fanfiction & original
viaorel:
Здравствуйте, дорогие друзья!
Прошло уже достаточно много времени с тех пор, как я выставляла что-нибудь на дневнике. Но хочу, чтобы вы знали: дурака я не валяю! После окончания «Шести недель» я взялась за новый проект, на этот раз – полностью оригинальный. Он, как и вышеупомянутые 6Н, зрел во мне давно, и года четыре назад я даже начинала его осуществление, но, видимо, на тот момент мне не хватало опыта и уверенности. Думаю, сейчас я смогу довести его до конца.
Должна предупредить, что выпуск не начну до тех пор, пока у меня не будет готово большинство глав первой книги (а всего их планируется пять), поэтому придётся немного подождать. Тем не менее, мне не хотелось бы, чтобы вы меня забывали, поэтому параллельно со своим пятитомным проектом, имя которого я пока держу в тайне (рабочее название ещё не утвердилось как название окончательное), я буду выпускать рассказы.
За годы жизни у меня накопилось много идей для рассказов и повестей, которые я постепенно буду осуществлять. Прошу вас, внимательно прочтите предупреждения! Если вам не нравится такого рода литература, можно не трудиться начинать чтение. Я никого не хочу оскорбить выбранной мною темой – просто я, человек, выросший на романах Стивена Кинга, люблю всякие ужасы, поэтому рассказы мои в большинстве своём будут про маньяков. В некоторых из них будут присутствовать элементы мистики, некоторые будут содержать подробные описания злодеяний антагонистов в моих историях. Повторюсь: не нравится – не читайте. Нравится – добро пожаловать!
Рассказ «У дяди Саши в подвале» написан отчасти о реальных людях, события разворачиваются в реально существующей местности, но всё, происходящее в нём, - фикция. Идею я взяла из сна, который приснился ramen<3, но остальное – моя фантазия. Ещё должна предупредить, что для русскоязычного читателя я написала фразы, произнесённые на украинском, русскими буквами.
И ещё кое-что. Мой книжный псевдоним – Элис Крафт.
Приятного прочтения!
Название: У дяди Саши в подвале
Автор: viaorel a.k.a. Элис Крафт
Жанр: ужасы, детектив, original
Рейтинг: R
Предупреждения: подробные описания расчленённого тела, детские мучения
Размещение: запрещено
У дяди Саши в подвале
У ДЯДИ САШИ В ПОДВАЛЕ
Нас тогда четверо дружило: я, Юрка, Вовтя и Вовка-Григорий. Юрка был самым старшим из нас, лучше всех играл в футбол, по утрам бегал, обливался холодной водой и не пропускал ни одной спортивной трансляции по телевизору, который все шли смотреть к тёте Кате, Вовки-Григория бабушке – у неё единственной на всю деревню был телевизор. Ещё Юрка был моим троюродным братом, и я, как дурочка, хвасталась им перед остальными девчонками, будто все его достижения были моей заслугой.
Родители Вовти жили в Луганске, поэтому летом они его не навещали – далеко было слишком ехать. Обычно Вовтю сгружали на бабушку, Мотрю Максимовну, в начале июня, а забирали в самом конце августа, поэтому с Вовтей я, тоже всёлетная внучка, проводила больше всего времени. Он был сухоньким пареньком одиннадцати лет от роду, как и я, обожал играть в шпионов, а ещё ходил в фехтовальный кружок и, по его рассказам, был там лучшим.
Вовку-Григория стали называть двойным именем, чтобы не путать с Вовтей, которого так ласково величала его бабка Мотря. На самом деле Григорием звали Вовкиного отца, слесаря в Кременчуге, промышленном городке в тридцати с лишним километрах от нашей деревни. Вовка-Григорий никакими талантами на фоне нас, выходцев из более или менее крупных городов, не отличался, кроме, разве что, уникальной способности влипать в неприятности из-за своих бесконечных шалостей, а шалить он обожал. Не раз строгая тётя Катя запирала его в доме одного, а нас гнала прочь, чтобы мы не нарушали уединение узника. Мы, правда, пробирались тогда через сад к его окну и просовывали ему в форточку конфеты и пряники, так что, даже несмотря на свои хулиганские замашки, судьбой Вовка-Григорий обижен не был.
Я как единственная девчонка в группе имела статус особенного члена: в попахивающие наказанием затеи меня старались особо не ввязывать, если все вместе попадались на пакостях, то выгораживали меня в три голоса, а однажды, когда на моём велосипеде поломалась педаль, Вовтя с Юркой сами поехали в Кременчуг за новой деталью, за что им потом влетело. Такое отношение со стороны мальчишек иногда было, вроде, и выгодным для меня, но упрямство брало верх над комфортом, и я требовала, чтобы они прекратили. В начале каждого лета, когда нас свозили в Крамаренки родители, друзья обещали мне, что не станут проявлять ко мне особого отношения, но всякий раз обещание нарушали.
Это произошло в 1996 году. Стоял июль – я точно помню, потому что трава на полях уже пожухла и потеряла свежий вид, но выглядела всё же не так печально, как в августе. Мы возвращались из соседней деревни Запсёлье, где, в отличие от наших полузаброшенных Крамаренок, было целых три магазина и даже почта. Ехали через поля на велосипедах, ели на ходу плавящееся на глазах мороженое, слизывая время от времени утекающие по руке сладкие белые струи, и придерживали трясущиеся от неровной дороги пакеты, нацепленные на руль. Справа от нас плотной зелёной стеной стоял лес, слева шелестело под тёплым дыханием ветра кукурузное поле.
Вовтя остановился первым. Дорога в поле состояла из двух полос, выезженных телегами, поэтому ехали мы в парах: впереди Юрка и я, сразу за нами Вовтя, а самым последним обычно плёлся Вовка-Григорий, занятый своими, Вовкогригорьевскими, мыслями. Я была увлечена тем, что изучала едва виднеющиеся уже кресты на кладбищенском холме, которым начиналась с этого края наша деревня, поэтому затормозила не сразу – только когда меня окликнул брат.
- Вовтя что-то увидел, - сказал он мне, когда я, развернув свой старый синий «Аист», вернулась к остановившимся друзьям. Затем он обернулся к Вовте: - Что там, где?
- Да там, - слабо произнёс мальчик, махнув рукой куда-то вправо.
Мы все как по команде повернули головы в указанном направлении – и тоже увидели. В поле трава обычно росла высокая, достающая нам чуть ли не по грудь, поэтому когда кто-то проходил по полю, от него оставалась заметная ещё пару дней притоптанная дорожка. Такую дорожку мы и разглядели в высыхающем от июльского солнца поле: она вилась неровными зигзагами из леса и завершалась метрах в пяти от нас – там, где особенно притоптанная трава была вся какая-то бежевая. На земле что-то лежало, и Юрка устремился туда первым, за ним кинулся Вовка-Григорий, а я помедлила, глядя на белого как мел Вовтю. Он выглядел так, словно вот-вот готов упасть в обморок, и тут мне в голову пришло, что, сидя на велосипеде, он вполне мог разглядеть находку раньше всех и, вероятно, она не была чем-то хорошим.
Моя догадка подтвердилась, когда я услышала поражённые возгласы Юрки и Вовки-Григория. Вовтя как-то болезненно поморщился и поплёлся к ним. Не чувствуя собственного тела, я направилась следом.
- Жека, не подходи! – странным высоким голосом предупредил меня Юрка, но не попытался остановить меня – видимо, он не мог сдвинуться с места.
Первым, что я увидела, было бедро. Белое, красивое и совершенно нелепо смотрящееся лежащим на зеленовато-жёлтой траве, отдельно от тела, женское бедро. Оно было обрублено аккурат возле места соединения с тазом, и пара-тройка закрученных чёрных волосков у самого его края, на внутренней стороне, напоминала о том, что совсем недавно у бедра этого было продолжение – женское лоно. Коленка была нетронута, зато аккурат за ним ничего не было, только виднелась постыдно открытая жёлтая кость в мутно-красном круге мяса, покрытого тонкой кожей, словно колбаса плёнкой. Пошарив глазами по грязной от запёкшейся крови траве, я нашла остальную часть ноги: волосы на голени были гладко выбриты, а аккуратно подпиленные ногти были покрыты ярко-красным лаком.
Мне отчего-то было совсем не страшно – только тошнота подступила вдруг к горлу, а в венах словно бы потекло вместо крови что-то чужое, холодное и липкое. Несмотря на это, я продолжала отстранённо разглядывать труп, спокойно и без испуга. Напечённая солнцем голова слегка кружилась, но я едва ли ощущала это – мне отчего-то казалось, что всё это происходит сейчас не со мной, а с какой-то другой девочкой, похожей на меня, и не здесь, а в каком-то другом, неправильном, нереальном мире. Эта чужая, ненастоящая девочка разглядывала чей-то труп на поле, а я как будто бы стояла где-то в стороне и наблюдала за её реакцией. И поэтому было ни капельки не страшно.
Молодое женское личико со вздёрнутым носом смотрело открытыми голубыми глазами прямо на меня, потому что отрубленная голова лежала, прислонённая к туловищу, чуть под наклоном, повёрнутая в мою сторону. Вместо живота у женщины зияла огромная красная дыра, едва прикрытая оставшейся кожей, и, глядя на эту впадину, я отстранённо подметила, что кожа разрезана кое-как, криво.
- Ой, боженько… - простонал справа от меня Вовка-Григорий и, отскочив на пару шагов, согнулся пополам. Его вырвало.
