fanfiction & original
Название: Три светильника
Часть: 1
Глава: 2
Автор: ramen<3 a.k.a. Юйка
Бета: viaorel
Жанр: AU, юмор, романс, детектив
Пейринг: Кисаме/Итачи
Рейтинг: R
Дисклеймер: Masashi Kishimoto
Предупреждения: ООС, ненормативная лексика
От автора: Во-первых, не слушайте Итачи. Он пиздит. Во-вторых: та скульптура, что я описываю, не может быть из мрамора. Скорее, её бы могли создать из более мягкого материала - например, бронзы. Но... в общем, так получилось. В-третьих, касательно музыки: да, нотную азбуку возможно забыть. Я знаю таких людей.
Часть 1. Глава 2
Глава 2
Сетки телефонных, трамвайных, электрических проводов – неизменные спутники городского жителя; они создают привычную иллюзию крыши над головой, перечёркивают небо уродливым кружевом. В местах лишения свободы Кисаме видел небо перечёркнутым слишком часто, потому теперь просто остановил машину, выбрался на капот покурить и смотрел на загородную синь, свободную от проводов и решёток.
Они выехали рано утром, в пять. Кисаме, его сумка, поддельные права и ствол в бардачке. Итачи, чемоданчик Итачи, музыка Итачи, подушка для его шеи, его книги, запасной плед, дополнительная аптечка «на всякий случай». Мягкий чехол-кейс с картиной пристёгнут за ручку к тоненькому запястью наручниками, настоящими, полицейскими; Итачи неудобно, но он полон рвения и терпит.
- Разбудишь меня у придорожной кофейни. – Это первая плановая остановка.
Попросил, и теперь спит в неестественной позе, растёкшись по заднему сидению, разбросав свои длинные почти по-паучьи руки-ноги во все стороны: плед намотан на голову, чтобы спрятаться от солнечных лучей, которые из-за скорости быстрой пульсацией пробиваются сквозь деревья, из-под края пледа виден нудный даже на вил талмуд «Истоки гиперреализма». В этом был весь Итачи, неприспособленное к жизни чудо, требующее миллионы нюансов для существования.
Кисаме воспользовался его сном и погнал изо всей дури. Выключил нафиг заказанные пассажиром нервные переливы Дебюсси по клавишам: они мешали слушать скорость, шуршание шин по асфальту пустынного шоссе. Было хорошо, и серая лента дороги дальним концом ещё путалась в утренней дымке, а наскоком слева уже грянула та самая придорожная кофейня. Кисаме остановился, не доезжая, – у него в запасе образовалось полчаса времени - и полез курить с капота.
Машина путешественникам досталась самая подходящая для предстоящего дела: невероятно безликая Toyota Camry серебристого цвета, на которой с равной вероятностью могли бы и катать детей «футбольная мама», и транспортировать проституток её муж. Полстраны… да чего там, полмира каталось на автомобилях такого пошиба! Идеально, чтобы быстро добраться куда надо незамеченным. Капот у машины не был приспособленным для романтического возлежания, в отличие от американских мускулкаров шестидесятых, но Кисаме терпел. Дул ветерок. Было, повторимся, хорошо.
Затем проснулся Итачи. Ладно бы только проснулся, тихо, как все нормальные люди, и начал потягиваться, зевать, глаза тереть. Не дано мальчишке, невроз. Он вскочил на сидении, стянул с головы плед и, ни на секунду не замешкавшись, принялся с картиной вместе вылезать из машины. Кисаме на капоте всем телом чувствовал каждую вибрацию железяки; так вот, судя по всему, парень ломился в дверь головой, пытаясь её пробить. Такой, по крайней мере, стоял грохот, и так трясло несчастный агрегат.
Кисаме щелчком пальцев запульнул окурок куда-то за кусты у обочины, наверняка заработав этим штраф. В его мозгах крутилось, цепляясь двокоренным строением за нейроны, слово «кайфолом». Мужчина неохотно повернул голову к Итачи. Прищуренную физиономию оного венчала взлохмаченная шевелюра. Вопрос для начала разговора в неполные восемь утра, даже для разговора с претензией, мальчишка выбрал достаточно странный.
- Почему моя музыка не играет?
Кисаме лично выбрал бы что-нибудь из серии: «Где мы?» или: «Который час?».
- Вы заснули, Итачи-сан, вот я и выключил. Чтобы не мешала.
- А мне от неё, наоборот, спится лучше.
Парень замолчал в красноречивом ожидании некоего ответа от собеседника. Кисаме смотрел на него и тоже молчал. Учиха начинал всем своим естеством дуться – это чувствовалось, но на лице не отражалось.
- И чё мне теперь, - настороженно предположил Хошигаке после нескольких секунд странных гляделок, - сплясать или чё?
- Больше так не делай, - не смутился мальчишка в ответ. – И не сиди на капоте, тебе что, четырнадцать лет?
Почему сидение на капоте у юного Учихи ассоциировалось с четырнадцатилетним возрастом, Кисаме не имел ни малейшего понятия, но покорно слез и принялся потягиваться. Итачи стоял на некотором расстоянии истуканом, чуть изогнутым дугой вправо из-за картины в руке. Особый утренний свет ластился к нему, делал тени синими и наполнял прохладный воздух лёгким сиянием. Пахло мокрой землёй с раскинувшихся вокруг полей.
Итачи передёрнул плечами от холода: на нём имелся только тонкий пиджак поверх кофты. Наступила та часть весны, когда днём стояла страшная жара, а по утрам и вечерам можно было, стуча зубами и кутаясь в тёплую одежду, наблюдать изморозь на траве. Предусмотрительный Учиха, зная, что из-за пристёгнутой к руке картины могут быть проблемы с переодеванием, загодя оделся полегче.
Кисаме опасался реакции Мадары на простуду внука и вероятной роли сиделки, а потому тут же кивнул в сторону кофейни:
- Пойдёмте, что ли?
