плечи. – Ну, извини, я не хотел…
- Вы правы. – Итачи шмыгнул носом, заморгал, став вдруг похожим на того десятилетнего ребёнка, которого Кисаме много лет назад повстречал в доме у своего лучшего друга. – Всё из-за меня, я виноват. Я заставил всех переживать, заставил вас за себя волноваться… Господи, что я за остолоп такой?..
Тело его сотрясали судорожные рыдания, по щекам всё текли и текли слёзы, и вместе с ними выходили накопленные за долгие недели боль, напряжение, страх, слабость… Кисаме никак не мог собраться и понять, что делать – настолько разительно отличался сейчас его Итачи от того уверенного в себе гордеца, за которого у него всегда так болело сердце. Не зная, что ещё можно предпринять, мужчина привлёк любовника к себе, прижал к груди так крепко, как мог – и только когда его футболку сжали в кулаках, сминая ткань, когда в шею уткнулись влажным лицом, а уши уловили слабое, едва слышное: «Простите, простите меня…», но, главное, после того, как тепло любимого, дорогого человека напомнило ему: живой, он живой, живой… Боль ослабила свою хватку, разжала тиски, которыми до этого момента нещадно сдавливала его голову, и он наконец-то почувствовал, что всё кончилось. Пускай эту страшную страницу в книге их жизни ещё нельзя было перевернуть, они прочли её до конца, и оба остались живы, хвала тем, кто присматривает за ними с небес, кто бы там ни был…
Кисаме приподнял лицо любовника за подбородок, улыбнулся облегчённо и искренне, и с его уст само по себе сорвалось:
- Я люблю тебя.
Почему-то важнее всего на свете ему сейчас было произнести эти слова, и он повторил их, затем снова и снова – пока Итачи не прервал его поцелуем. Кисаме всё ещё чувствовал через одежду дрожь его тела и пожалел было, что так резко повёл себя, но думать о раскаянии не получалось – слишком хорошо, слишком легко ему было сейчас, впервые за столько дней.
Итачи отстранился от него всего на миг, чтобы посмотреть в глаза и произнести одними губами:
- Будьте со мной.
Он был тёплым, почти горячим, и Кисаме медленно, смакуя момент, склонился к его лицу, коснулся губами влажной щеки, слипшейся щёточки ресниц, виска. Итачи резко перевёл дыхание и впился пальцами ему в плечи от прикосновения к молочно-белой шее, и Кисаме с наслаждением поймал этот вздох, запечатав его поцелуем. И когда мягкие солоноватые губы податливо приоткрылись, а Итачи, вдруг прекратив дрожать, обмяк в его объятиях, он внезапно со всей чёткостью момента осознал, что они живы, оба живы.
***
Орочимару предоставил психологам заниматься разговорами с убийцей, в которых они должны были подтвердить его вменяемость, а сам решил совершить небольшую прогулку по исследовательскому центру – всё-таки его не видели здесь больше десяти лет. Сканирование мозга произвели ещё утром, и результаты должны были вот-вот прийти. Эта привычка – исследовать мозг убийц на предмет аномалий – осталась у него ещё со времён его работы в Нью-Йорке: там собралась целая инициативная группа, поддерживающая теорию Джеймса Фаллона о наличии физиологических признаков серийных убийц, и одно время в исследованиях намечался определённый прогресс. У учёного имелась ещё одна радость – в интервью с убийцей он выяснил, что однажды в детстве тот крепко рухнул с лестницы и получил сотрясение мозга первой степени, и это добавляло веса смелым выводам российских криминалистов, заметивших поразительные схожести в биографиях серийных убийц, в числе которых были и травмы головы, перенесённые в юном возрасте. Оставалось только посмотреть на МРТ и убедиться, что лобные доли мозга действительно развиты аномально.
Звонок застал его в кафетерии, где он разговорился с гипнотерапевтом, исследующим влияние позитивной суггестии на мозг преступников. Орочимару, слегка озадаченному из-за давно не слышимой американской речи, не сразу удалось сопоставить знакомый голос с именем, и только когда всплыло название научного отдела ФБР по изучению особенностей поведения преступников, его бывшего места работы, звонивший наконец-то определился. Роберт К. Ресслер, легенда криминалистики, бывший глава вышеупомянутого отдела и человек, из уст которого впервые прозвучало словосочетание «серийный убийца», спустя десять лет звонил ему, и настолько удивился учёный этому факту, что поначалу даже не мог собраться с тем, чтобы переключиться на английский и ответить. Мистер Ресслер в своей манере всё излагать кратко, оставшейся после службы агентом ФБР, сразу приступил к делу. В Калифорнии, штате, который то и дело доставляет беспокойство властям и обеспечивает работой криминальных экспертов, завёлся серийный убийца, которому журналисты дали прозвище Писатель из-за его привычки оставлять на месте преступлений распечатанный листок бумаги со сценарием: кого на этот раз он решит убить, где, каким образом, что сделает с трупом… Следствие зашло в тупик, и глава отдела, уязвлённый наглостью преступника, отдал приказ привлекать для этого дела все учёные умы мира – только чтобы убийца был, наконец, пойман.
- Мы все слышали, конечно, о твоём успехе в Японии, - закончил мистер Ресслер и, не изменяя своей привычке разговаривать с коллегами начистоту, продолжил ровным тоном: - Поэтому, раз уж ты оставил на время свою чепуху с искусственным интеллектом, возвращайся в Нью-Йорк, насовсем. Я распоряжусь, чтобы твой кабинет освободили сегодня же.
- Погодите, - Орочимару приложил ладонь ко лбу, пытаясь стереть ощущение, что внутри его головы всё кипит, - вы предлагаете мне всё вот так запросто бросить и?.. У меня же своя исследовательская лаборатория! Я почётный представитель Международной ассоциации искусственного интеллекта, мои экспертные системы… На кого я всё это оставлю?