Мы как будто и не заметили – всё продолжали, как заворожённые, смотреть на сгружённые в кучу, как мусор, останки, и перестало для нас существовать палящее в затылок солнце, и забылось про пакеты с продуктами, купленными строго по спискам, что составляли для нас дожидавшиеся дома бабушки. Мы были потерявшими ориентиры путниками, заблудшими на дороге жизни, мы были тихими свидетелями страшного преступления, стоявшими под куполом необъятного синего неба, стоявшими в высокой и уже желтоватой траве, и не было вокруг нас никого, кто мог бы вырвать нас из этого странного кокона тишины, в который затянула нас эта убитая женщина.
Сколько мы так простояли, я не помню, но за это время я успела рассмотреть и навеки отпечатать в памяти абсолютно каждую деталь: окровавленную дыру влагалища, постыдно не прикрытого из-за отсутствующих на положенном месте ног, большие мясные круги на месте грудей, три сломанных ногтя на правой руке, ладонь которой свернулась, как мёртвый паук, пальцами-ножками внутрь. И ещё запах: тяжёлый, гнилостный, заползающий в ноздри с боем и проникающий всё глубже, оседая на дне лёгких вечным осадком.
Юрка вышел из оцепенения первым. Он оглядел нас троих растерянным взглядом, и в глазах его стояли слёзы. Помнится, меня поразило это тогда так же сильно, как и кровавая находка в поле: прежде я никогда не видела, чтобы мой сильный, храбрый, стойкий брат плакал…
- Пошли, - он махнул нам рукой и нетвёрдой походкой направился к дороге. Оказавшись возле наших велосипедов, он медленно опустился на землю и обнял себя руками.
Мы обсели его плотным кружком. Юрке было тринадцать, нам с Вовтей одиннадцать, а Вовке-Григорию и вовсе десять, поэтому мы тянулись к нему, как к нашему лидеру, мы ждали его совета, его мудрых слов утешения, и Юрка знал это. Пересиливая дрожь в голосе, он заговорил:
- Мы не должны никому говорить. Мы никому не скажем.
Я промолчала – меньше всего мне сейчас хотелось открывать рот. Тем более что все мои мысли высказал за меня Вовтя, с которым мы всегда были ближе остальных.
- Ты что, сдурел? – возмутился он, растирая гневно текущие по щекам слёзы. – Мы должны сказать… в милицию…
- И что?! – вызверился на него внезапно Юрка, даже подскочив. – Телефон есть только на почте в Запсёлье! Пока мы доберёмся туда, пока дозвонимся, пока приедет кто-то… если приедет… Нас этот маньяк всех и порешит!
- Чого цэ? – встрял в разговор слабым голосом Вовка-Григорий.
- А того, - выплюнул Юрка, скривив свои красиво очерченные губы и невольно скопировав украинское Вовкигригорьево «гэ», - что сюда максимум какого-то пьянчугу-участкового пришлют, это ж глушь! Ещё, небось, сразу не поверят нам, малым. А пока будут возиться, бабулек всех этих допрашивать, тот, кто это сделал… - Он устремил подрагивающий палец в сторону трупа, - …он найдёт нас.
Вспоминая тот разговор позже, я поражалась, насколько Юркина интуиция точно сработала. Хотя на мой повзрослевший ум и приходило немало здравых идей (как, например, что убийца подсознательно хотел быть пойманным и поэтому намеренно оттащил труп к дороге и уж потом расчленил), но тогда никто из нас не засомневался в том, что Юрка прав. Все мы смотрели «Криминальную Россию» и помнили особо жуткие выпуски про убийцу пионеров Сливко, ростовского сатану Чикатило, мучителя юных мальчиков Фишера: монстры вроде этих злодеев вовсе даже не гнушались детьми, и кто знает, что творится у них в головах. Может, и вправду учинит этот нелюдь охоту на первого, кому попадётся на глаза жертва его животной похоти. А вдруг ради этого всё и затевалось?
И тут меня как будто громом поразило: а что, если он прямо сейчас залёг где-то в кукурузе и наблюдает за нами? По телу разом прошла ледяная дрожь, живот скрутило в склизкий узел, а лицо загорелось лихорадочным теплом, ведь именно на него, как мне представилось, и уставилось сейчас это чудище, запоминая каждую мою черту и занося меня на первое место в своём чёрном списке…
- Жека, - позвал меня Вовтя и сжал моё плечо. Пальцы у него были холодные, несмотря на жару. – Жека, плохо?
Я покачала головой. Троица моих друзей глядела на меня с минуту встревоженно, затем Юрка вновь заговорил:
- Нам нужно уезжать отсюда поскорее. Пускай кто-то другой найдёт её, не мы.
Он первым схватился за руль своего велосипеда, предварительно подобрав и швырнув в пакет пачку с недоеденным мороженым, которое прежде бросил на дорогу. Мы, потупив взгляды, последовали его примеру, и вскоре наша четвёрка вновь продолжала путь.
Нам не хотелось расставаться ни на миг, но бабушки ждали нашего возвращения с продуктами, и пришлось всё же заехать каждому в свой двор. Мы, впрочем, условились встретиться через полчаса в штабе – под раскидистыми ветвями гигантской шелковицы, что росла у нас в саду. Наши с Юркой родственники жили в одной хате, разделённой на две половины и имеющей два выхода и, соответственно, два двора, но сад был общей территорией, поэтому когда наша четвёрка собиралась в штабе, мы оба считали себя хозяевами собрания.
Моя бабуля попыталась усадить меня за стол, но я не могла смотреть на еду. Сославшись на съеденное по дороге мороженое, подпортившее мне аппетит, я отправилась во двор к Хмарским, надеясь подобрать Юрку, но того всё-таки уговорили поесть. Мне не очень-то хотелось отбиваться от второго приглашения отобедать, поэтому я незаметно скользнула сразу же в сад.
Шелковицу, под которой располагался наш штаб, я помню ещё с раннего детства, а родители привозили меня в Крамаренки каждое лето с самого моего рождения. Она кормила своими большими сладкими ягодами меня, кормила моего отца, точно такого же пожизненного сезонного визитёра, поэтому дерево это было одним из моих тайных символов, которыми я обозначала для себя начало летних каникул. Последний звонок не значил ничего, а вот если забраться на уютное разветвление и, раздвинув ветви, посмотреть сверху на поля, за которыми стеной стоит угрюмый лес – вот с этого момента и начиналось для меня лето.
Оставаться одной было страшно, но размышлять мне всегда нравилось наедине с собой, поэтому, поборов опасения, я всё-таки присела в тени дерева. Штаб представлял собой проржавевшую низенькую качельку, которую когда-то поставил для меня папа, тарзанку, опущенную до того уровня, чтобы, сидя на ней, ноги почти что касались земли, и детскую кроватку с железными решётчатыми поручнями и блестящими набалдашниками, на которую было накинуто чьё-то старое пальто, а сверху лежала оранжевая подушечка. Самым козырным местом считалась тарзанка, и на неё у нас имелась очерёдность, двое же остальных обычно помещались на кроватке, а кто-то один занимал качельку.
Мне отчего-то безопаснее всего было возле родной шелковицы, и я села в траву, вжавшись спиной в ствол. По сравнению с тем, в какой панике я гнала велосипед, держась наравне со спортивным Юркой, здесь, в знакомой атмосфере, мне было значительно спокойнее. Был даже соблазн признать, что увиденное в поле – дурной сон, чья-то глупая шутка, может, или просто показалось всё… Но нет, что-то внутри меня не давало этим трусливым мыслям просочиться внутрь, к сердцу. Мне было всего одиннадцать лет, но я знала точно: то, что я видела, было реально.
Я попыталась размышлять, подражая хладнокровным и сильным духом следователям, каких показывают по телевизору. Итак, в нашей деревне завёлся убийца-маньяк. Отчего-то у меня даже не вызывало сомнения, что он – один из местных: сезонный приезжий, как я сама, или же постоянный житель какого-то из сёл. Девушка вряд ли принадлежала к деревенской молодёжной тусовке: будучи здесь, в глуши, круглое лето, невольно запоминаешь всех ярких личностей в округе, а эту не узнал даже живущий в Крамаренках по полгода Вовка-Григорий. Значительно позже, годы спустя, когда для меня стали актуальными вопросы внешности, мне пришло в голову ещё одно наблюдение в пользу этой догадки: у найденной нами женщины слишком красиво были подпилены ногти на ногах – обычно местные красотки не обременяют себя педикюром, ладно уж говорить о длинных ногтях на руках: всё-таки тяжёлой работы в деревне хватает даже неженкам.
Стало быть, городская. Кто же она, что забыла в этой глуши, к кому приезжала? Деревня наша в основном тянулась вдоль одной асфальтированной дороги, и машины проезжали по ней максимум три раза в день, а когда всё-таки проезжали, все жители автоматически поворачивали на шум мотора головы – а значит, кто-то бы да заметил неизвестную. Может быть, она чья-то родственница и приехала на автобусе навестить свою, скажем, бабушку? Но, опять же, в Крамаренках общительный Вовка-Григорий, внук сплетницы тёти Кати, знал всех. Снова тупик.
Я быстро устала изображать из себя твёрдого характером следователя и к тому моменту, как ко мне присоединились мальчишки, уже снова успела себя запугать до дрожи в коленках. На лицах у всех троих было написано одно и то же: растерянность – и я подумала, что выгляжу сейчас, должно быть, точно так же. Мы сидели, понурившись, каждый на своём месте, и не знали, с чего начать. Вовка-Григорий покачивался на тарзанке, разглядывая свои грязные босые ноги, Вовтя сидел с грустным видом на моей качельке, Юрка лежал, закинув руки за голову, на кроватке и смотрел неотрывно в зарешёченное ветвями шелковицы небо.