Итачи на это продолжил недовольно смотреть и сгибаться вправо. Потом задумчиво-задумчиво произнёс:
- Ты иди вперёд, а я сразу за тобой.
Ой, да пожалуйста.
Ну, то есть сперва Кисаме не было никакого дела. Он следовал себе спокойно вдоль обочины к бетонной дорожке, ведущей к кофейне. (Вообще, кофейня – громко сказано… больше стандартная придорожная наливайка с гигантским улыбающимся пончиком на крыше и синей пластиковой будкой биотуалета за углом). Шёл Хошигаке, насвистывал, мочил ноги, давая пинков лезущей на тротуар мокрой траве… Но вскоре учуял за своей спиной разговор. Его безэмоциональная милашка болтала по телефону – судя по интонациям, в манере отчёта.
«Верно, дедушка звонит», - решил Хошигаке сам для себя. Но чёрт, как известно, лёгок на помине, и дедушка действительно позвонил. Только самому Кисаме. После минутного обмена репликами в стиле «ты-уверен-что-всё-в-порядке-да-я-уверен» Хошигаке сбросил вызов и обернулся – якобы проверить Итачи на предмет отставания. Тот всё ещё говорил, прижимая телефон к уху. Насколько Кисаме мог рассмотреть, агрегат связи был подозрительно объёмным для современного уровня и чёрным, как самая тёмная ночь.
Учиха ощутил на себе внимательный взгляд, просканировал Кисаме взглядом ответным, не менее внимательным, и свободной от мобильного, но занятой картиной рукой попытался перед собой помахать, как бы говоря: «Иди, иди, проваливай!». «Светильнички», впрочем, как мы знаем, были тяжёленькие, и получилось у не шибко сбитого парня так себе. Кисаме на попытки прогнать себя пожал плечами и почти уже отвернулся, как тут у мальчишки зазвонил телефон. Другой телефон – судя по звуку, лежащий в кармане пиджака.
Интересно. Ну, потому что Итачи не походил ни на гиперделового бизнесмена с тысячью телефонами, ни на тот тип богатеньких деток, которые имеют по мобильному на каждую букву алфавита в книжке. Может, это какая-то искусствоведческая фишка? Кисаме не знал.
Юный Учиха быстро попрощался с текущим собеседником, спрятал чёрный агрегат во внутренний карман пиджака (чрезвыча-а-айно интересно) и закопошился, дабы поскорее ответить на второй звонок. На вызове стоял, постарайтесь оправиться от шока, Дебюсси.
- Дедушка! – в меру радостно поприветствовал Итачи в самсунговскую «распашонку».
Кисаме таки отвернулся и вложил двойные усилия в активное шествие навстречу кофеину. Это дедушка, а то был кто? Если учитывать конспирацию… дама сердца? Вполне вероятно. В той же степени, в какой вероятны и правительственные агенты, и инопланетяне. Вот и попробуй тут уследи за пацаном, когда он уже секреты водит, а ещё… да, всё ещё только неполных восемь утра!
В итоге Итачи его нагнал, снисходительно позволил придержать перед собой дверь и даже сопроводить до кассы, где произошло зверство высшей степени. Там Учиха заказал латте с соевым молоком и без кофеина. Напиток имелся в меню, но, судя по реакции работника забегаловки, за всю историю существования заведения его заказывали максимум раза три, включая этот. Кисаме впился в своё горячущее двойное эспрессо – боль не давала невежливо заржать.
- Возьми мой заказ и займи столик у окна, я быстро, - скомандовал невозмутимый Итачи и удалился наружу, в сторону био-уборной.
Что-то крутилось у Хошигаке на задворках сознания, некая пакостная мысль, которую всё никак не удавалось облечь в форму. Мысль эта дрелью сверлила его затылок, пока Кисаме наблюдал за юным искусствоведом через тонированное стекло витрины. Тон одаривал наружный мир тёмным медовым отливом, отчего Итачи казался загоревшим. Загар ему пришёлся категорически не к лицу.
Когда Кисаме получил заказ, то уселся, сколупнув пластиковую крышку с картонного стаканчика соевого латте. Совсем уж было собрался опробовать странно пахнущий напиток, но тут явился обратно черноглазый гурман. Вместо того чтобы занять вакантный стул, он навис над Хошигаке всей своей точёной аполлонистой статью. Зачехлённая картина покачивалась в его руке на манер маятника.
- Кисаме, - попросил он негромко, монотонным елеем. – Пойдём, пожалуйста, со мной, у меня возникли определённые нюансы.
Лицо Учихи при этом всё ещё оставалось мраморно спокойным скульптурным портретом в три четверти. Даже с присущей статуям пустотой во взгляде.
Хошигаке, без малейшего представления о нюансах, отставил кофе и поднялся с алюминиевого стула. Согласно его жизненному опыту, за подобными словами обыкновенно следовала физическая расправа, но здесь вряд ли был такой случай.
Итачи направился обратно к выходу, заставляя Кисаме идти за собою следом, а, соответственно, сократить шаг до мелкого балетного. Хошигаке ощутил себя дебелой служанкой-кормилицей при юной даме со вздорным нравом, чью девственность доводится блюсти. С такой расстановкой сил двое выбрались обратно на свежий воздух, а затем завернули за угол, откуда прохладные щупальца ветра доносили характерное амбре уличного туалета.
Возле синей двери будки, заляпанной чёрти чем, они и остановились. Кисаме пялился поверх мальчоночьей макушки на распечатанный листочек «Только для клиентов», что держался на полоске скотча, и начинал в полной мере осознавать и нюансы, и мучающую его мысль.
- Боюсь запачкать чехол, но с рукой наружу неудобно, если в ней вес, - пояснил пацан, подтверждая догадку Хошигаке. Затем протянул левую руку со своей ношей мужчине: - Подержи.