- Ой, да прекрати, - протянул мистер Ресслер добродушно. – Мы с тобой оба прекрасно понимаем, что ты не упустишь шанса поучаствовать в ловле Писателя. Но для приличия, так и быть, даю тебе пару дней на ответ. Напиши, что согласен, мне по почте, хорошо? Всё, жду!
Звонок прервался. Орочимару уставился на телефон так, словно увидел его впервые в жизни, затем бессознательным движением сунул его в карман пиджака, скрестил руки на груди, да так и остался сидеть – десять, двадцать минут. Задумчивость его прервала молодая практикантка, тронувшая его за плечо.
- Простите, - залепетала она, испугавшись его тяжёлого взгляда, - но пришли результаты МРТ, вы просили сразу же вам сказать…
- Ах, да, - он поднялся, совершенно забыв про свой остывший кофе, и поспешил за девушкой в лабораторию, где его встретил хмурящийся врач.
- У меня неутешительные новости, - сообщил он, указывая на отображённый на экране компьютера скан мозга убийцы.
***
Отвратительное настроение стало его вечным спутником в последнее время. По утрам Саске заметил за собой странную привычку замирать, напрочь забыв о еде, и подолгу молчать, словно он прислушивался к какому-то внутреннему голосу, хотя на самом деле в голове его не происходило никаких секретных диалогов – большую часть времени там было пусто. На сложные задания при подготовке к зачётам он набрасывался со свирепостью и рвением первокурсника, дабы только заполнить чем-то этот вакуум, от которого порой становилось невыносимо жутко.
«Было солнышко – и зашло», - так говорил дедушка, когда умерла их с Итачи бабуля. Вспоминая его старческие слёзы, текущие по дряблой морщинистой коже, его дрожащий голос и кривящиеся в агонии сухие губы, Саске, которому тогда едва только исполнилось тринадцать лет, не чувствовал ничего, кроме огорчения, и вот теперь, столько лет спустя, в сердце защемило. Всему виной была та фраза, про солнышко… Казалось бы, такая простая, такая надуманная – подросток-Саске в то время тоже так решил, – но только теперь четыре слова эти время от времени всплывали в сознании, и тогда вдруг становилось так одиноко, так больно и обидно!..
Безусловно, сравнивать смерть и свою передрягу было в высшей мере кощунственно, но такие мысли даже не посещали парня в эти дни. Со вчерашнего дня он то и дело, как пойманный в капкан волк, вынужден был возвращаться к одной и той же проблеме, игнорировать которую дальше было попросту невозможно. Ему необходимо было каким-то невероятным образом научиться воспринимать себя и свои чувства как нормальные и желанные, потому что промедли он ещё – и Наруто уедет в США, и там-то, в этом Саске почему-то был уверен, ему помогут справиться с сердечной раной: если не Гаара, то кто-то другой. Но как, как это, чёрт побери, сделать? Как в ближайшие сроки переродиться сознанием и вывернуть наизнанку восприятие мира? В том, что он готов это сделать ради Наруто, уже не было никакого сомнения, но… Снова это «но». В «но» упирались все его попытки прогрызть стену устоявшихся норм, и пока что ни о каких прорывах речи не шло.
Суйгетсу звонил ему каждый день и настаивал на встрече, почти умолял о ней, но каждый раз Саске находил предлог, чтобы увильнуть. Правда была в том, что он до смерти боялся разочарования, которое ему непременно придётся прочесть в глазах друга. Он и сам был в себе разочарован, к чему ему добавка?
Как никогда сильно хотелось увидеть Итачи. Будучи близкими друзьями во всём остальном, они никогда не разговаривали на личные темы, но внезапно открытая общая черта сделала их своего рода сообщниками, и теперь говорить о своих бедах Саске жаждалось только с братом. Именно поэтому, выйдя из стен академии, он прямиком направился к нему: в кармане звенели новые ключи, оставленные Итачи для него, адрес он знал точно и даже посмотрел вчера по карте, что дом, в котором ныне снимал квартиру брат, находился совсем рядом с домом, где жил дядя Обито, поэтому Саске решил навестить сразу обоих.
Погружённый в размышления, он и не заметил, как доехал до остановки, как нашёл нужную ему высотку, и очнулся только в кабине лифта – он вспомнил, что забыл спросить у Итачи номер его этажа. Сотовый показал, что связи в этом месте нет, поэтому пришлось прилагать к действию математические знания и высчитывать цифру самостоятельно. Вычислив таким образом, что ему нужен седьмой этаж, Саске смело нажал на кнопку, и, как оказалось, не просчитался.
Очень уж хотелось попробовать новенькие ключи в действии – Итачи как-то рассказывал, что ребята из отдела борьбы с организованной преступностью научили его взламывать замки, и, почему-то вспомнив об этом сейчас, Саске начал представлять себе, будто он – злодей, который хочет забраться в чужую квартиру. Игра ему понравилась, ведь ей удалось на какое-то время отвлечь его от мучительных размышлений, и парень с улыбкой взялся за дело. Он был более чем уверен, что его, мягко говоря, нетихие попытки диалога с дверью были услышаны с той стороны, поэтому, зайдя наконец в прихожую после напряжённой борьбы с двумя замками, он уже был готов увидеть там притворно злящегося Итачи с половником или металлическим совком в качестве оружия, однако квартира встретила его подозрительной тишиной.
Из прихожей виднелся край гостиной, и Саске сразу приметил знакомую сумку с ещё неразобранными вещами у кресла, а в самом кресле – верхушку чёрного чемодана. Помимо этого, единственными знакомыми вещами в новой квартире оказались туфли: пара поменьше точно принадлежала Итачи, а вот обладателем второй наверняка был Кисаме-сан. Саске припомнились слова брата по телефону о какой-то перестановке и что Кисаме-сан должен был помогать ему. Разувшись, он заглянул на кухню – там ему из знакомых вещей попались только пустая коробочка для бэнто, без которой мама вчера Итачи из дома не выпустила, и пакет с логотипом расположенного близ их дома супермаркета, из которого выглядывали нераспечатанные пачки с крупами вперемешку с запакованными в прозрачную плёнку овощами. Перейдя в гостиную, Саске заметил на столе две чашки с недопитым кофе, а в тарелке посередине – пирог, испечённый явно в маминой духовке. Как раз когда он подумывал о том, чтобы соблазниться кусочком, ему показалось, что он расслышал за закрытой дверью, ведущей, наверное, в спальню, какое-то движение, и поспешил туда.