Мне вдруг вспомнилось, как в прошлом году мы все, зажжённые энтузиазмом выдумщика Юрки, вознамерились провести расследование по факту пропажи абрикос с дерева в нашем саду. Все, конечно, знали, что это была наша соседка через дорогу, баба Наташка, но мы, возомнив себя экспертами, решили доказать это посредством снятия отпечатков пальцев со ствола дерева и сличения их с отпечатками упомянутой выше бабы Наташки. С этой целью мы с Юркой даже просили родителей привезти нам резиновые медицинские перчатки, но их мы получили аж в августе, когда абрикосовый сезон давно кончился.
Я испугалась, что Юрка и в этот раз захочет поиграть в детективов и потащит нас снимать отпечатки с растерзанных останков, ведь одна пара перчаток уцелела – лежала до сих пор у меня в аптечке… Но он сказал только вот что:
- Думаю, очень скоро её найдут. Вот пускай они и разбираются, а мы тут ни при чём.
Остальные угрюмо закивали. Кивнула и я. В этот день мы больше не говорили о том, что произошло.
Миновала неделя – невыносимо тяжёлая неделя ожидания. Мы старались поддерживать видимость нормальности: ходили на речку, резались часами в Пьяницу, Палки и Девятку (прим.авт – детские карточные игры), по вечерам засиживались у телевизора в доме Вовки-Григория… и ждали. Ждали, пока со стороны деревни, что кончалась кладбищем, не прибежит взмыленный пастух или другой деревенский пьянчужка с обезумевшим взглядом и не начнёт выкрикивать бессмыслицу, тыча пальцем в сторону полей, и мы одни будем знать, о чём он пытается сказать.
Но ничего не происходило. Жизнь текла до противного размеренно, летние дни, ранее казавшиеся нам восхитительно длинными, теперь тянулись, как резина, и нашего терпения едва хватало на то, чтобы продолжать изображать счастливых школьников на отдыхе. Тайком, в штабе, мы часто обсуждали происходящее, вспоминали особо шокирующие детали, воссоздавая их в уме, гадали над личностью убийцы, и постепенно всё отчётливее нам становилось понятно, что та убитая женщина каким-то образом стала неотъемлемой частью нашей компании и нашей жизни. Все разговоры так или иначе приводили нас к ней, она довлела над нашими детскими умами, как жуткий полтергейст, она была нашей общей тайной, а мы, мы одни против всего остального мира, были её хранителями. Это чувство – чувство, что мы владеем чем-то очень важным – сплотило нас ещё больше.
Один раз я, признаться, хотела поехать в поле одна и проверить, лежит ли наша неизвестная подруга на том же месте: мне почему-то подумалось, что убийца мог убрать останки, и тогда мы ждали зря. Дальше, чем завернуть за поворот, ведущий к кладбищу, меня, однако, не хватило – через несколько дворов жила собака Альфа, враг всех детей и кошмар моих детских лет. Каждый раз, когда мы проезжали по этой дороге, эта огромная овчарка со страшным грудным лаем бросалась нам навстречу и, широкими прыжками следуя за нами, провожала какое-то время, пока не убеждалась, что мы не собираемся заходить на её территорию. Альфу я боялась даже сильнее неизвестного маньяка, поэтому лишь только заслышала её металлический лай, завернула и что было духу помчала на велосипеде обратно.
По прошествии недели мы собрались в штабе на экстренное совещание. Все были до невозможного серьёзными, особенно Вовка-Григорий с его пятном грязи на кончике носа и синими от шелковицы руками. Юрка, растерявший свой спортивный лоск и весь какой-то осунувшийся, скомандовал:
- Пойдём проверять.
Я помню, что пока добирались, я пыталась держать руль ровно – тот ходил ходунами под моими трясущимися руками - и то и дело ёрзала на жёстком сиденье, отгоняя желание пописать. Позже я убедилась в том, что страх, от которого нутро сворачивается тугим ледяным узлом, и желание облегчиться у меня почему-то неразрывно связаны.
Тело оказалось на месте, но лежало оно не совсем так, как раньше. Левую голень со ступнёй оттащили в сторону и слегка подъели – мы решили, что собаки; голову кто-то откатил подальше от туловища, и она лежала лицом вверх, зелёная, распухшая, с жёлтыми, фиолетовыми и чёрными пятнами, вместо глаз зияли две пустые дыры, части носа и ушей не было – разгрызли крысы, которые при нашем появлении припустили кто куда, оставив своё пиршество. Те места на болотно-зелёном туловище, откуда должны были начинаться ноги и руки, почернели, и армии белых личинок копались в мёртвой плоти, совсем ещё маленькие наравне с почти в сантиметр длиной.
И ещё был этот запах. Едва уловив этот сильный и тяжёлый смрад, не предназначенный для человеческого нюха, я почти уже смалодушничала и убежала, но мои друзья шли вперёд, и хотя я не видела их лиц – только спины, мне казалось, все они выглядят такими решительными, такими мужественными, что я устыдилась собственной слабости и нагнала их.
Повторное видение человеческих останков отчего-то не вызвало у нас шока, ведь мы были детьми, а дети, как известно, быстро ко всему привыкают. Зажав носы двумя пальцами, мы выстроились в ряд перед трупом и оценивающе смотрели на него. Крыс, полевых мышей и пару ленивых ворон мы своим появлением разогнали, но оставалась ещё масса насекомых, беспрестанно ползающих по телу и жрущих его.
Было очевидно, что нашу несчастную подругу никто ещё не нашёл, и мне отчего-то стало вдруг стыдно за это перед ней – словно я, я лично была виновата в том, что она сейчас лежала, разлагаясь под солнцем, и местная фауна лакомилась её гниющим телом. Но о том, чтобы вернуться в деревню и рассказать всё взрослым, хотя бы даже бабушкам, речи не шло: это была наша тайна, наша ответственность. Мне даже сейчас трудно объяснить себе это наше упорство, но я не могу изменить того, что чувствовала тогда, что чувствовали мы все. И потом, ведь оставался ещё и убийца…
Вернувшись в штаб, мы стали решать, как нам поступить. Обнаружение этого трупа внезапно превратилось для нас в дело целого лета, в нечто, захватывающее наше сознание целиком: нам не думалось ни про речку, ни про камыши на Гаврылюковом ставке (прим.авт – пруду), которые как раз был черёд ломать и сушить на крыше бани, ни даже про скорый показ по телевизору «Вия», любимого всеми нами советского ужастика – мы забыли обо всех этих маленьких детских радостях, и осталась только одна-единственная цель.
Так было уже один раз, два года назад, когда Юрка принёс откуда-то слух, что соседи через дорогу, те самые, которые трясли наш абрикос, выбросили в заброшенную часть своего сада, прилегающему к нашему, старый трёхколёсный велосипед «Зайчик». Мы тогда, натянув на себя всю тёплую одежду и вооружившись палками, два дня подряд, с утра до вечера, вычищали этот участок посредством выбивания зарослей двухметровой крапивы. «Зайчик» мы так и не нашли – но чувство, овладевшее нами во время совместной работы, было схожим с тем, что мы испытывали сейчас. Одержимость.
- А давайте оставим на дороге какую-то метку, - предложил Вовтя, в эти дни совсем не такой улыбчивый, как всегда. – Бумажку там со стрелочкой, не знаю.
- Або вытягнэмо ногу, - хмыкнул Вовка-Григорий.
Юрка открыл было рот, наверняка собираясь возразить насчёт отпечатков пальцев, но осёкся и посмотрел на меня. В его ярких голубых глазах я прочла отражение собственных мыслей: перчатки, ну, конечно! Та самая пара, которая уцелела после наших прошлогодних игр!
От сердца у меня отлегло, и стало вдруг так легко, что, казалось, я готова была взлететь. Перчатки решали все наши проблемы: всего-то и нужно было, что кому-то одному надеть их, перенести ногу на видное место – и всё! Оставалось только решить, кому это сделать.
- Я нэ можу, - покачал головой Вовка-Григорий, - мэнэ знову вырвэ, а як на ногу цю прямо?
С ним согласились, и тогда взгляды сошлись на Вовте, но тот, мелко тряся головой, заявил, что за свой желудок тоже не ручается. Меня исключили сразу как девочку, поэтому оставался только Юрка. Юрка, самый старший, Юрка, наш лидер.
- Хорошо, - твёрдо кивнул он, хотя все и видели, с каким трудом дался ему этот кивок.
Мы условились не откладывать нашу затею в долгий ящик и вечером того же дня провернуть задуманное. Правда, нужно было придумать повод для ещё одной поездки: всю неделю мы никуда не выбирались, а тут целых два раза подряд куда-то едем – это могло показаться подозрительным не только нашим бабушкам, но ещё и тем, кто на следующий день найдёт на дороге часть тела нашего трупа. Поэтому следовало выскользнуть из дома незаметно.
Наши с Юркой бабушки были заняты совместным приготовлением пирожков на открытой печи, которая стояла в Юркином дворе, поэтому для нас не составило труда сбежать, не привлекая к себе лишнего внимания. Вовте пришлось сложнее: он соврал, что идёт к Вовке-Григорию смотреть телевизор, но его бабка заявила, что он должен вначале помочь ей убрать паутину с потолка в хате, поэтому его нам пришлось подождать. Вовке-Григорию же повезло больше всех – его бабушка смотрела какой-то слезливый сериал, а дедушка работал на тракторе в поле, и на исчезновение внука никто внимания не обратил.