Шлейка ручки была чуть влажной и тёплой от долгого захвата. Кисаме на автомате сжал вокруг неё пальцы и уже после спохватился:
- А как насчёт наручники расстегнуть?
- Ага, конечно, - непонятно ответил Итачи, уже отворачиваясь к двери (его левая рука при этом подобием болевого захвата вывернулась назад) и двумя пальцами свободной руки поддевая ручку.
«Смешно, - подумал Кисаме, когда Учиха исчез в плохо освещённой вонючей конуре и дёрнул рукой, понуждая сопровождающего сделать шаг вперёд, к замызганной двери, закрытой не до конца. – Скоро я ему ещё буду помогать оби завязывать и обуваться».
Интересно, а Итачи ему подержит чё-нить в ответ, если попросить хорошо?
По-прежнему невозмутимый пацан почти сразу возник обратно. За спиной его синим светился интерьер туалета. Придерживая ногой дверь кабинки от захлопывания, он потянулся к своим джинсам, расстегнул ремень, пуговицу на них, ширинку и, сверкнув серой латкой нижнего белья, исчез обратно. Послышались шуршание и журчание.
«Смешно», - снова подумал Кисаме, которого восприняли за предмет экстерьера и даже не постеснялись. Вернее, не так: приняли за доктора, или прислугу там какую. Ну, перед кем стесняться не нужно, кому по профессии положено. Хошигаке держал картину и отстранённо изучал тонкую белую руку, торчащую из щели приоткрытой двери. Подумаешь, мальчишка в наручниках штаны расстёгивает. Чай, видали уже. Да и что может быть лучше перессыка ранним утром на свежем воздухе?
Мальчишка вернулся из недр и проделал всё со штанами в обратную сторону, после чего едва ли не вырвал картину из рук сопровождающего, у которого он ни прощения не попросил, ни даже не поблагодарил. Что, впрочем, было ожидаемо.
***
Кисаме вёл старательно, несмотря на фортепианную музыку, потому путешественники в рекордные сроки достигли побережья. Чуточку, в самых верхних нотах поменялся воздух, небо немного раздвинулось – и вот уже тёмно-синее весеннее море блестело сталью на солнце до самого горизонта. Стандартно изуродованный волнорезами унылый серый пляж, берег в железных скелетах портовых кранов и ржавых латках доков, офисов, складов… Не было здесь пёстрой радости курортных городишек-сувениров, оттого красота казалась сильнее, строже и романтичнее. У станции парома воздух сильно отдавал солью и сухими водорослями, потерявшими влагу при попадании на берег.
Итачи после кофейни перестал обращать на спутника внимания вообще, погрузившись окончательно в свою заумную книгу. В зеркальце заднего вида можно было наблюдать, как палец мальчишки постукивает о край переплёта в такт музыке, выводит в воздухе эллипсы, будто дирижируя. Кисаме было немного скучно без разговора, в компании неприкаянных сюит – он хотел послушать своё, но пассажир строго-настрого запретил переключать.
Добрались они как раз идеально по времени к следующему парому: быстро закончилось несложное оформление документов на переправу машины и практически сразу стало можно «грузиться», как выразился парень в яркой жилетке поверх униформы. Пропитанный морским воздухом паром сипел машинерией и скрипел арматурой. «Гараж», отгороженный крытый павильон, являл собой достаточно унылое место, потому, припарковавшись, путники поскорее оставили свою тойоту ради более комфортабельных мест на пассажирской палубе.
Красная и жёлтая краска оградительных линий по краям у поручней стёрлась тысячами нарушавших ног. На воде было гораздо холоднее, чем на суше; когда паром вздохнул, тронувшись, и забурлила за кормой ажурная лента пенной дороги, стало ощутимо зябко. Итачи купил в кафетерии что-то горячее – то ли чай, то ли очередной псевдокофе в блёклом бумажном стаканчике – и теперь сидел, нахохлившись, на лавочке, перебирал пальцами по горячему стаканчику, стараясь не обжечься, дул на испускающий пар напиток и прикрывался от ветра чехлом с картиной.
Кисаме с удовольствием курил – дым быстро улетал по движению парома - и наблюдал за вверенным ему парнем краем глаза. Тот, следует отметить, неплохо гармонировал с неспокойным морским фоном. Его профиль казался силуэтной вырезкой чёрной бумаги, а волосы метались кругом головы неистовыми змеями, взбешёнными ветром.
- В Хиросиме сейчас проходит ежегодный скульптурный салон… - подал вдруг голос Учиха. – …Не кидай окурки в воду.
Кисаме послушался: затушил остаток сигареты о поручень, так, что следующий, кто захочет облокотиться, непременно обмажется, и положил бычок в целлофановую обёртку из-под сигаретной пачки, что нашлась в кармане. Пацан проследил: повёл головой туда-сюда, как, бывает, делают кошки, следящие за мухой.
- Так вот. В Хиросиме ежегодный скульптурный салон, я не могу себе позволить его пропустить, - продолжил он, не обращая внимания на возню многодетного семейства по левую руку от себя. – Сходим перед заселением, и, считай, тебе повезло иметь меня за экскурсовода.
Кисаме проглотил пошлую шутку и задумался: по графику на первые дни они, кажется, не отставали. Ну, какая разница: пару часов слушать нервного композиторишку в отельном номере или шляться и пялиться на статуи? Да никакой.
Он кивнул.
Больше за переправу они не заговорили – может, поэтому Хиросима наступила быстро. Слушали музыку – каждый свою. Только ради музыки Кисаме смилостивился и возлюбил свой мобильный телефон. В окружении ACDC и под защитой видавшей виды, но ухоженной кожанки с плеча кого-то из Мадаровых молодцев – путешествовалось комфортно. А Учиха присутствовал эстетической декорацией, без звука.
Хиросима стояла обыкновенно весенняя: местами цвела, местами грела на солнце мокрые бетонные бока. Хошигаке глянул в карты, проследил, куда рулить.