Дверь отворилась совершенно бесшумно, оттого его присутствие осталось незамеченным. Первым, что бросилось в глаза, стала спина Итачи – узкая и изящно выгнутая. Фигурой он явно пошёл в маму, в молодости такую же невероятно красивую и утончённую – это наблюдение успело пронестись в мыслях Саске, прежде чем он осознал, что Итачи был на кровати не один.
Кисаме-сан тоже имел достаточно бледную кожу, но в сравнении с Итачи его можно было назвать смуглым, оттого обнажённое тело его контрастировало с телом молодого любовника, на котором ещё долго после опрометчиво крепкого объятия могли остаться красные следы. Саске ошалело выпучил глаза, совершеннейшим образом растерявшись, потому что он мог видеть всё, и это уж точно было куда большим, чем он когда-либо хотел узнать о личной жизни своего брата. Незадачливый гость одновременно понял ещё несколько вещей: пол усеян разбросанной одеждой, воздух в комнате спёртый, тяжёлый и странно пахнет, а до его ушей доносится сбивчивое дыхание, перемежаемое лёгкими вздохами.
Прислонившийся к стенке Кисаме-сан и Итачи сидели лицом к лицу, ноги его брата обвивались вокруг тела любовника, а ладони лежали на его широких плечах, и длинные тонкие пальцы его то и дело сжимались на них – как раз когда с губ Итачи срывался резкий вздох, которому он не позволял перерасти в протяжный стон. Одна рука Кисаме-сана придерживала любовника за талию, регулируя его движения, а вторая исчезла между его ног, и Саске ненароком отметил, что именно эта рука была виновата в том, что на щеках Итачи цвёл яркий румянец. Это, и ещё то, что член Кисаме-сана был сейчас внутри него.
Саске почувствовал, как плечи сами собой напрягаются и сжимаются – от стыда, конечно, от стыда. Он не должен был, дьявол его разбери, всё это видеть, не должен был – но тело его не двигалось, даже не планировало двигаться, и только в мыслях отчаянной волынкой пел слабый голосок: «Прочь отсюда, пока меня не заметили».
Внезапно спина Итачи, его восхитительная, идеальная спина выгнулась дугой, затем он конвульсивно согнулся, одновременно притягивая любовника к себе, соприкоснувшись с ним лбами, и Саске почудилось, как в их смешивающемся дыхании он расслышал тихое: «Люблю», но не мог поручиться, кто это произнёс, да и было ли это слово произнесено вообще. Струйка пота стекла по обнажённому позвоночнику Итачи, и это стало последней каплей – Саске внезапно осознал, что если простоит на этом месте ещё хотя бы секунду, то сгорит от стыда. Он развернулся, пожалуй, слишком резко, и его голая ступня скользнула по паркету, издав резкий звук. Любовники вздрогнули, одновременно обернулись, и Саске, как сильно он ни хотел убраться отсюда поскорее, всё же задержался на миг, чтобы поймать ту секунду, когда затуманенные взоры прояснятся, и успеть уловить эмоцию, которая придёт следом.
- Саске… - пробормотал Итачи совершенно беззвучно, одними губами, и именно в это мгновение парень сорвался с места.
В суматохе он совершенно забыл об обуви и своём портфеле, поэтому, уже ступив на лестничную площадку, нехотя развернулся.
- Саске, стой! – донеслось до него из глубины квартиры. – Стой, подожди, Саске!
Когда его ступни уже влезали в летние ботинки, раздались тяжёлые шаги, и в коридор выскочил, путаясь в опоясывающей его длинной белой простыне, Итачи.
- Саске… - брат крепко вцепился в его плечо, будто боясь, что он сейчас возьмёт да убежит (чего Саске очень хотел), одной рукой придерживая спадающую простыню, временно служащую ему одеждой. – Саске… Чёрт… Извини, я совсем забыл, что…
- Всё нормально, - перебил его парень, неловко пялясь в пол.
- …ты должен был прийти.
- Мне следовало позвонить.
- Нет, это мне следовало… Чёрт возьми… Прости, Саске, прости меня, я такой кретин!..
- Говорю же, всё нормально, Итачи, - попытался успокоить его Саске, стараясь лишний раз не смотреть на практически обнажённое тело брата. – Я виноват. Серьёзно. Я… пойду лучше, ладно?
- Боже, какой же я идиот… - Итачи даже не подумал его отпускать и теперь качал головой, горько улыбаясь. – Весь день чувствую себя идиотом, полнейшим. Прости. Останься, пожалуйста.
- Нет, я, наверное… - Саске мягко высвободился и попятился к двери. – Потом. Вечером мне позвони, я зайду. Или завтра. Лучше завтра.
Итачи залепетал что-то невразумительное про завтрашний день и какую-то полицейскую пресс-конференцию, но Саске, заслышав приближающиеся шаги Кисаме-сана, прервал его:
- Ну, хорошо, увидимся тогда завтра уже в доме дедушки Изуны, ты же придёшь? Всё, пошёл. Созвонимся.
Он выскочил из квартиры и мигом помчался вниз по лестнице, опасаясь, что брат может выйти вместе с ним на лестничную площадку, пока он будет дожидаться лифта. Не добравшись до первого этажа, он прислонился к одной из стен подъезда и крепко-крепко обнял себя руками. Тело вело себя очень странно: при воспроизведении в памяти деталей только что увиденной сцены мышцы разных частей его тела напрягались, как будто пытаясь таким образом заблокировать чувство стыда – то руки, то ноги, то шея или плечи. Покорчившись так несколько минут, Саске вдруг ощутил, что ему срочно необходимо с кем-нибудь поговорить. Очень хотелось услышать дельный совет от дяди, но того сейчас не могло быть дома, а срывать его с работы Саске не осмелился бы, да и не стал бы он рассказывать дяде Обито таки вещи, в самом деле!.. Пальцы сами набрали номер Суйгетсу. Когда тот ответил, парень упавшим голосом попросил, буквально выдавливая из себя каждое слово:
- Мне нужно с тобой встретиться. Можешь сейчас?