Мы не стали ехать по асфальтированной дороге, боясь быть замеченными, поэтому добирались в объезд, по узенькой и ухабистой тропинке, вьющейся под лесом. Когда мы вновь оказались у трупа, солнце уже ощутимо клонилось к горизонту и поле покрылось золотисто-красным светом. Поднялся ветерок, и он тёплыми настойчивыми волнами гладил нам спины, поднимал веером мои длинные волосы. Прекратив замечать трупный смрад, идущий от нашей подруги, мы воодушевлённо приблизились к ней, вновь распугав собравшуюся поживиться её плотью живность. Нам было хорошо, нам было легко, ведь мы совершали правое дело, мы были хорошими, сознательными детьми.
Занятые пристальным наблюдением за тем, как осторожно Юрка натягивает на ладони наполовину прозрачные медицинские перчатки, мы совершенно не заметили приближающегося к нам человека, а когда заметили, было уже слишком поздно.
Дядя Саша жил на отшибе деревни, в полукилометре от кладбища, почти у кромки леса. Его дом долгое время стоял белой кирпичной недостройкой посреди поля, и мы прозвали его отчего-то замком, а года три назад дядя Саша, кременчужанин, охотник и рыбак, довёл-таки этот дом до ума и теперь заселялся в него почти на всё лето: рыбачил, солил рыбу, потом продавал её, а осенью, как рассказывал мне Вовка-Григорий, наведывался по выходным – охотился на зайцев и кабанов. Один раз, говорят, подстрелил настоящего оленя.
Его подвал я узнала сразу. Малышами мы часто лазали по «замку», играли с раздробленными частями белоснежных кирпичей, забирались также и в недостроенный подвал. Он был глубоким и просторным – ни у кого в деревне такого не было.
Было темно, но не так, как ночью в саду: очертания предметов я могла разглядеть из-за попадающего внутрь света из щелей широкого деревянного люка, что навис почти над самой моей головой. Закричать получилось не сразу: как только я поняла, что поймана, меня окатило ледяной волной ужаса, от которого даже в носу что-то закололо, как в январе, сердце подпрыгнуло едва ли не до самого горла, заколотилось с такой бешеной силой, что грудной клетке стало больно, и… мучительно захотелось пописать.
Справа от меня кто-то протяжно застонал. Морщась от боли в ушибленной голове (позже я узнала, что меня ударили по ней лопатой), я принялась оглядываться, а когда я увидела своих друзей, когда увидела, что дядя Саша сделал с Юркой… Горячая струя потекла между моих обтянутых шортиками ног, и я закричала.
***
25 лет спустя, Лос-Анджелес
Дама в синем сдвинула свои идеально тонкие чёрные брови, разглядывая очередную картину.
- Что вы думаете о ней? – поинтересовался знакомый голос за её спиной.
Обернувшись, женщина увидела своего знакомого, арт-критика, из-за хвалебной статьи которого она и решила посетить выставку работ неизвестной ей украинской художницы. Плотный мужчина был невысок ростом и имел длинные закрученные по краям усы, не такие изящные, как у киношного Пуаро, но образ детектива всё же приходил на ум при его виде.
Дама в синем перевела взгляд в сторону картины. Она была выдержана в мрачных тонах и изображала тщедушную мальчишескую спину, вывернутую так, что можно было пересчитать все позвонки; не сразу, но становилось понятно, что произошло с этим мальчиком, и в момент реализации у каждого из находящихся в галерее ценителей искусства наверняка по телу проходила дрожь. У мальчишки не было головы, а тело его лежало грудью на каком-то ящике, худые ножки разъехались беспомощно в стороны, между тощих белых ягодиц – бурая кровь…
- Это слишком брутально, - подала голос женщина, не сводя глаз с картины. Ей казалось, что светлое пятно невдалеке от несчастного мальчишки, в самом углу подвала, и есть его голова. – Каждая из её работ так и пышет грубостью, замешанной на страдании. И ещё попахивает мизандрией.
- Вы думаете? – протянул несколько удивлённо критик, затем повернулся в сторону обширного белого зала. Взгляд его остановился на черноволосой хозяйке экспозиции, которая перешёптывалась о чём-то с высокой мулаткой, нежно держа её за руку.
Дама в синем неодобрительно сморщила напудренный носик:
- Точно вам говорю, она ярко выраженная мужененавистница. К тому же, лесбиянка.
- А вас это оскорбляет? – Критик скосил на собеседницу лукавый взгляд.
Та вскинула упрямо подбородок:
- Меня оскорбляет вовсе не это, Джордж… На всех её картинах этой серии страдают исключительно мужчины – эти… - Она обратилась за помощью к табличке под картиной с обезглавленным ребёнком и с трудом прочла незнакомое устам имя: - Вовтя… и остальные два. А о страданиях самой Евгении мы не знаем ничего. Разве это не настораживает вас?
- Меня – нет, - пожал плечами критик. – Признаться, я падок до реализма Восточной Европы, а если мне нравится техника художника, он уже выиграл пятьдесят процентов моего расположения. Что же касается самой идеи, то, на мой взгляд, она великолепна. – Они вместе с дамой в синем молча проследовали к следующей картине с простым названием «Юрка». Критик покачал головой: - Знаете, Лиззи, многие пишут книги о пережитом травмирующем опыте, но подумайте, какой процент людей сейчас читает книги? Сделать коллекцию связанных одной мыслью картин и выставить их на всеобщее обозрение – по-моему, это чудесный способ одним выстрелом убить сразу нескольких зайцев: выпустить своих дремавших десятилетиями внутренних демонов, поделиться с людьми своей историей, ну и, конечно, подзаработать немного денег. Потому что людям нравятся страшные сказки про насилие, про жестокие убийства себе подобных – словом, про вот это всё.
Он кивнул в сторону «Юрки» - картины, на которой был изображён подросток с собачьим ошейником на шее. Подросток, истерично рыдая, прикладывал к окровавленной культе свою отрубленную правую руку.
Дама в синем передёрнула тонкими плечами и сняла у скользящего мимо официанта с подноса бокал игристого вина, то же сделал и критик.
- Я во многом с вами не согласна, Джордж, дорогой, - улыбнулась ему женщина холодно, - но всё-таки давайте выпьем за эту сумасшедшую русскую. Чем-то она зацепила и меня.
Они скупо чокнулись, пригубили из своих бокалов, после чего разошлись в разные углы зала, у входа в который висел рекламный плакат с надписью: «У дяди Саши в подвале. Шокирующие откровения Евгении Досенко». Ниже, маленькими буквами, было приписано: «Не рекомендовано для просмотра лицам младше восемнадцати лет».
***
Я часто думаю о своих друзьях детства. Пускаю фантазию на самотёк и гадаю, какими людьми могли бы они вырасти. Юрка наверняка пошёл бы по спортивной стезе: может, стал бы известным бегуном или футболистом – он, помнится, здорово гонял мяч, лучше всех в нашей любительской команде. Вовтя – тот точно связал бы свою жизнь с фехтованием: он обожал хвастаться, что когда-нибудь заработает титул мастера спорта. А вот Вовка-Григорий вряд ли пошёл бы далеко, он был из тех, кому многого для счастья не нужно: женился бы, наверное, на какой-нибудь работящей деревенской девушке, завели бы они с ней хозяйство, родили детей, внуков…
Иногда я сожалею, что меня спасли раньше, чем я присоединилась к ним, что моё тело не окоченело вместе с тремя другими, а моя душа не осталась навеки блуждать по дяди Сашиному подвалу, натыкаясь слепо на толстые стены в бурых пятнах старой крови. Иногда же, наоборот, меня охватывает дикая, безудержная радость от того, что я жива, что я выжила, и тогда я плачу, как идиотка, как маленькая девочка, которой когда-то была. Чаще, конечно, плачется совсем даже не счастливыми слезами…
«Жэк, - слышу я тогда рядом с ухом голос Вовки-Григория. – Ну, чого ты, гэй!».
«Да, Женька, не будь девчонкой, - поддерживает его Вовтя, затем задумчиво так протягивает: - Хотя ты, конечно, девчонка и есть…».
Юрка ничего не говорит, но я чувствую на себе его взгляд: ровный, спокойный, вразумляющий. Взгляд, каким и должны старшие братья смотреть на разревевшихся без причины младших сестёр.
Мне тогда становится одновременно жутко стыдно и до боли тоскливо, и хочется вскочить, прижать их к себе, всех троих, таких маленьких и хрупких по сравнению со мной, такой неправильно выросшей, нечестно взрослой женщиной. Но их никогда не оказывается рядом.
Здравствуйте, дорогие друзья!
Прошло уже достаточно много времени с тех пор, как я выставляла что-нибудь на дневнике. Но хочу, чтобы вы знали: дурака я не валяю! После окончания «Шести недель» я взялась за новый проект, на этот раз – полностью оригинальный. Он, как и вышеупомянутые 6Н, зрел во мне давно, и года четыре назад я даже начинала его осуществление, но, видимо, на тот момент мне не хватало опыта и уверенности. Думаю, сейчас я смогу довести его до конца.
Должна предупредить, что выпуск не начну до тех пор, пока у меня не будет готово большинство глав первой книги (а всего их планируется пять), поэтому придётся немного подождать. Тем не менее, мне не хотелось бы, чтобы вы меня забывали, поэтому параллельно со своим пятитомным проектом, имя которого я пока держу в тайне (рабочее название ещё не утвердилось как название окончательное), я буду выпускать рассказы.