- Запомнишь? – с сомнением протянул Итачи, глядя в хаотическое переплетение дорожных лент.
- Жертва GPS-ов, - хладнокровно молвил на это Кисаме.
Он ожидал от выставочного центра минимум повтора конструктивизма, но взамен его вниманию предстал обыкновенный огромных размеров склад. О том, что сие строение является заведением культуры, напоминал только вход: помпезная стальная вывеска, металлодетекторы, секьюрити и небольшая толпа, ожидающая своей очереди на любование прекрасным.
- Бля, - расстроился Хошигаке больше риторически, но Итачи нежданно-негаданно снизошёл до «холопа»:
- Чего?
- Ждать ещё, - пожаловались в ответ тоном капризного школьника.
Зато вот мест на парковке было – хоть отбавляй.
- Оставьте картину, - настоятельно посоветовал Кисаме, огородив Учиху со спины машиной, а с остальных ракурсов – собой. Когда он хотел, он мог становиться вполне убедительным и внушительным – таким себе нависающим тёмным силуэтом против неба. Но Итачи воспринял предложение едва ли не как личное оскорбление, и не помогло даже снижение голоса до сиплого хрипа убийцы. Искусствовед в мальчишке взбунтовался.
- Да ни в жизнь! – Он с рассерженным видом сжал ручку чехла. – Это очень важный груз для дедушки, он на меня рассчитывает.
Кисаме тоже рассчитывал. Что рвение парня сойдёт на нет и он перестанет надрываться ради искусства. Чехол вполне можно было оставить в запертой машине.
Внутри экспо-центра было прохладно и влажно. Пахло известью, стройкой. Высоченные потолки терялись в полумраке: ореол хорошего освещения не доставал выше пяти метров. Огромный зал полностью заполнял лабиринт гипсокартонных перекрытий той же высоты, деля помещение на комнатушки-галлерейки. Хошигаке так понял, что на эти непритязательные стены вешали картины; сейчас, правда, поверхности пустовали: салон-то скульптурный. И этого добра здесь было – навалом!
Итачи почувствовал себя в своей стихии, Кисаме же – наоборот. Но ощущение давно стало привычным – Хошигаке много где нарушал своим присутствием фен-шуй, – а потому словно бы доставляло иллюзию комфорта.
- Печально, - вынес вердикт Учиха, изучив выданный на входе проспект с картой экспозиции. Хошигаке не на шутку испугался: если представленные произведения даже для искушённого Итачи слишком странные, то ему самому можно прямо сейчас идти в буфет от греха подальше. Но мальчишка ещё полистал, почитал – и просиял: - А, нет… Вот сюда зайдём!
На пути к «сюда», вопреки ожиданиям, Кисаме улавливал взглядом поразительные вещи. Реалистичные женские бюсты из какого-то белого камня, нимфатически прекрасные, словно живые; горгульи, действительно страшные, уродливые; воины, которые, казалось, навсегда остановились посреди движения. По крайней мере, ему было красиво. Итачи мимо всего этого следовал со сложной смесью презрения и снисхождения на лице. Его восторг вызывали другие скульптуры. Типа женского изваяния, пугающе безликого, толстющего, с плывущими чертами…
- Ну, понимаешь, Венеры же. Плодородие. Такая трактовка старых мотивов. А какое мастерское использование материала!.. Видишь, как линии песчаника повторяют черты, подчёркивают объём?
Кисаме, засунув руки в карманы бриджей, скептически изогнул бровь:
- Я б её не трахнул.
- Просто забудь! – сдался на это Итачи, даже не разозлившись как следует.
Пацанёнок, вроде бы, и хотел рассказать Кисаме, как нужно понимать окружающие объекты, но ему не хватало то ли терпения, то ли мастерства – слишком издалека нужно было начинать. Он, хотя и хвастался своими навыками экскурсовода, гордился познаниями, испытывал удовольствие от превосходства над Кисаме, которого притащил в свой мир и мог теперь просвещать, но начинал заговаривать… и бросал на полуслове. По-блядски яркий огонёк зажигался в глазах, готовился разгореться – и постыдно тух.
Пару раз разъяснять всё же пришлось – Кисаме сам спрашивал, чем зарабатывал взгляды чистейшего удивления: мальчик ведь считал спутника абсолютным неандертальцем, лишённым любопытства начисто. Например, не понял Хошигаке вселенского замысла одной галереи: в ней стояло около двух десятков скульптур, и все изображали… жирафов. Абсолютно одинаковых, разнящихся лишь масштабами: от крохотного пресс-папье до вполне себе внушительной статуи. Опечаленный Итачи объяснил, что творец ужаса – один из самых дорогих и трендовых скульпторов современной Японии, сделавший жирафов своей фишкой, к великому сожалению соотечественников. Этот случай стал первым, когда мнения парочки сошлись.
Целью же их путешествия сквозь лес предметов искусства оказался просторный зал в самом конце помещения, за выставочным лабиринтом. В зале находился только один экспонат, и располагался он по какой-то причине спиной к зрителям.
- Знаешь мифологию? О Давиде и Голиафе слышал? – негромко спросил Учиха, замерев на пороге и тем самым как бы не пуская внутрь своего спутника.
- Кто-то из них был героем и убил второго, - отчеканил Кисаме. У него в детстве была книжка «Мифология для детей в картинках», поэтому имена оказались знакомыми.
Итачи стрельнул чёрными глазами и уточнил:
- Давид был героем, а Голиаф – великаном… Ну, или воином, которого он победил. Существует множество вариаций этой легенды. В скульптуре обыкновенно изображается сцена, когда Давид, уже размозжив врагу лоб пращей (или ослепив, как описано в другой трактовке), становится на него одной ногой перед отсечением головы.
- Хах, - одобрительно кивнул Кисаме.