- Для тебя всегда могу, я ведь говорил! – обрадовался Суйгетсу. – Сориентируй меня, где ты, заберу тебя – сегодня я на колёсах.
Саске наскоро отчеканил адрес и поспешил к выходу – оказалось, что офис, в котором работал на полставки его друг, находился совсем рядом, и они могли встретиться уже через несколько минут.
***
Тсунаде стояла у двери уже так долго, что потеряла чувство времени, неотрывно глядя на дверной звонок.
- Ну, давай, - подгоняла она себя злым шёпотом. – Жми на него, дура. Жми, трусиха. Жми, ссыкуха, девчонка, дура. Жми давай, ну?..
Но ничего не происходило. Она успела основательно вспотеть, и теперь так тщательно наведённая ею подводка расплылась под глазами чёрными тенями, а зеркальце она, как назло, забыла в машине – слишком переживала.
В руках женщина держала книгу, которую в субботу завёз ей Орочимару. Весь оставшийся выходной день и ночь с понедельника на вторник она посвятила ей, и когда нынешним утром были прочитаны последние строки, Тсунаде так разозлилась, что едва не швырнула проклятую книгу об стену. Потому что это была не книга вовсе, а жизнь – её, Орочимару, Джирайи. Всё, через что проходили герои, происходило на самом деле с ними троими, и писатель не утаил ничего – даже упомянул тот постыдный вечер, когда он, пьяный в дым первокурсник, перепутал Орочимару с девушкой, и именно из книги Тсунаде узнала правду о том, чем же всё тогда закончилось. Однако ближе к концу она всё меньше и меньше стала узнавать в главном герое Джирайю, разгильдяя и неисправимого бабника, в которого ей не посчастливилось влюбиться на всю жизнь, а конец разозлил её окончательно. Хэппи энд? Серьёзно? Любовь до гроба, отказ от доступных женских тел, семья?.. От последних строк Тсунаде почувствовала себя обруганной, обворованной и униженной – именно об этом она и хотела сообщить своему вечному сердечному мучителю и именно поэтому стояла сейчас под его дверью, ожидая прихода бравады.
За её спиной бубнил о своём лифт, но женщина не обращала на него ни малейшего внимания, и лишь когда она услышала звук открывающихся дверей на своём этаже, пришлось поневоле обернуться. На неё во все глаза смотрел хозяин квартиры – аккуратно выбритый и подстриженный так, что его длинная шевелюра уже не придавала ему сходства с медведем, Джирайя держал в руках пакеты из супермаркета, и настолько велико было его изумление, что он, похоже, действительно не мог сдвинуться с места. Тсунаде со всей остротой, понятной любой женщине, ощутила, где именно на лице у неё размазан макияж, но сдержала смущение, напялив на лицо непроницаемую маску.
- Тсунаде-химе… - пробормотал Джирайя, едва ли не впервые за несколько лет проигнорировав её открытый бюст и взглянув вместо этого ей прямо в глаза. – Я не знал, что ты собиралась прийти. Я бы…
- Прекрати, - зашипела на него женщина и раздражённо указала на дверь. – Открой, внутри поговорим.
Он беспрекословно потянулся в карман за ключами. Квартира Джирайи также претерпела значительные изменения: большинство из его мебели, бесполезные и неоправданно дорогие безделушки, которые он обожал скупать тоннами, огромный телевизор – всё это куда-то исчезло, и в пустой гостиной остался только диван, на котором когда-то спали молодые Минато и Кушина, снимавшие здесь комнату в студенческие годы, а вокруг него стояло несколько объёмистых коробок, доверху набитых книгами с одинаковыми обложками.
Они остановились друг напротив друга в этой огромной и такой пустой комнате. Джирайя поставил свои пакеты на диван, порылся в одном, протянул ей маленькую коробочку с апельсиновым соком:
- Хочешь?
Она покачала головой и выдавила кривую улыбку:
- Обычно ты мне кое-что покрепче предлагаешь. Даже непривычно.
Мужчина пожал плечами и отломил от задней стенки прикреплённую пластиковую трубочку:
- Прости, химе, но в этом доме больше нет спиртного. Держи, серьёзно. Вот, я для тебя даже уже трубочку продел.
В этот раз она не смогла отказаться. Он достал из пакета точно такой же пакетик для себя, и минуту спустя они уже сидели на диване рядом, как в былые времена, только вместо саке в руках у них был сок, а неловкое молчание всё никак не прерывали звуки ругани.
- Знаешь, - протянула Тсунаде, когда сок кончился и хозяин любезно протянул ей сдобную булочку, - я ведь пришла сюда вообще-то ругаться с тобой.
Джирайя беззаботно передёрнул плечами:
- Если пришла, то давай ругаться. Я догадываюсь, - он указал взглядом на книгу, всё ещё зажатую в её руках, - что всё из-за неё, да? Тебе Орочимару дал прочесть?
- Да, он. Я вот что хотела сказать… - Её грудь поднялась и опустилась от тяжёлого вздоха. – Ты дебил, Джирайя. Ты ещё тот идиот, знаешь об этом?
Мужчина улыбнулся, и от этой улыбки повеяло юностью:
- Я знал, что тебя взбесит концовка. Но я всегда хотел, чтобы именно так завершилась наша с тобой история, химе.
- Хотел он… - пробормотала Тсунаде, ощущая, как медленно подступает к горлу временно позабытая злость. – Ну и чья же вина в том, что этого у нас не было? Может, моя?