За годы жизни у меня накопилось много идей для рассказов и повестей, которые я постепенно буду осуществлять. Прошу вас, внимательно прочтите предупреждения! Если вам не нравится такого рода литература, можно не трудиться начинать чтение. Я никого не хочу оскорбить выбранной мною темой – просто я, человек, выросший на романах Стивена Кинга, люблю всякие ужасы, поэтому рассказы мои в большинстве своём будут про маньяков. В некоторых из них будут присутствовать элементы мистики, некоторые будут содержать подробные описания злодеяний антагонистов в моих историях. Повторюсь: не нравится – не читайте. Нравится – добро пожаловать!
Рассказ «У дяди Саши в подвале» написан отчасти о реальных людях, события разворачиваются в реально существующей местности, но всё, происходящее в нём, - фикция. Идею я взяла из сна, который приснился ramen<3, но остальное – моя фантазия. Ещё должна предупредить, что для русскоязычного читателя я написала фразы, произнесённые на украинском, русскими буквами.
И ещё кое-что. Мой книжный псевдоним – Элис Крафт.
Приятного прочтения!
Название: У дяди Саши в подвале
Автор: viaorel a.k.a. Элис Крафт
Жанр: ужасы, детектив, original
Рейтинг: R
Предупреждения: подробные описания расчленённого тела, детские мучения
Размещение: запрещено
У дяди Саши в подвале
У ДЯДИ САШИ В ПОДВАЛЕ
Нас тогда четверо дружило: я, Юрка, Вовтя и Вовка-Григорий. Юрка был самым старшим из нас, лучше всех играл в футбол, по утрам бегал, обливался холодной водой и не пропускал ни одной спортивной трансляции по телевизору, который все шли смотреть к тёте Кате, Вовки-Григория бабушке – у неё единственной на всю деревню был телевизор. Ещё Юрка был моим троюродным братом, и я, как дурочка, хвасталась им перед остальными девчонками, будто все его достижения были моей заслугой.
Родители Вовти жили в Луганске, поэтому летом они его не навещали – далеко было слишком ехать. Обычно Вовтю сгружали на бабушку, Мотрю Максимовну, в начале июня, а забирали в самом конце августа, поэтому с Вовтей я, тоже всёлетная внучка, проводила больше всего времени. Он был сухоньким пареньком одиннадцати лет от роду, как и я, обожал играть в шпионов, а ещё ходил в фехтовальный кружок и, по его рассказам, был там лучшим.
Вовку-Григория стали называть двойным именем, чтобы не путать с Вовтей, которого так ласково величала его бабка Мотря. На самом деле Григорием звали Вовкиного отца, слесаря в Кременчуге, промышленном городке в тридцати с лишним километрах от нашей деревни. Вовка-Григорий никакими талантами на фоне нас, выходцев из более или менее крупных городов, не отличался, кроме, разве что, уникальной способности влипать в неприятности из-за своих бесконечных шалостей, а шалить он обожал. Не раз строгая тётя Катя запирала его в доме одного, а нас гнала прочь, чтобы мы не нарушали уединение узника. Мы, правда, пробирались тогда через сад к его окну и просовывали ему в форточку конфеты и пряники, так что, даже несмотря на свои хулиганские замашки, судьбой Вовка-Григорий обижен не был.
Я как единственная девчонка в группе имела статус особенного члена: в попахивающие наказанием затеи меня старались особо не ввязывать, если все вместе попадались на пакостях, то выгораживали меня в три голоса, а однажды, когда на моём велосипеде поломалась педаль, Вовтя с Юркой сами поехали в Кременчуг за новой деталью, за что им потом влетело. Такое отношение со стороны мальчишек иногда было, вроде, и выгодным для меня, но упрямство брало верх над комфортом, и я требовала, чтобы они прекратили. В начале каждого лета, когда нас свозили в Крамаренки родители, друзья обещали мне, что не станут проявлять ко мне особого отношения, но всякий раз обещание нарушали.
Это произошло в 1996 году. Стоял июль – я точно помню, потому что трава на полях уже пожухла и потеряла свежий вид, но выглядела всё же не так печально, как в августе. Мы возвращались из соседней деревни Запсёлье, где, в отличие от наших полузаброшенных Крамаренок, было целых три магазина и даже почта. Ехали через поля на велосипедах, ели на ходу плавящееся на глазах мороженое, слизывая время от времени утекающие по руке сладкие белые струи, и придерживали трясущиеся от неровной дороги пакеты, нацепленные на руль. Справа от нас плотной зелёной стеной стоял лес, слева шелестело под тёплым дыханием ветра кукурузное поле.
Вовтя остановился первым. Дорога в поле состояла из двух полос, выезженных телегами, поэтому ехали мы в парах: впереди Юрка и я, сразу за нами Вовтя, а самым последним обычно плёлся Вовка-Григорий, занятый своими, Вовкогригорьевскими, мыслями. Я была увлечена тем, что изучала едва виднеющиеся уже кресты на кладбищенском холме, которым начиналась с этого края наша деревня, поэтому затормозила не сразу – только когда меня окликнул брат.
- Вовтя что-то увидел, - сказал он мне, когда я, развернув свой старый синий «Аист», вернулась к остановившимся друзьям. Затем он обернулся к Вовте: - Что там, где?
- Да там, - слабо произнёс мальчик, махнув рукой куда-то вправо.
Мы все как по команде повернули головы в указанном направлении – и тоже увидели. В поле трава обычно росла высокая, достающая нам чуть ли не по грудь, поэтому когда кто-то проходил по полю, от него оставалась заметная ещё пару дней притоптанная дорожка. Такую дорожку мы и разглядели в высыхающем от июльского солнца поле: она вилась неровными зигзагами из леса и завершалась метрах в пяти от нас – там, где особенно притоптанная трава была вся какая-то бежевая. На земле что-то лежало, и Юрка устремился туда первым, за ним кинулся Вовка-Григорий, а я помедлила, глядя на белого как мел Вовтю. Он выглядел так, словно вот-вот готов упасть в обморок, и тут мне в голову пришло, что, сидя на велосипеде, он вполне мог разглядеть находку раньше всех и, вероятно, она не была чем-то хорошим.
Моя догадка подтвердилась, когда я услышала поражённые возгласы Юрки и Вовки-Григория. Вовтя как-то болезненно поморщился и поплёлся к ним. Не чувствуя собственного тела, я направилась следом.
- Жека, не подходи! – странным высоким голосом предупредил меня Юрка, но не попытался остановить меня – видимо, он не мог сдвинуться с места.
Первым, что я увидела, было бедро. Белое, красивое и совершенно нелепо смотрящееся лежащим на зеленовато-жёлтой траве, отдельно от тела, женское бедро. Оно было обрублено аккурат возле места соединения с тазом, и пара-тройка закрученных чёрных волосков у самого его края, на внутренней стороне, напоминала о том, что совсем недавно у бедра этого было продолжение – женское лоно. Коленка была нетронута, зато аккурат за ним ничего не было, только виднелась постыдно открытая жёлтая кость в мутно-красном круге мяса, покрытого тонкой кожей, словно колбаса плёнкой. Пошарив глазами по грязной от запёкшейся крови траве, я нашла остальную часть ноги: волосы на голени были гладко выбриты, а аккуратно подпиленные ногти были покрыты ярко-красным лаком.
Мне отчего-то было совсем не страшно – только тошнота подступила вдруг к горлу, а в венах словно бы потекло вместо крови что-то чужое, холодное и липкое. Несмотря на это, я продолжала отстранённо разглядывать труп, спокойно и без испуга. Напечённая солнцем голова слегка кружилась, но я едва ли ощущала это – мне отчего-то казалось, что всё это происходит сейчас не со мной, а с какой-то другой девочкой, похожей на меня, и не здесь, а в каком-то другом, неправильном, нереальном мире. Эта чужая, ненастоящая девочка разглядывала чей-то труп на поле, а я как будто бы стояла где-то в стороне и наблюдала за её реакцией. И поэтому было ни капельки не страшно.
Молодое женское личико со вздёрнутым носом смотрело открытыми голубыми глазами прямо на меня, потому что отрубленная голова лежала, прислонённая к туловищу, чуть под наклоном, повёрнутая в мою сторону. Вместо живота у женщины зияла огромная красная дыра, едва прикрытая оставшейся кожей, и, глядя на эту впадину, я отстранённо подметила, что кожа разрезана кое-как, криво.
- Ой, боженько… - простонал справа от меня Вовка-Григорий и, отскочив на пару шагов, согнулся пополам. Его вырвало.
Мы как будто и не заметили – всё продолжали, как заворожённые, смотреть на сгружённые в кучу, как мусор, останки, и перестало для нас существовать палящее в затылок солнце, и забылось про пакеты с продуктами, купленными строго по спискам, что составляли для нас дожидавшиеся дома бабушки. Мы были потерявшими ориентиры путниками, заблудшими на дороге жизни, мы были тихими свидетелями страшного преступления, стоявшими под куполом необъятного синего неба, стоявшими в высокой и уже желтоватой траве, и не было вокруг нас никого, кто мог бы вырвать нас из этого странного кокона тишины, в который затянула нас эта убитая женщина.
Сколько мы так простояли, я не помню, но за это время я успела рассмотреть и навеки отпечатать в памяти абсолютно каждую деталь: окровавленную дыру влагалища, постыдно не прикрытого из-за отсутствующих на положенном месте ног, большие мясные круги на месте грудей, три сломанных ногтя на правой руке, ладонь которой свернулась, как мёртвый паук, пальцами-ножками внутрь. И ещё запах: тяжёлый, гнилостный, заползающий в ноздри с боем и проникающий всё глубже, оседая на дне лёгких вечным осадком.