- Но здесь другой случай. Больше символизма…
Вот тут-то Итачи и накрыло. Он сделал глубокий вдох и весь словно подался вперёд, в зал, к скульптуре. А когда заговорил с сияющими глазами, стало ясно: он представляет своей аудиторией не одного Хошигаке, а целую толпу коллег или, может, профессоров университетских.
- Я видел эту конкретную композицию раньше, в галерее автора в Фукуоке. Она необыкновенно глубока. Пронизана трагизмом, эротизмом… библейский миф о Давиде и Голиафе, 17 стих Первой книги Царств, переплетён с древнегреческим героическим эпосом, который, в свою очередь, восходит к сказаниям о Гильгамеше – это одна из трактовок, конечно… Данная скульптура в манере Ренессанса обращается к древнегреческим мотивам. Чётко читается андрофилическое направление мысли автора, и в то же время – надрыв, как в «Давиде» Вероккио…
Звучало… мелодично. Кисаме заслушался. Его, правда, смутила прозвучавшая чего-то-там-филия (на ум сразу полезли дети и домашние животные), но он рассудил, что речь идёт о некоем возвышенном понятии.
Пожилая пара, которой контрастные путешественники перекрыли вход, тоже заслушалась. Старик в круглых очках заинтересованно кивал и цокал с важным видом. Учиха на случайных зрителей совершенно никакого внимания не обращал – закончив со вступительной частью, он добавил:
- Впечатление от круглой скульптуры меняется в зависимости от ракурса. Произведение нужно рассматривать со всех сторон, но не торопясь, прислушиваясь к ощущениям… Пошли.
Он только что не кинулся вперёд. Кисаме последовал его примеру, испытывая среднюю заинтересованность. Чета почтенных граждан переглянулась и тоже втихую засеменила по стопам адепта искусствоведения.
Вопреки ожиданиям Хошигаке, никаких ступней на горле и окровавленных пращ глыба сероватого мрамора не изображала. Прямо на зрителей бугрилась позвонками и выступами лопаток тоненькая тщедушная спинка подростка. Раза в два превышающая натуральный размер, но именно тоненькая и тщедушная – это становилось понятно из-за второй спины, на которой скульптурный мальчишка висел. Вот она как раз была широкой и во всех смыслах монументальной. Выхваченные из полумрака точечным освещением фигуры, хотя и были справлены из холодного материала, казались тёплыми, живыми. Вероятно, благодаря оттенку мрамора: не поддельная римская белизна, а необычная, но приятная серость.
- Что видишь? – напрямую спросил Итачи, подбородком указывая на композицию.
Кисаме пересчитывал позвонки на спине мраморного подростка. Он принялся с задумчивым видом разминать шею:
- Честно? Объятия со спины.
Старичок, которого мужчина видел периферийным зрением, согласно закивал головой.
- Верно, - отстранённо согласился Итачи. – Объятие братьев, друзей или влюблённых. Доверие. Близость. Дальше…
Компания многоного переместилась по орбите скульптуры так, чтобы оценить её вид сбоку.
- А теперь?
Теперь сомнения в характере отношений двух фигур полностью пропали. Лица мальчика видно не было; перекинутая через могучее плечо Голиафа голова показывала зрителю курчавый затылок, но по каким-то неуловимым чертам, по линии изгиба шеи становилось понятно, что наверняка мягкие на вид губы шепчут в мраморное ухо великана горячечный любовный бред. Мальчишеские руки застыли посреди долгого ласкающего движения на широкой груди. Глаза мужчины от удовольствия закатывались к невидимому живым небу.
- Теперь – страсть, - ответил Хошигаке, немного злясь, что его заставляют озвучивать очевидное.
- Похоть, - подхватил Итачи, - болезненная одержимость. Видишь? Уже история получается! – Он на секунду по-детски блеснул глазами и лёгкой улыбкой. Затем снова посерьёзнел и твёрдо произнёс: - А теперь моя любимая часть…
От вида «фасада» скульптуры Кисаме почувствовал совершенно неожиданный шок, который никогда бы не испытал, обойдя мраморную парочку в нормальном темпе и не задумываясь. Под ложечкой засосало.
Грудина Голиафа была разверзнута, в ней зияла дыра. Щерились обломанные рёбра. Руки Давида пальцами погружались в рану, наверняка покрытые невидимой, но ощутимой кровью по локти. Великан действительно возводил глаза к потолку: в предсмертной муке, в невообразимом страдании. Обращённое к нему лицо прекрасного молодого пастушка искажало жуткое выражение невинной детской жестокости, радостного триумфа над оступившимся взрослым. Острая как нож кровожадная улыбка заставила Кисаме почувствовать всю сырость помещения, встать волоски на руках дыбом.
- Глубокий романтизм, не правда ли? – торжественным голосом сгустил атмосферу Учиха. – Необыкновенный Давид – правдивый. Необыкновенный Голиаф – он доверился, воспылал… и сгорел.
- Он подпустил к себе врага со спины, - слабо возразил Кисаме. Направление света откинуло тени на лице Итачи точно по направлению теней на скульптуре, отчего он показался вдруг её частью. Его глаза сияли тем же триумфом, что и глаза мраморного подростка. Его улыбка была идентичной. Кисаме испытал затруднение с вдохом.
Пустой до того и тихий зал заполнился вдруг молодыми девчачьими голосами и топотом ног. Школьницы на экскурсии; запестрели клетчатые юбки и синие форменные пиджаки, блёстки, подвески на сумках и телефонах. Скорость самой тихоходной девицы равнялась скорости хорошего мопеда. Они обогнули зал по параболе, не заморачиваясь ракурсами. Оглядели мраморную пару и зашлись звонким хохотом.
- Расчленёнка! – был их общий вердикт глубокому замыслу.
Атмосфера безнадёжно разбилась. Пожилая чета глядела на молодёжь со смешанным чувством гнева и покровительственной, нежной жалости. Кисаме почувствовал, что благодарен пустоголовым девчонкам от всей души.