Джирайя посмотрел на неё твёрдо – тем взглядом, которому она не могла сказать «нет» в молодые годы, - и произнёс:
- Моя, Тсунаде. В этом только моя вина, ничья больше. – Он придвинулся к ней, оказавшись вдруг непозволительно близко, и сжал её ладонь в своих. – И я хочу, чтобы ты была счастлива. Если тебе действительно с тем парнем будет лучше, чем со мной, я пойму и не стану мешать, на свадьбу пьяным не заявлюсь и кричать всякие там протесты тоже не буду.
Она вырвала руку так резко, словно прикосновения его причиняли ей боль, и отшвырнула надкушенную булочку в сторону:
- Да какая свадьба?! Какая тут может быть свадьба?.. – взорвалась она криком, совершенно не замечая, как по щекам потекли слёзы, чёрные от подводки. - Ты такой кретин, Джирайя, какой же ты кретин!..
Он осторожно, словно обращаясь с драгоценностью, стёр эти горькие слёзы с её щёк, почти таких же гладеньких и прекрасных, как в двадцать лет, затем привлёк её к себе, позволяя марать размазанной косметикой его красивую новую рубашку, и держал крепко, пока женщина не перестала рыдать, вздрагивая всем телом.
- Я сделаю всё, чтобы ты была счастлива, - шепнул он, когда слёзы кончились. – Клянусь, что сделаю. Захочешь – оставлю тебя в покое навсегда, захочешь – увезу на край света, туда, где никто нас не знает…
- Заткнись, - подняв на него заплаканное лицо, прервала его Тсунаде, едва справляясь с грустной улыбкой. – И не давай обещаний, которые не сможешь выполнить. Кретин.
- Да, - согласился мужчина, гладя нежно её открытую шею.
- Подонок, трус, алкоголик.
- Да.
Теперь их губы, губы двоих влюблённых, пронёсших свою побитую жизнью и человеческими пороками любовь сквозь десятилетия, разделяло всего несколько сантиметров.
- Всё разрушаешь, - шепнула Тсунаде, глядя в его озорные и в то же время такие бесконечно грустные глаза. – Ненавижу тебя за это. Никогда не прощу.
- Твоя воля, химе, - он положил руку на её затылок и притянул её ещё ближе к себе, - для меня закон.
***
- Ты, наверное, думаешь, что я жуткий идиот, - вздохнул Саске и покосился на друга сквозь стекло пивного бокала.
Суйгетсу с задумчивым видом пил своё пиво (безалкогольное, ведь на нём лежала ответственность доставить своего кумира домой в целости и сохранности), разглядывая увешанную фотографиями стену заведения, в котором они встретились, затем с не менее задумчивым видом ответил:
- Хватит уже себя казнить, Саске. Я, честно говоря, не понимаю, что у тебя в голове происходит в последнее время, но не называй себя идиотом, потому что это не так.
Пиво оказалось крепким, и за полчаса Саске успел заметно осоловеть – впрочем, у него имелась достаточно веская причина вливать в себя такое количество алкоголя: уж слишком его смущало то, что он сообщал сейчас парню в доверительной беседе, и требовалось или набраться храбрости, или потерять всякий страх, дабы довести своё признание до конца. Саске выбрал второй вариант.
- Просто… Я как раз вчера понял, что мне всё это… ну, между парнями… меня это немного отвращает, и я весь день сегодня об этом думал, - начал он повторяться, чтобы только разбить тишину, - но когда увидел их… ну, брата моего и Кисаме-сана… как они смотрели друг на друга… Я действительно им поверил. Чёрт, Суйгетсу, я не знаю, я вообще ничего не понимаю.
- А что тут понимать? – лениво поднял светлую бровь его собеседник. – Вот ты писал в блоге постоянно, что ничего просто так не происходит, что судьба даёт знаки. Чем этот случай не знак? В конце концов, ты сказал, что брат твой с этим своим напарником больше двух лет уже вместе, но ты даже не подозревал об их отношениях, а тут такое сразу. Что, не согласен?
Саске покрутил задумчиво бокал между ладоней, медля с ответом.
- Не знаю, - наконец вздохнул он, - может, ты и прав.
- Прав я, прав, - кивнул Суйгетсу убеждённо. – А тебе просто нужно немного развеяться. Хочешь со мной завтра сходить в гей-квартал? Мы с Карин как раз думали взглянуть на бар, где работал тот маньяк, которого поймали недавно. А-а, так твой брат и поймал. Так что, сходишь с нами?
- У нас семейный обед, - скривился Саске, из чего стало понятно, что идти он туда желанием не горит. – Не знаю, получится ли слинять.
- Ну, придумай что-нибудь, - улыбнулся во всю ширину рта Суйгетсу, после чего внезапно перегнулся через столик и встрепал его волосы на макушке. – Взбодрись, ты!
В ответ Саске пробубнил что-то нечленораздельное и уткнулся носом в свой бокал. Сегодня он намеревался пойти против всех своих правил и крепко напиться, а потом остаться на ночь у дяди, чтобы не тревожить родителей. Может быть, ближе к вечеру он наберётся храбрости и таки поговорит с Итачи о случившемся – но, скорее всего, всё-таки не поговорит. Да, пожалуй, так будет лучше всего.
***
Молодой человек поздоровался, назвал своё имя и спросил, дома ли Гаара, на что Канкуро ответил, что да, брат дома, но через двадцать минут должен уехать с ним на тренировку. При этом он изо всех сил пытался выглядеть не удивлённым, но выходило совсем не так хорошо – это он мог прочесть в лице симпатичного визитёра в снежно-белой рубашке, при галстуке и даже с очаровательными чёрными подтяжками, очень ему идущими.
- Гаара! - позвал он брата, чей голос мог слышать из кухни. – К тебе пришли!
Юноша вышел в гостиную, прижимая к уху плечом мобильный и размахивая полупустым стаканом воды в руке, но его беззаботное настроение моментально улетучилось, а улыбка сошла с губ, лишь только он заметил посетителя.