Юрка вышел из оцепенения первым. Он оглядел нас троих растерянным взглядом, и в глазах его стояли слёзы. Помнится, меня поразило это тогда так же сильно, как и кровавая находка в поле: прежде я никогда не видела, чтобы мой сильный, храбрый, стойкий брат плакал…
- Пошли, - он махнул нам рукой и нетвёрдой походкой направился к дороге. Оказавшись возле наших велосипедов, он медленно опустился на землю и обнял себя руками.
Мы обсели его плотным кружком. Юрке было тринадцать, нам с Вовтей одиннадцать, а Вовке-Григорию и вовсе десять, поэтому мы тянулись к нему, как к нашему лидеру, мы ждали его совета, его мудрых слов утешения, и Юрка знал это. Пересиливая дрожь в голосе, он заговорил:
- Мы не должны никому говорить. Мы никому не скажем.
Я промолчала – меньше всего мне сейчас хотелось открывать рот. Тем более что все мои мысли высказал за меня Вовтя, с которым мы всегда были ближе остальных.
- Ты что, сдурел? – возмутился он, растирая гневно текущие по щекам слёзы. – Мы должны сказать… в милицию…
- И что?! – вызверился на него внезапно Юрка, даже подскочив. – Телефон есть только на почте в Запсёлье! Пока мы доберёмся туда, пока дозвонимся, пока приедет кто-то… если приедет… Нас этот маньяк всех и порешит!
- Чого цэ? – встрял в разговор слабым голосом Вовка-Григорий.
- А того, - выплюнул Юрка, скривив свои красиво очерченные губы и невольно скопировав украинское Вовкигригорьево «гэ», - что сюда максимум какого-то пьянчугу-участкового пришлют, это ж глушь! Ещё, небось, сразу не поверят нам, малым. А пока будут возиться, бабулек всех этих допрашивать, тот, кто это сделал… - Он устремил подрагивающий палец в сторону трупа, - …он найдёт нас.
Вспоминая тот разговор позже, я поражалась, насколько Юркина интуиция точно сработала. Хотя на мой повзрослевший ум и приходило немало здравых идей (как, например, что убийца подсознательно хотел быть пойманным и поэтому намеренно оттащил труп к дороге и уж потом расчленил), но тогда никто из нас не засомневался в том, что Юрка прав. Все мы смотрели «Криминальную Россию» и помнили особо жуткие выпуски про убийцу пионеров Сливко, ростовского сатану Чикатило, мучителя юных мальчиков Фишера: монстры вроде этих злодеев вовсе даже не гнушались детьми, и кто знает, что творится у них в головах. Может, и вправду учинит этот нелюдь охоту на первого, кому попадётся на глаза жертва его животной похоти. А вдруг ради этого всё и затевалось?
И тут меня как будто громом поразило: а что, если он прямо сейчас залёг где-то в кукурузе и наблюдает за нами? По телу разом прошла ледяная дрожь, живот скрутило в склизкий узел, а лицо загорелось лихорадочным теплом, ведь именно на него, как мне представилось, и уставилось сейчас это чудище, запоминая каждую мою черту и занося меня на первое место в своём чёрном списке…
- Жека, - позвал меня Вовтя и сжал моё плечо. Пальцы у него были холодные, несмотря на жару. – Жека, плохо?
Я покачала головой. Троица моих друзей глядела на меня с минуту встревоженно, затем Юрка вновь заговорил:
- Нам нужно уезжать отсюда поскорее. Пускай кто-то другой найдёт её, не мы.
Он первым схватился за руль своего велосипеда, предварительно подобрав и швырнув в пакет пачку с недоеденным мороженым, которое прежде бросил на дорогу. Мы, потупив взгляды, последовали его примеру, и вскоре наша четвёрка вновь продолжала путь.
Нам не хотелось расставаться ни на миг, но бабушки ждали нашего возвращения с продуктами, и пришлось всё же заехать каждому в свой двор. Мы, впрочем, условились встретиться через полчаса в штабе – под раскидистыми ветвями гигантской шелковицы, что росла у нас в саду. Наши с Юркой родственники жили в одной хате, разделённой на две половины и имеющей два выхода и, соответственно, два двора, но сад был общей территорией, поэтому когда наша четвёрка собиралась в штабе, мы оба считали себя хозяевами собрания.
Моя бабуля попыталась усадить меня за стол, но я не могла смотреть на еду. Сославшись на съеденное по дороге мороженое, подпортившее мне аппетит, я отправилась во двор к Хмарским, надеясь подобрать Юрку, но того всё-таки уговорили поесть. Мне не очень-то хотелось отбиваться от второго приглашения отобедать, поэтому я незаметно скользнула сразу же в сад.
Шелковицу, под которой располагался наш штаб, я помню ещё с раннего детства, а родители привозили меня в Крамаренки каждое лето с самого моего рождения. Она кормила своими большими сладкими ягодами меня, кормила моего отца, точно такого же пожизненного сезонного визитёра, поэтому дерево это было одним из моих тайных символов, которыми я обозначала для себя начало летних каникул. Последний звонок не значил ничего, а вот если забраться на уютное разветвление и, раздвинув ветви, посмотреть сверху на поля, за которыми стеной стоит угрюмый лес – вот с этого момента и начиналось для меня лето.
Оставаться одной было страшно, но размышлять мне всегда нравилось наедине с собой, поэтому, поборов опасения, я всё-таки присела в тени дерева. Штаб представлял собой проржавевшую низенькую качельку, которую когда-то поставил для меня папа, тарзанку, опущенную до того уровня, чтобы, сидя на ней, ноги почти что касались земли, и детскую кроватку с железными решётчатыми поручнями и блестящими набалдашниками, на которую было накинуто чьё-то старое пальто, а сверху лежала оранжевая подушечка. Самым козырным местом считалась тарзанка, и на неё у нас имелась очерёдность, двое же остальных обычно помещались на кроватке, а кто-то один занимал качельку.
Мне отчего-то безопаснее всего было возле родной шелковицы, и я села в траву, вжавшись спиной в ствол. По сравнению с тем, в какой панике я гнала велосипед, держась наравне со спортивным Юркой, здесь, в знакомой атмосфере, мне было значительно спокойнее. Был даже соблазн признать, что увиденное в поле – дурной сон, чья-то глупая шутка, может, или просто показалось всё… Но нет, что-то внутри меня не давало этим трусливым мыслям просочиться внутрь, к сердцу. Мне было всего одиннадцать лет, но я знала точно: то, что я видела, было реально.
Я попыталась размышлять, подражая хладнокровным и сильным духом следователям, каких показывают по телевизору. Итак, в нашей деревне завёлся убийца-маньяк. Отчего-то у меня даже не вызывало сомнения, что он – один из местных: сезонный приезжий, как я сама, или же постоянный житель какого-то из сёл. Девушка вряд ли принадлежала к деревенской молодёжной тусовке: будучи здесь, в глуши, круглое лето, невольно запоминаешь всех ярких личностей в округе, а эту не узнал даже живущий в Крамаренках по полгода Вовка-Григорий. Значительно позже, годы спустя, когда для меня стали актуальными вопросы внешности, мне пришло в голову ещё одно наблюдение в пользу этой догадки: у найденной нами женщины слишком красиво были подпилены ногти на ногах – обычно местные красотки не обременяют себя педикюром, ладно уж говорить о длинных ногтях на руках: всё-таки тяжёлой работы в деревне хватает даже неженкам.
Стало быть, городская. Кто же она, что забыла в этой глуши, к кому приезжала? Деревня наша в основном тянулась вдоль одной асфальтированной дороги, и машины проезжали по ней максимум три раза в день, а когда всё-таки проезжали, все жители автоматически поворачивали на шум мотора головы – а значит, кто-то бы да заметил неизвестную. Может быть, она чья-то родственница и приехала на автобусе навестить свою, скажем, бабушку? Но, опять же, в Крамаренках общительный Вовка-Григорий, внук сплетницы тёти Кати, знал всех. Снова тупик.
Я быстро устала изображать из себя твёрдого характером следователя и к тому моменту, как ко мне присоединились мальчишки, уже снова успела себя запугать до дрожи в коленках. На лицах у всех троих было написано одно и то же: растерянность – и я подумала, что выгляжу сейчас, должно быть, точно так же. Мы сидели, понурившись, каждый на своём месте, и не знали, с чего начать. Вовка-Григорий покачивался на тарзанке, разглядывая свои грязные босые ноги, Вовтя сидел с грустным видом на моей качельке, Юрка лежал, закинув руки за голову, на кроватке и смотрел неотрывно в зарешёченное ветвями шелковицы небо.
Мне вдруг вспомнилось, как в прошлом году мы все, зажжённые энтузиазмом выдумщика Юрки, вознамерились провести расследование по факту пропажи абрикос с дерева в нашем саду. Все, конечно, знали, что это была наша соседка через дорогу, баба Наташка, но мы, возомнив себя экспертами, решили доказать это посредством снятия отпечатков пальцев со ствола дерева и сличения их с отпечатками упомянутой выше бабы Наташки. С этой целью мы с Юркой даже просили родителей привезти нам резиновые медицинские перчатки, но их мы получили аж в августе, когда абрикосовый сезон давно кончился.
Я испугалась, что Юрка и в этот раз захочет поиграть в детективов и потащит нас снимать отпечатки с растерзанных останков, ведь одна пара перчаток уцелела – лежала до сих пор у меня в аптечке… Но он сказал только вот что:
- Думаю, очень скоро её найдут. Вот пускай они и разбираются, а мы тут ни при чём.
Остальные угрюмо закивали. Кивнула и я. В этот день мы больше не говорили о том, что произошло.