- С другой стороны, есть такая точка зрения, что настоящее искусство всем должно быть понятно без объяснений, - отвернулся Учиха обратно к серому мрамору. Кажется, он отчего-то разозлился сам на себя.
Погода по пути в отель окончательно испортилась. Итачи заставил Кисаме сквозь всю парковку до машины нести над чехлом с картиной зонтик, а сам мок и обрёк на то же спутника. Хошигаке пришлось смахивать со своего седого ёжика капли широкой ладонью.
- Помнишь, куда нам? – Учиха пристегнулся, тоже отряхнув с волос влагу, и неуверенно потянулся к карте дорог, лежащей подле него на пассажирском сидении.
Кисаме помнил, потому отмахнулся.
- М-м-м, - оценивающе протянул Итачи. – У тебя хорошая память?
- Насколько я понял, Итачи-сан, моя память в сравнении с вашей – это ароматизатор, идентичный натуральному.
Учиха хмыкнул на этот недокомплимент с ноткой сарказма.
- А как запомнил тогда?
Дождь разошёлся не на шутку: пришлось включить «дворники» на постоянной основе, и те ритмично смахивали капли со стекла, постукивая и поскрипывая.
- У меня свои способы. Ассоциации. Считалочки детские.
- Смешно.
- А действует.
- М-м-м, - снова протянул Учиха. – Ну-ка, назови острова по порядку.
- Милое Хоккайдо, я тебя Хонсю; за твоё Сикоку я тебя Кюсю, - не моргнув глазом, отчеканил Кисаме без запинки.
- Че-е-его?!! - Итачи зашёлся негромким смехом злого доктора и замолотил ладонью по чехлу: - Ещё!
- Планеты нетрудно упомнить самому юному малышу, запомнив: Венеру, Меркурий, - продолжил Хошигаке смешить своего пассажира, ловя выкадровки чужого веселья в зеркальце заднего вида. В салоне нагнеталось бредовое настроение.
- По первым буквам, да? – Итачи зашевелил губами, проверяя последовательность планет. – Отлично! А у нас подобные шпаргалки в институте какие-то невесёлые были: толстушки – Рубенс, балерины – Дега, черноглазые - Врубель… Такое.
Оттаявший после выставки пацан разобщался и теперь настраивал позитивными вибрациями на продолжение беседы. Не забывая о своей роли неандертальца, Хошигаке беззастенчиво выдал давно волнующее:
- Не понял я смысла всей этой современной мазни, Итачи-сан, честно.
Итачи наклонился вперёд, насколько позволяла картина на коленях - его лицо возникло между передними сидениями, – и почти доверительно поведал:
- Знаешь, как один мой профессор про современное искусство говорит? «Я бы тоже так смог!» – «Да, но ты этого не сделал». Главное – быть первым.
Кисаме передёрнуло. То ли по вине статуи, то ли что, но ему не понравилось, что голос Итачи звучит позади него, из-за спины.
***
Музыкальный конфликт достиг пика тем же вечером.
Номер Учиха Мадара забронировал путешественникам сравнительно роскошный: с гостиной и двумя спальнями. Спальни предусмотрительно располагались рядом, разделённые нетолстой стенкой, чтобы Кисаме мог в случае опасности проснуться от шума и кинуться на выручку.
Приступ общительности у Итачи быстро прошёл. Едва странники обустроились в номере, искусствовед оккупировал ванную на час, а когда явился оттуда, плотно укутанный в халат, уже был собою прежним. Он молча возлёг на диван в гостиной, чтобы было видно пристёгнутую к батарее картину, и вновь взялся за талмуд про гиперреализм.
Кисаме с ленивой неохотцей последовал в освободившийся санузел. Там от пара тяжело дышалось, словно в самом горячем бассейне онсэна, и пахло гостиничным оливковым мылом. Хошигаке, не думая ни о чём особо, разделся, под душем докрасна отдраил кожу мочалкой с этим самым мылом и полез в ванную – там бездвижно теплела молочная от соли вода, предусмотрительно не спущенная Учихой.
Ничего хорошего из купания не вышло. Кисаме стало вдруг дурно в воде, от которой также шёл запах оливы, только более сильный, маслянистый. На поверхности плавал длинный чёрный волос, наполовину забравшийся на бортик ванны, приставший к белому акрилу. Верно, он так же прилип раньше к мальчишескому плечу или лопатке, выбившись из копны подобранных от влаги волос. Хошигаке явилось чёткое видение ровненько ампутированной поверхностью воды выше локтя руки, тонкой и молочной. Изгиб плеча. Выгнутая полуспиралью леска волоса...
Он вскочил так резко, что половину воды из ванной поднял с собой, и она потоком ринулась вниз, обратно, а также через край и на пол. Перед глазами от неосмотрительного движения замельтешили чёрные точки.
Пацан в комнате словно бы и позы не менял, хотя вместо халата теперь на нём был очередной костюм. Он читал, наклонив голову чуть вбок. Поза в исполнении Учихи выглядела высокомерной. Палец мальчишки, как ранее в машине, отрывался от переплёта книги и выводил в воздухе эллипсы и волнистые линии. Музыка, которой Итачи вторил, была из разряда "для счастливых концов": она подразумевала под собою рассвет нового дня, целое поле вражьих трупов, на чью разлагающуюся плоть сей очищающий свет ложится, и нечёткую в очертаниях против солнечных лучей парочку победителей. Опционально присутствовали в картине поцелуй, собачка-помощница главных героев, спасённые дети, расколдованные пленники и ликующие повстанцы.