- Узумаки, я тебе перезвоню, - буркнул он в трубку и сунул телефон в карман джинсов, а на молодого человека в галстуке посмотрел таким взглядом, от которого у Канкуро тут же пробежали по спине мурашки – будто в брате его очнулся сейчас прежний Гаара, Гаара-безумец.
- Добрый день, - поздоровался гость.
- Вечер, господин полицейский, - поправил его Гаара, после чего, всё ещё глядя пристально и цепко, склонил голову чуть набок – и у Канкуро перехватило дыхание: точь-в-точь так он выглядел перед тем, как наброситься всей своей звериной сущностью на Рока Ли восемь лет назад. – И чем же, позвольте спросить, обязан?
Учиха Итачи пустил косой взгляд в сторону Канкуро, и Гаара со вздохом указал на лестницу:
- Пройдёмте ко мне в комнату.
Интерес Канкуро, которого оставили на первом этаже в одиночестве, подогревало сразу несколько вещей: во-первых, Гаара упомянул, что этот парень полицейский, а это не могло быть хорошей новостью; во-вторых, он был очень симпатичным, а его, чего греха таить, блядовитый брат пригласил его прямиком в свою комнату; ну и в-третьих – он до сих пор не мог забыть тяжёлого взгляда Гаары, когда тот увидел Учиху Итачи. Что-то во всём этом не сходилось, что-то было не так, и все те двадцать минут, что двое наверху разговаривали, Канкуро провёл в раздумьях, расхаживая по гостиной.
Если предположить, что у Гаары проблемы с полицией, он не стал бы привечать гостя с таким холодом. Значит, оставался второй вариант, с любовником, который, однако, не выдерживал критики – Канкуро уже привык думать, что у его брата есть парень, в которого он, кажется, действительно влюблён, поэтому спутываться с каким-то полицейским ему не было совершенно никакого резона. Что же тогда их связывало? Миллион страшных догадок ринулись в голову старшего Сабаку немилосердным потоком, и версия с копом-наркодилером была, пожалуй, одной из самых безобидных.
Заслышав шаги на лестнице, Канкуро моментально плюхнулся на диван и цапнул с журнального столика газету, дабы создать видимость полнейшего безразличия, однако ни Гаара, ни гость не обратили на него ни малейшего внимания – дойдя до прихожей, они обменялись парой слов у двери, и таинственный незнакомец ушёл, бросив на прощание достаточно громко, что услышал даже Канкуро из гостиной:
- Пожалуйста, обдумай моё предложение.
Гаара не ответил ничего и, захлопнув за ним дверь, направился наверх за спортивной сумкой. Всю дорогу до додзё он был задумчивее обычного – об этом свидетельствовали его тонкие сведённые брови и залёгшая под губами складка тени. Остановившись на стоянке возле додзё, Канкуро всё-таки не выдержал и завёл беседу, хотя начал издалека:
- За тобой заезжать?
Юноша покачал головой, всё ещё погружённый в себя:
- Узумаки за мной заедет, и мы вместе к нам вернёмся – надо готовиться к зачёту.
- Раньше вы у него постоянно ошивались, - заметил Канкуро, не сводя взгляда с лица брата.
Тот передёрнул плечами и, казалось, тут же забыл, о чём его спрашивали – вновь замкнулся в себе. Не выдержав больше, Канкуро всё же задал вопрос, волнующий его больше всего:
- А кто это к тебе приходил?
Гаара потянулся к заднему сиденью, чтобы достать сумку, и, копаясь в ней, дабы проверить, ничего ли не забыл, бросил как бы невзначай:
- Да так. Брат одного мудака.
После этого он вышел из машины, хлопнул дверью – и Канкуро с досадой понял, что более пространного ответа он не добьётся.
***
- Харуно! Ну, что ты делаешь?
Сакура отбросила с лица вылезшую из хвоста мокрую прядь – не ладонью, а локтём, потому что на руках были надеты боксёрские перчатки. Тренер встал между ней и её спарринг-партнёром, новенькой девчонкой, которая с чуть виноватым видом потирала тощее плечо.
- Тебе что, поводок покупать? – гаркнул он на Сакуру, показывая на худосочную новенькую. – Какого ты её раунд-киком со всей дури бьёшь? У неё ж потом синячище о-го-го какой будет! Это не груша, Харуно! А если б она чуть ниже была, ты б ей в башку попадала всё время, а она себе ещё шлем не купила! Ты понимаешь, чем это чревато? Порванной перепонкой, вот чем!
На последнем предложении Сакура поморщилась: сама год назад целый месяц страдала от трещины в барабанной перепонке, и это был вовсе не приятный опыт, особенно поначалу, когда из уха текла кровь, в голове стоял постоянный гул, а слух в больном ухе опустился практически до нуля.
- Извините, - пробормотала она неразборчиво сквозь резиновую капу, глядя на свои ноги в синих спортивных футах.
- Так, знаешь что? – тренер взял её за плечи и развернул к выходу из зала. – Иди в раздевалку, остынь немного, потом возвращайся. Не знаю, что у тебя там в жизни происходит, но ты в последние недели прямо-таки озверела.
Сакура вновь пробормотала извинения и направилась в раздевалку, на ходу вытаскивая изо рта капу и снимая зубами перчатки.
Девчонок в группе было всего четыре, поэтому, по сравнению с мужской раздевалкой, расположенной по соседству, здесь было достаточно просторно и даже имелись две совершенно свободные лавочки, на которых можно было при желании полежать, если закружилась голова или приключилась ещё какая беда. Однажды Сакуре разбили во время тренировки нос, и хотя было не очень больно, кровь хлестала достаточно сильно, так что пришлось лежать со скрученным из салфетки тампоном в носу ещё полчаса в ожидании, пока кровотечение остановится.