Миновала неделя – невыносимо тяжёлая неделя ожидания. Мы старались поддерживать видимость нормальности: ходили на речку, резались часами в Пьяницу, Палки и Девятку (прим.авт – детские карточные игры), по вечерам засиживались у телевизора в доме Вовки-Григория… и ждали. Ждали, пока со стороны деревни, что кончалась кладбищем, не прибежит взмыленный пастух или другой деревенский пьянчужка с обезумевшим взглядом и не начнёт выкрикивать бессмыслицу, тыча пальцем в сторону полей, и мы одни будем знать, о чём он пытается сказать.
Но ничего не происходило. Жизнь текла до противного размеренно, летние дни, ранее казавшиеся нам восхитительно длинными, теперь тянулись, как резина, и нашего терпения едва хватало на то, чтобы продолжать изображать счастливых школьников на отдыхе. Тайком, в штабе, мы часто обсуждали происходящее, вспоминали особо шокирующие детали, воссоздавая их в уме, гадали над личностью убийцы, и постепенно всё отчётливее нам становилось понятно, что та убитая женщина каким-то образом стала неотъемлемой частью нашей компании и нашей жизни. Все разговоры так или иначе приводили нас к ней, она довлела над нашими детскими умами, как жуткий полтергейст, она была нашей общей тайной, а мы, мы одни против всего остального мира, были её хранителями. Это чувство – чувство, что мы владеем чем-то очень важным – сплотило нас ещё больше.
Один раз я, признаться, хотела поехать в поле одна и проверить, лежит ли наша неизвестная подруга на том же месте: мне почему-то подумалось, что убийца мог убрать останки, и тогда мы ждали зря. Дальше, чем завернуть за поворот, ведущий к кладбищу, меня, однако, не хватило – через несколько дворов жила собака Альфа, враг всех детей и кошмар моих детских лет. Каждый раз, когда мы проезжали по этой дороге, эта огромная овчарка со страшным грудным лаем бросалась нам навстречу и, широкими прыжками следуя за нами, провожала какое-то время, пока не убеждалась, что мы не собираемся заходить на её территорию. Альфу я боялась даже сильнее неизвестного маньяка, поэтому лишь только заслышала её металлический лай, завернула и что было духу помчала на велосипеде обратно.
По прошествии недели мы собрались в штабе на экстренное совещание. Все были до невозможного серьёзными, особенно Вовка-Григорий с его пятном грязи на кончике носа и синими от шелковицы руками. Юрка, растерявший свой спортивный лоск и весь какой-то осунувшийся, скомандовал:
- Пойдём проверять.
Я помню, что пока добирались, я пыталась держать руль ровно – тот ходил ходунами под моими трясущимися руками - и то и дело ёрзала на жёстком сиденье, отгоняя желание пописать. Позже я убедилась в том, что страх, от которого нутро сворачивается тугим ледяным узлом, и желание облегчиться у меня почему-то неразрывно связаны.
Тело оказалось на месте, но лежало оно не совсем так, как раньше. Левую голень со ступнёй оттащили в сторону и слегка подъели – мы решили, что собаки; голову кто-то откатил подальше от туловища, и она лежала лицом вверх, зелёная, распухшая, с жёлтыми, фиолетовыми и чёрными пятнами, вместо глаз зияли две пустые дыры, части носа и ушей не было – разгрызли крысы, которые при нашем появлении припустили кто куда, оставив своё пиршество. Те места на болотно-зелёном туловище, откуда должны были начинаться ноги и руки, почернели, и армии белых личинок копались в мёртвой плоти, совсем ещё маленькие наравне с почти в сантиметр длиной.
И ещё был этот запах. Едва уловив этот сильный и тяжёлый смрад, не предназначенный для человеческого нюха, я почти уже смалодушничала и убежала, но мои друзья шли вперёд, и хотя я не видела их лиц – только спины, мне казалось, все они выглядят такими решительными, такими мужественными, что я устыдилась собственной слабости и нагнала их.
Повторное видение человеческих останков отчего-то не вызвало у нас шока, ведь мы были детьми, а дети, как известно, быстро ко всему привыкают. Зажав носы двумя пальцами, мы выстроились в ряд перед трупом и оценивающе смотрели на него. Крыс, полевых мышей и пару ленивых ворон мы своим появлением разогнали, но оставалась ещё масса насекомых, беспрестанно ползающих по телу и жрущих его.
Было очевидно, что нашу несчастную подругу никто ещё не нашёл, и мне отчего-то стало вдруг стыдно за это перед ней – словно я, я лично была виновата в том, что она сейчас лежала, разлагаясь под солнцем, и местная фауна лакомилась её гниющим телом. Но о том, чтобы вернуться в деревню и рассказать всё взрослым, хотя бы даже бабушкам, речи не шло: это была наша тайна, наша ответственность. Мне даже сейчас трудно объяснить себе это наше упорство, но я не могу изменить того, что чувствовала тогда, что чувствовали мы все. И потом, ведь оставался ещё и убийца…
Вернувшись в штаб, мы стали решать, как нам поступить. Обнаружение этого трупа внезапно превратилось для нас в дело целого лета, в нечто, захватывающее наше сознание целиком: нам не думалось ни про речку, ни про камыши на Гаврылюковом ставке (прим.авт – пруду), которые как раз был черёд ломать и сушить на крыше бани, ни даже про скорый показ по телевизору «Вия», любимого всеми нами советского ужастика – мы забыли обо всех этих маленьких детских радостях, и осталась только одна-единственная цель.
Так было уже один раз, два года назад, когда Юрка принёс откуда-то слух, что соседи через дорогу, те самые, которые трясли наш абрикос, выбросили в заброшенную часть своего сада, прилегающему к нашему, старый трёхколёсный велосипед «Зайчик». Мы тогда, натянув на себя всю тёплую одежду и вооружившись палками, два дня подряд, с утра до вечера, вычищали этот участок посредством выбивания зарослей двухметровой крапивы. «Зайчик» мы так и не нашли – но чувство, овладевшее нами во время совместной работы, было схожим с тем, что мы испытывали сейчас. Одержимость.
- А давайте оставим на дороге какую-то метку, - предложил Вовтя, в эти дни совсем не такой улыбчивый, как всегда. – Бумажку там со стрелочкой, не знаю.
- Або вытягнэмо ногу, - хмыкнул Вовка-Григорий.
Юрка открыл было рот, наверняка собираясь возразить насчёт отпечатков пальцев, но осёкся и посмотрел на меня. В его ярких голубых глазах я прочла отражение собственных мыслей: перчатки, ну, конечно! Та самая пара, которая уцелела после наших прошлогодних игр!
От сердца у меня отлегло, и стало вдруг так легко, что, казалось, я готова была взлететь. Перчатки решали все наши проблемы: всего-то и нужно было, что кому-то одному надеть их, перенести ногу на видное место – и всё! Оставалось только решить, кому это сделать.
- Я нэ можу, - покачал головой Вовка-Григорий, - мэнэ знову вырвэ, а як на ногу цю прямо?
С ним согласились, и тогда взгляды сошлись на Вовте, но тот, мелко тряся головой, заявил, что за свой желудок тоже не ручается. Меня исключили сразу как девочку, поэтому оставался только Юрка. Юрка, самый старший, Юрка, наш лидер.
- Хорошо, - твёрдо кивнул он, хотя все и видели, с каким трудом дался ему этот кивок.
Мы условились не откладывать нашу затею в долгий ящик и вечером того же дня провернуть задуманное. Правда, нужно было придумать повод для ещё одной поездки: всю неделю мы никуда не выбирались, а тут целых два раза подряд куда-то едем – это могло показаться подозрительным не только нашим бабушкам, но ещё и тем, кто на следующий день найдёт на дороге часть тела нашего трупа. Поэтому следовало выскользнуть из дома незаметно.
Наши с Юркой бабушки были заняты совместным приготовлением пирожков на открытой печи, которая стояла в Юркином дворе, поэтому для нас не составило труда сбежать, не привлекая к себе лишнего внимания. Вовте пришлось сложнее: он соврал, что идёт к Вовке-Григорию смотреть телевизор, но его бабка заявила, что он должен вначале помочь ей убрать паутину с потолка в хате, поэтому его нам пришлось подождать. Вовке-Григорию же повезло больше всех – его бабушка смотрела какой-то слезливый сериал, а дедушка работал на тракторе в поле, и на исчезновение внука никто внимания не обратил.
Мы не стали ехать по асфальтированной дороге, боясь быть замеченными, поэтому добирались в объезд, по узенькой и ухабистой тропинке, вьющейся под лесом. Когда мы вновь оказались у трупа, солнце уже ощутимо клонилось к горизонту и поле покрылось золотисто-красным светом. Поднялся ветерок, и он тёплыми настойчивыми волнами гладил нам спины, поднимал веером мои длинные волосы. Прекратив замечать трупный смрад, идущий от нашей подруги, мы воодушевлённо приблизились к ней, вновь распугав собравшуюся поживиться её плотью живность. Нам было хорошо, нам было легко, ведь мы совершали правое дело, мы были хорошими, сознательными детьми.
Занятые пристальным наблюдением за тем, как осторожно Юрка натягивает на ладони наполовину прозрачные медицинские перчатки, мы совершенно не заметили приближающегося к нам человека, а когда заметили, было уже слишком поздно.
Дядя Саша жил на отшибе деревни, в полукилометре от кладбища, почти у кромки леса. Его дом долгое время стоял белой кирпичной недостройкой посреди поля, и мы прозвали его отчего-то замком, а года три назад дядя Саша, кременчужанин, охотник и рыбак, довёл-таки этот дом до ума и теперь заселялся в него почти на всё лето: рыбачил, солил рыбу, потом продавал её, а осенью, как рассказывал мне Вовка-Григорий, наведывался по выходным – охотился на зайцев и кабанов. Один раз, говорят, подстрелил настоящего оленя.