К фортепиано добавилась скрипка. Кисаме нахохлился, скис и отправился к себе и своей сумке принимать приличествующий вид. Время стояло сравнительно позднее: Итачи, как оказалось, позвонил в обслуживание номеров и потребовал еды, потому когда Хошигаке вылез обратно в гостиную уже в чистой одежде, его ждал перекус. Учиха молчал. Играла музыка. Если Хошигаке пытался заговорить с пацаном, тот вскидывал руку, словно нервная актрисулька, и шикал. При этом прикрывал глаза, всем своим естеством демонстрируя музыкального слушателя. Ситуация усугублялась тем, что Кисаме не любил сыр и папоротник, а Итачи поставил вышеуказанное музыкальное произведение на "луп": едва финальные триумфальные ноты замолкали, следом крались по-кошачьи мягкие вступительные.
Все те два часа, что оставались до ужина, Хошигаке не мог ни почитать журналов, что в изобилии валялись на столике в гостиной, ни посмотреть телевизор. Читать Кисаме был не любитель, да и сосредоточиться на тексте, когда всю голову забила стонущая скрипка, попросту не вышло. А телевизор он теоретически имел право посмотреть – с выключенным звуком, что приравнивалось в его понимании к отсутствию опции как таковой. Потому он удалился в свою спаленку. Закрыть дверь и спастись от музыки не представлялось возможным: мелодия не давала услышать происходящее в гостиной и, случись вдруг что, Кисаме мог бы даже не заметить. Пришлось оставить дверь нараспашку. Тогда Хошигаке устроился на кровати и взялся за осмотр и разборку доставшегося ему огнестрельного "орла".
Где-то на повторной сборке он начал подпевать.
- Итачи-сан, пора ужинать! - гаркнул Хошигаке, прерывая себя посередине длинного мугыкания и второй раз за вечер с ужасом подскакивая.
Видимо, рассудил Кисаме, всё то, что привыкла отбивать его психика как внешний раздражитель, всё то, с чем привыкла бороться его нервная система – агрессия, насилие и прочие радости жизни в схожем ключе, – настолько отличалось от классической музыки и контрастного душа из игнора и трескотни, что его защитные механизмы попросту спасовали. Это невроз. Это стресс.
Гостиничный ресторан только-только открылся: часы показывали девять. Вообще, неспешный темп путешествия Кисаме не радовал: они могли ехать всю вторую половину дня, но вместо этого торчали в отеле в компании Дебюсси, да к тому же, что самое ужасное, в ресторане тоже оказалось фортепиано. Конечно, "ресторан" было громко сказано – так, переведённая в вечерний режим гостиничная столовая с открывшимся баром и приглушённым светом. Имелось подиумное возвышение для музыкантов, на котором располагались джазовый квартет с певицей и, будь оно трижды проклято, белое фортепиано.
Но любые рестораны – это само по себе уже было гаденько. Кисаме не переносил западных столовых приборов и названий блюд, лишних стаканов на столе, салфеток непонятного предназначения и, самое главное, чёртовых официантов: те исполняли в большинстве своём одну функцию по отношению к Хошигаке, а именно – смотрели, как на говно. Наверное, чувствовали неприязнь с его стороны и отплачивали тем же. Хотя вели себя обе стороны вежливо, напряжение чувствовалось. Вот тут мужчина впервые искренне порадовался наличию под боком светского сноба в виде Учихи. Уж он-то с официантом, который как по волшебству подскочил к столику, чуть ли не раскланялся, но при этом всё равно стало очень чётко понятно, кто тут кому деньги платит. Картина, пристёгнутая к запястью, каким-то образом добавляла словам Итачи весу:
- Второе меню два раза, без алкоголя, – ругнулся пацан чем-то для Кисаме непонятным, и официант телепортировался прочь. - Я нам обоим взял, ничего?.. И без алкоголя.
Хошигаке в ответ только хмыкнул. Вообще-то он был не любитель выпить. Он был любитель редко, но в пух и прах. И, ясное дело, ни в коем случае не на работе. А мальчишка пусть расценивает его хмык, как угодно.
Джазовый квартет тем временем закончил легкомысленное произведение, и для следующего номера к ним присоединился до того отдыхающий у барной стойки пианист. Кисаме провёл музыканта до табуретки перед инструментом враждебным взглядом, как врага народа, после чего прикурил и заявил:
- Сука, опять.
Его спутник словно всё это время только и ждал, пока Хошигаке сказанёт что-нибудь этакое. Он резким движением опустил меню на стол – то приземлилось с лёгким хлопком, всколыхнув воздух, – и уставился прямо на Кисаме своим наследственным взглядом. В полумраке, стоит заметить, взгляд работал куда лучше, ибо глаза Итачи казались абсолютно чёрными, с лёгким дополнением в виде внутреннего алого пламени – отсветом крохотного фонарика над столом.
- Ты хочешь этим что-то конкретное сказать, Кисаме? - процедил мальчишка.
Своё имя в его исполнении Хошигаке не понравилось, ибо произнесено было тоном, наводящим на мысли о тухлых рыбьих потрохах. Но, стоит отдать ему должное, мальчуган был хорош в своей попытке спровоцировать конфликт. Вышеозначенные глазки-горелки дополнялись теперь вздёрнутым подбородком, совершенно немыслимым изгибом брови и... и чем-то стал Учиха Итачи похож на холёного и вредного пушистого зверька семейства, скажем, куньих.
Скандалить по желанию пацана в планы Кисаме вовсе не входило.
- Та да, вполне конкретно: меня затрахало пианино, - вежливым мягким голосом ответил он на вопрос и откинулся на стуле, затягиваясь.
Сидел Хошигаке более или менее прилично, но всё же развалившись. Даму за соседним столиком это, кажется, оскорбляло. А ещё от взгляда Кисаме нервничал пианист: отрывался от клавиш, зыркал в зал и снова тупился.
- Ты бы, верно, предпочёл слушать весь вечер ту бурду, что у тебя из наушников на весь паром орала, не так ли? - первоклассным снобом поинтересовался Итачи.