Свою спортивную сумку она оставляла обычно у входа в зал и по пути сюда забрала её, чтобы обтереться лежащим на дне её полотенцем. Из амуниции в сумке остался лежать только чёрный кожаный шлем, надевать который Сакуре не нравилось. Первым делом она положила мокрую от слюны капу в прозрачную коробочку, затем достала небольшое фиолетовое полотенчико, которого обычно хватало для лёгкого душа в конце тренировки, и обтёрла им потные лицо, шею, сняла влагу с хвоста волос. Всё это она проделывала механически, просто чтобы не позволять мыслям вторгнуться в её сознание – однако те добрались обходными путями.
Тренер был прав, чёрт возьми: она действительно в последнее время стала гораздо жёстче обращаться со спарринг-партнёршами на тренировках, а груши и тренировочные мешки и вовсе лупила так, что те едва не рвались с цепей. И она, естественно, не обманывала себя насчёт того, кого нужно винить в её срывах.
Телефон, лежащий на дне её сумки, внезапно подал признаки жизни – завибрировал так, что вибрацию можно было почувствовать даже сидя на лавочке. Сакура недовольно покосилась на сумку. Разговаривать ни с кем не хотелось. Вскоре телефон успокоился, но только затем, чтобы через минуту затянуть свою возню снова, и после третьего раза у девушки кончилось терпение – она достала его, чтобы взглянуть, кому же она так срочно понадобилась в десять часов вечера.
Звонила мама. Весьма встревоженным голосом её нервная и вечно спешащая куда-то мама сходу затараторила какую-то сумятицу, и только через две минуты до Сакуры дошёл смысл её слов: нынешним вечером кто-то передал им с папой огромную посылку, в которой они обнаружили портрет, портрет их дочери.
- И подпись, подпись сзади! Почерк ужасный, но я прочла! – добавила мама и этим завершила свой сверхскоростной новостной блок, после чего плаксивым тоном добавила: - Я боюсь, Сакура, детка, а вдруг это какой-то маньяк на тебя охотится?
- Мама, - вздохнула девушка, не зная, злиться ей или радоваться. – Что написано?
- Что?
- Сзади картины. Что там написано?
- Ну… - Послышался какой-то шорох, звук чего-то передвигающегося, и наконец мама озвучила: - «Пятница, два часа. Наше место».
- Вот мудило… - прошептала Сакура едва слышно, а матери в трубке наскоро приказала, чтобы с картиной ничего не делали, она приедет завтра и заберёт её. На мамино нытьё она уже давно научилась закрывать глаза, поэтому звонить в полицию и жаловаться на маньяка-преследователя отказалась напрочь, пустив лишь весьма туманное объяснение о сумасшедшем знакомом-художнике.
Положив трубку, она первым делом поднялась и изо всей силы врезала по деревянной дверце шкафчика для одежды. Боль моментально отдалась в кулаке, костяшки пальцев, защищённые тренировочными бинтами, кровить не начали, зато онемели, но меньше всего Сакуру сейчас волновало собственное здоровье. В голове творился полнейший хаос, и хотелось одновременно ударить не просто дверцу, а некую бледную морду, хотелось забиться в истерике, как младшеклассница, хотелось смеяться от радости, что чёртов мудак о ней всё это время думал, а ещё… Ещё её мысли постоянно возвращались к той надписи, которую прочла ей мама. «Наше место», хех – значит, он и в самом деле думает, что таким вот романтическим жестом сможет замолить все свои перед ней грехи? Или, может, верит, что, увидев его гениальную каляку-маляку, она бросится ему на шею, готовая простить всё?
- Да хрена с два, - бросила она вслух пустой раздевалке и встряхнула ноющей от боли рукой. – Хрена с два тебе, Сай.
***
Кисаме согласился пойти с ним завтра на семейное собрание, и это уже можно было считать половиной дела, однако звонил он любовнику этим вечером ещё по одной причине, которую все полчаса разговора пытался озвучить – но всё опасался. Наконец, когда на той стороне провода уже начали изрядно зевать, он осознал, что скоро беседа подойдёт к концу, и, застеснявшись собственной трусости, выпалил свою вторую просьбу без предварительной словесной подготовки:
- Кисаме-сан, я хочу знать, почему вы до сих пор навещаете Конан.
В трубке долго молчали – Итачи успел обозвать себя идиотом ровно девятнадцать раз, - но затем мужчина всё же заговорил насторожённым тоном:
- Откуда ты знаешь о ней?
Посчитав, что врать смысла нет, молодой человек рассказал всё, как было и, завершив повествование последними словами заключённой, спросил:
- Выходит, вы друзья? Но почему даже папа не знает? Ведь не знает?
Кисаме тяжело перевёл дыхание, медля с ответом:
- Не знает. Никто в отделе тоже не знает. Прости, что не сказал тебе.
- Это… Что-то личное? – выдавил из себя Итачи и предпринял ещё большие усилия, чтобы произнести следующее: - У вас с ней что-то было?
- Нет, - тут же принялся оправдываться мужчина – пожалуй, быстрее, чем в такой ситуации следовало. – Итачи, нет. Мы только друзья, серьёзно. Слушай… Это не телефонный разговор, давай я тебе завтра расскажу. Можем к ней вместе сходить, если хочешь, я уже давно её не видел.
Итачи припомнил холодный величественный взгляд заключённой, её испещрённые недоброй иронией фразы, меткие и по-злому острые, в которых едва заметно, но всё же сквозило презрение…
- Нет, без неё можем и обойтись. Лучше просто расскажете мне завтра всё сами, ладно?
- Ладно, - вздохнул Кисаме. – Ложись отдыхать лучше.