Его подвал я узнала сразу. Малышами мы часто лазали по «замку», играли с раздробленными частями белоснежных кирпичей, забирались также и в недостроенный подвал. Он был глубоким и просторным – ни у кого в деревне такого не было.
Было темно, но не так, как ночью в саду: очертания предметов я могла разглядеть из-за попадающего внутрь света из щелей широкого деревянного люка, что навис почти над самой моей головой. Закричать получилось не сразу: как только я поняла, что поймана, меня окатило ледяной волной ужаса, от которого даже в носу что-то закололо, как в январе, сердце подпрыгнуло едва ли не до самого горла, заколотилось с такой бешеной силой, что грудной клетке стало больно, и… мучительно захотелось пописать.
Справа от меня кто-то протяжно застонал. Морщась от боли в ушибленной голове (позже я узнала, что меня ударили по ней лопатой), я принялась оглядываться, а когда я увидела своих друзей, когда увидела, что дядя Саша сделал с Юркой… Горячая струя потекла между моих обтянутых шортиками ног, и я закричала.
***
25 лет спустя, Лос-Анджелес
Дама в синем сдвинула свои идеально тонкие чёрные брови, разглядывая очередную картину.
- Что вы думаете о ней? – поинтересовался знакомый голос за её спиной.
Обернувшись, женщина увидела своего знакомого, арт-критика, из-за хвалебной статьи которого она и решила посетить выставку работ неизвестной ей украинской художницы. Плотный мужчина был невысок ростом и имел длинные закрученные по краям усы, не такие изящные, как у киношного Пуаро, но образ детектива всё же приходил на ум при его виде.
Дама в синем перевела взгляд в сторону картины. Она была выдержана в мрачных тонах и изображала тщедушную мальчишескую спину, вывернутую так, что можно было пересчитать все позвонки; не сразу, но становилось понятно, что произошло с этим мальчиком, и в момент реализации у каждого из находящихся в галерее ценителей искусства наверняка по телу проходила дрожь. У мальчишки не было головы, а тело его лежало грудью на каком-то ящике, худые ножки разъехались беспомощно в стороны, между тощих белых ягодиц – бурая кровь…
- Это слишком брутально, - подала голос женщина, не сводя глаз с картины. Ей казалось, что светлое пятно невдалеке от несчастного мальчишки, в самом углу подвала, и есть его голова. – Каждая из её работ так и пышет грубостью, замешанной на страдании. И ещё попахивает мизандрией.
- Вы думаете? – протянул несколько удивлённо критик, затем повернулся в сторону обширного белого зала. Взгляд его остановился на черноволосой хозяйке экспозиции, которая перешёптывалась о чём-то с высокой мулаткой, нежно держа её за руку.
Дама в синем неодобрительно сморщила напудренный носик:
- Точно вам говорю, она ярко выраженная мужененавистница. К тому же, лесбиянка.
- А вас это оскорбляет? – Критик скосил на собеседницу лукавый взгляд.
Та вскинула упрямо подбородок:
- Меня оскорбляет вовсе не это, Джордж… На всех её картинах этой серии страдают исключительно мужчины – эти… - Она обратилась за помощью к табличке под картиной с обезглавленным ребёнком и с трудом прочла незнакомое устам имя: - Вовтя… и остальные два. А о страданиях самой Евгении мы не знаем ничего. Разве это не настораживает вас?
- Меня – нет, - пожал плечами критик. – Признаться, я падок до реализма Восточной Европы, а если мне нравится техника художника, он уже выиграл пятьдесят процентов моего расположения. Что же касается самой идеи, то, на мой взгляд, она великолепна. – Они вместе с дамой в синем молча проследовали к следующей картине с простым названием «Юрка». Критик покачал головой: - Знаете, Лиззи, многие пишут книги о пережитом травмирующем опыте, но подумайте, какой процент людей сейчас читает книги? Сделать коллекцию связанных одной мыслью картин и выставить их на всеобщее обозрение – по-моему, это чудесный способ одним выстрелом убить сразу нескольких зайцев: выпустить своих дремавших десятилетиями внутренних демонов, поделиться с людьми своей историей, ну и, конечно, подзаработать немного денег. Потому что людям нравятся страшные сказки про насилие, про жестокие убийства себе подобных – словом, про вот это всё.
Он кивнул в сторону «Юрки» - картины, на которой был изображён подросток с собачьим ошейником на шее. Подросток, истерично рыдая, прикладывал к окровавленной культе свою отрубленную правую руку.
Дама в синем передёрнула тонкими плечами и сняла у скользящего мимо официанта с подноса бокал игристого вина, то же сделал и критик.
- Я во многом с вами не согласна, Джордж, дорогой, - улыбнулась ему женщина холодно, - но всё-таки давайте выпьем за эту сумасшедшую русскую. Чем-то она зацепила и меня.
Они скупо чокнулись, пригубили из своих бокалов, после чего разошлись в разные углы зала, у входа в который висел рекламный плакат с надписью: «У дяди Саши в подвале. Шокирующие откровения Евгении Досенко». Ниже, маленькими буквами, было приписано: «Не рекомендовано для просмотра лицам младше восемнадцати лет».
***
Я часто думаю о своих друзьях детства. Пускаю фантазию на самотёк и гадаю, какими людьми могли бы они вырасти. Юрка наверняка пошёл бы по спортивной стезе: может, стал бы известным бегуном или футболистом – он, помнится, здорово гонял мяч, лучше всех в нашей любительской команде. Вовтя – тот точно связал бы свою жизнь с фехтованием: он обожал хвастаться, что когда-нибудь заработает титул мастера спорта. А вот Вовка-Григорий вряд ли пошёл бы далеко, он был из тех, кому многого для счастья не нужно: женился бы, наверное, на какой-нибудь работящей деревенской девушке, завели бы они с ней хозяйство, родили детей, внуков…
Иногда я сожалею, что меня спасли раньше, чем я присоединилась к ним, что моё тело не окоченело вместе с тремя другими, а моя душа не осталась навеки блуждать по дяди Сашиному подвалу, натыкаясь слепо на толстые стены в бурых пятнах старой крови. Иногда же, наоборот, меня охватывает дикая, безудержная радость от того, что я жива, что я выжила, и тогда я плачу, как идиотка, как маленькая девочка, которой когда-то была. Чаще, конечно, плачется совсем даже не счастливыми слезами…
«Жэк, - слышу я тогда рядом с ухом голос Вовки-Григория. – Ну, чого ты, гэй!».
«Да, Женька, не будь девчонкой, - поддерживает его Вовтя, затем задумчиво так протягивает: - Хотя ты, конечно, девчонка и есть…».
Юрка ничего не говорит, но я чувствую на себе его взгляд: ровный, спокойный, вразумляющий. Взгляд, каким и должны старшие братья смотреть на разревевшихся без причины младших сестёр.
Мне тогда становится одновременно жутко стыдно и до боли тоскливо, и хочется вскочить, прижать их к себе, всех троих, таких маленьких и хрупких по сравнению со мной, такой неправильно выросшей, нечестно взрослой женщиной. Но их никогда не оказывается рядом.
-
-
15.09.2011 в 08:29меня зацепило не хуже "Криминальной России".
Виа, ты великолепна.
-
-
15.09.2011 в 08:51меня зацепило не хуже "Криминальной России".
КР - отстой. Элис Крафт всегда со мной!
-
-
15.09.2011 в 10:50я даже завидую тому, что она "всегда с тобой"...
даёшь Элис Крафт в каждый дом!
-
-
15.09.2011 в 13:33аха-ха-ха-ха... АХА-ХА-ХА-ХА!!! *смех злого гения*
Всё, кончаем флудить.
-
-
15.09.2011 в 16:00Согласна с ramen<3 - у меня теперь в сознании будут постоянно пересекаться реальная местность и созданный тобою мир! Вот будем там - прогуляемся ночью на кладбище: ты будешь цитировать свои рассказы, а мы с ramen<3 в это время - проверять нервы на выдержку)
-
-
15.09.2011 в 16:09-
-
16.09.2011 в 12:18ramen<3, походим - проверим
tevaorel, было бы здорово. Спасибо!
Asstronex, благодарю, что прочли! Тема маньяков у меня только начинается, так что дальше - больше
-
-
21.09.2011 в 18:37Необычный выбор тематики, на мой взгляд, но реализовано, как я уже сказала, сильно.
-
-
21.09.2011 в 21:03В начале было интересно сравнить свои воспоминания с теми, летними, у героев. (у меня было так же
получилось пугающе и в то же время притягательно. Но, все же не ожиданно (даже в 6 неделя в описании убийств было не так реалистично что ли?)
А в эпизоде с выставкой от начала описания первой картины и до концп в глазах стояли слезы... они и сейчас стоят.
Спасибо.
-
-
22.09.2011 в 13:51Shiholo, для меня как для писателя приятно, что рассказ тронул, это очень важно. Спасибо, что прочли! Надеюсь, вы останетесь со мной и дальше, до конца этого года планируется ещё как минимум два рассказа, а где-то в начале 2012 - выпуск книги. Там будет где развернуться яойщику/слешеру
-
-
22.09.2011 в 21:08Настоящей книги, я имею в виду такой, которая будет продаваться в магазинах?)
-
-
22.09.2011 в 21:12-
-
22.09.2011 в 21:15-
-
22.09.2011 в 21:19