Итачи попрощался и положил трубку на тумбочку, а сам лёг на свою новую кровать и закинул руки за голову. Против воли закрутились в сознании размышления: о Кисаме, о Саске, о том, что он предложил сегодня Гааре, о Конан и её глубоких глазах, о том, что завтра ему предстоит после пресс-конференции перессориться со всеми родственниками из-за того, что рассказал ему два дня назад Учиха Мадара…
Он вспомнил о Конан неспроста: она была лишь частью его плана. Дело было в том, что свой отпуск Итачи, от природы деятельная личность, твёрдо решил провести с пользой и запланировал себе за эти дни справиться со всем, чему он не уделял достаточно внимания в силу внешних обстоятельств. Помимо истории с Конан и разборками с семьёй, он хотел сходить как-нибудь в квартал голубых фонарей и посмотреть на то место, где видел на прошлой неделе человека, странная тень которого показалась ему дьявольской. Этот эпизод не выходил у него из головы со вчерашнего дня, время от времени всплывая в памяти, и с этим необходимо было что-то делать. Он пока ещё точно не решил, что именно, и надеялся только на то, что обстановка разбудит в нём чёткие воспоминания и он сможет, наконец, решить окончательно, видел ли он человека по ту сторону дороги на самом деле или же всё являлось его воображением.
Итачи выключил свет и отвернулся к стене. Нужно было заставить себя поспать хотя бы немного, завтра его ждёт важный день.
***
Часы на его телефоне показывали половину третьего ночи. Гаара со вздохом швырнул его обратно на кровать – тот упал аккурат между грудой распечатанных листков с материалами для завтрашнего зачёта и телом спящего Наруто, который трогательно свернулся калачиком, подсунув под щёку кулак, и на лице его впервые за несколько дней читалась полнейшая безмятежность.
Гаара притянул ногой кресло к кровати и опустился в него. Протянув руку, коснулся осторожно спутанных светлых волос, провёл невесомым прикосновением по голове, проследил пальцем один из тонких вытатуированных усов на гладкой щеке. Он хотел говорить вслух, подсознательно надеясь, что Наруто услышит и отговорит его от задуманного, но губы не двигались – да и глупо, наверное, выглядели бы эти его разговоры со спящим, прямо как в пафосных книжках, где всё настолько плохо, что хоть ложись в гроб да помирай. Представив себя персонажем какой-нибудь подобной драмы, Гаара улыбнулся, но от этого тягостный комок, в который превратилось его нутро, никуда не делся.
Наруто был действительно хорошим актёром. Если бы он только захотел, то мог бы зарабатывать этим на жизнь, потому что никто из их друзей не догадался о его сердечной ране, кроме, разве что, Тен-Тен, но та держала язык за зубами – Гаара почему-то был уверен, что за это он должен сказать спасибо Ли. Сегодня Наруто вовсю улыбался расстроенной из-за Кибы Хинате и даже совершенно неожиданно проявил свою гениальную способность сочинять забавные вещи, в считанные минуты придумав великолепный способ проучить их местного дурачка и всё-таки помирить влюблённых, которые друг без друга явно чахли. Пришлось срывать с работы Ино, заставлять Чоджи пропускать занятия на курсах, а Тен-Тен – приезжать к ним с другого конца города, но в итоге друзья, вдохновляемые энтузиазмом Наруто, продумали детали плана, по ходу дела вдоволь нахохотавшись. Пришлось звонить Ли и спрашивать его разрешения для проведения поучительной казни, на что тот даже любезно предложил свою помощь, и от этого план стал выглядеть ещё пикантнее и интереснее.
Да, подумал Гаара, вспоминая сегодняшний день, его Наруто в самом деле кому угодно мог утереть нос в актёрском мастерстве, но всё-таки существовала разница между тем, чтобы хорошо играть счастливого человека, и быть им.
«Прости меня, - произнёс юноша про себя, гладя друга по волосам. – Прости, но я больше не могу видеть тебя таким».
Какое-то время он провёл так, то и дело повторяя про себя, как мантру, слова раскаяния, затем, когда почувствовал, что засыпает, переложил бумаги и тетради на пол, а сам, не раздеваясь, устроился на освободившемся месте, однако предварительно всё же взял в руки телефон и набрал сообщение: «Чёрт с вами, Итачи-сан, я согласен».
@музыка: Би-2 - Из-за меня (Кисаме/Итачи)
-
-
04.07.2011 в 22:58Спасибо вам, мябы, за то, что вытак классно пишите
-
-
05.07.2011 в 14:11Я пришла к вам на днев за продолжением "Улицы Конохи", которые очень полюбились, но была ужасна рада, что наткнулась на 6Н.
У меня вообще рука не поднимается называть ваше произведение фанфиком. Потому что это действительно качественная работа. Что мне особенно нравится в 6Н - заставляет задуматься. Рассуждать. Взглянуть на что-то с другой стороны. Именно этого я жду от хороших литературных произведений. И не сомневаюсь, что Ваша следующая работа будет хуже нынешней. Ее я, безусловно, буду читать, поскольку Вы в моем сознании воспринимаетесь уже не как фикрайтер, а как очень хороший автор.
Какая-то пафосная речь.)-
-
06.07.2011 в 14:20Angelic Fruitcake, меня это несказанно радует! Спасибо! Значит, будем читать мои новые произведения вместе)
ramen<3, я ценю твоё мнение, мяб-сан. Понимаю, что жанр, выбранный мной, не совсем твой, но поэтому как раз для меня вдвойне важно заинтересовать тебя своей писаниной.
Alatariele, спасибо за такие тёплые слова, мне необычайно приятно знать, что мой труд так высоко оценён! Не знаю, выйдет ли у меня писать так же много со следующего года, но я очень постараюсь.
Asstronex, буду о-очень надеяться, что моя оригинальная идея придётся по душе. Я буду стараться! Спасибо)
RyzhayaVredina, а я вот верю, что Джирайя с Тсунаде настолько много прошли вместе, что теперь попросту не смогут упустить своё счастье. И Шикамару с Темари, конечно, не будут идеальной парой, но всё-таки они смогут сделать друг друга счастливыми. Гаара... Я считаю, он поступает правильно, но каждый имеет право на своё собственное мнение, поэтому мне интересно было узнать, что Вы думаете по поводу сложившейся ситуации.
А когда Итачи согласится подвинуть свою независимость и жить одним домом с напарником?
Это выходит за рамки 6Н. Думаю, должно пройти пару лет как минимум. Это же Итачи!
Большое спасибо за отзыв! Я рада, что моя история цепляет настолько, что начинаешь примерять персонажей на себя.