- Ага, - легко согласились ему в ответ с хорошо завуалированным сарказмом. - А ещё предпочёл бы нажраться и с девками по столам прыгать.
На такое заявление Учиха немного опешил и уточнил:
- Почему по столам?
Кисаме и сам не знал, поэтому, всё ещё глядя на пианиста, вывернулся:
- Слушайте, Итачьсан. - Получилось у него именно так, одним словом, и прозвучало это очень фамильярно. - Вот вы гоните на мою музыку, я ж не возмущаюсь. Ну и вы тогда не возмущайтесь, когда я на вашу гоню, хорошо? К тому же, меня не качество волнует, а количество, и...
Учиха уже сопел на справедливость данного заявления, но так легко сдаваться не собирался – нашёлся и перебил:
- Вот только сравнивать не нужно, пожалуйста, твоё чёрти что и Авторов с большой буквы "а". Я тебя приобщаю к прекрасному, ты должен быть благодарен, а вместо этого жалуешься.
- А я вас, может, приобщить к блатному хочу. Не вы ли мне сегодня распинались, как всё можно понять, если правильно посмотреть, а?
Итачи подался вперёд, намереваясь заглянуть спутнику в лицо своим пронзительным взглядом, и с деланной напыщенностью поинтересовался:
- Не пойму: почему ты считаешь, что вправе чему-то меня поучать и, тем более, критиковать людей в миллионы раз талантливее тебя самого? Да к тому же, ни черта не смысля в классической музыке, не понимая, как это тяжело – играть на фортепиано, какое требуется мастерство. Впрочем, тебе и не понять никогда...
Скандалить по желанию пацана в планы Кисаме вовсе не входило. Но! Планам свойственно меняться.
Он резко поднял взгляд на Учиху, и этого хватило, чтобы осадить разошедшегося парня. Глаза у Кисаме были светло-серые, словно у хаски, оттого он периодически казался до предела взбешённым.
- Короче, Итачьсан, вы говорите, типа, что я сказать ни хера не могу, потому что на пианино не барабаню?
"Итачьсан" притих, сжав губы в тонкую линию, и глядел большими чёрными глазами, словно всё тот же куньий зверёк. Кисаме смотрел на него несколько секунд, не хмурясь, не моргая, а затем беззаботным голосом заявил:
- А-а-атлична-а-а, - и отвернулся обратно к пианисту.
От неловкой паузы парочку спас подошедший официант. Он, неодобрительно покосившись на уже полную пепельницу и вольную позу Хошигаке, принялся расставлять тарелки, приборы, стаканы. Под конец этой замысловатой процедуры Кисаме отодвинул его – официант загораживал вид на пианиста. Музыканты как раз закончили очередное произведение и прервались на хихиканье, минералку и комплименты от гостей.
- А-а-атлична-а-а, - повторил Хошигаке и повернулся вновь к Учихе, чтобы уточнить: - Чё там, как там было? Та-та-ра-там, та-там, тара-тара-там?
Итачи растерянно заморгал, теребя ручку чехла картины. Мужчина же прикурил новую сигарету из пачки с синей полоской, встал, отодвинул официанта ещё дальше и прогулочным шагом направился к подиуму.
Пианист на нём весь сжался, втянул голову в белый пиджак. Учиха, верно, подумавший, что его спутник сейчас побьёт бедного музыканта, хотел уж было вскочить, но... Кисаме сказал мужчине что-то тихо, и тот облегчённо расхохотался. Они коротко переговорили о чём-то, пожали друг другу руки, оглянулись на квартет, снова заговорили... затем пианист поднялся со стульчика и удалился к бару, а Хошигаке занял его место. Музыканты добродушно ему заулыбались.
Учиха почувствовал, как заливается краской в предвкушении грядущего позора. Гости ресторана, конечно, обратили мало внимания на возню на подиуме, но всё же... Хошигаке со своей торчащей седой шевелюрой, дикой рожей, сигаретой набекрень и во вьетнамках выглядел так дико за белым фортепиано, крышка которого была с сомнительной изящностью украшена диодной гирляндой, что зрелище начало привлекать взгляды.
Кисаме это проигнорировал. Кисаме размял кулаки, как перед дракой, пробно что-то поклацал и вдарил по образцово-глянцевой клавиатуре ненавистного инструмента.
Произведение, которое так допекло мужчине за вечер и которое он принялся исполнять, именовалось прелюдией для фортепиано и скрипки №5 под названием "Душа". Он этого не знал.
История отношений Кисаме и фортепиано корнями своей односторонней неприязни уходила в глубокое детство и школьный музыкальный кружок, а затем и музыкальную школу, куда метлой и подзатыльниками будущего бандита-солдата загнала ныне покойная мать. Кисаме учился музыке из рук вон плохо, но играть на фортепиано у него выходило легко и хорошо, и это необъяснимым образом бесило до потери пульса. Назло взрослым хотелось всё запороть. После детских и юношеских перипетий отношения взяли долгую паузу, вплоть до последнего тюремного заключения Хошигаке. На сей раз его держали в заведении, где отсутствовали понятия развлечений и самодеятельности, библиотека оказалась маленькая, похабная и давно прочитанная, зато имелся, как говорил некий человек из прошлого, лица которого Кисаме не помнил, но помнил это слово и интонацию, "инструмент".
Оказывается, пользовавшийся большим авторитетом среди местного контингента индивидуум, который не так давно упорхнул на свободу, любил на "инструменте" играть в приступах меланхолической скуки. Нот индивидуум не знал, потому вывернулся следующим образом: некто сведущий пронумеровал ему клавиатуру и переписал под нумерацию нотные тетради. Получилась дикая музыкальная транскрипция. Она пришлась кстати: нотную азбуку Кисаме и сам подзабыл, а, так как решил перенять привычку своего предшественника от скуки, опираться на что-то нужно было. Прежняя лёгкость руки быстро восстановилась, помогли природный слух и обилие свободного времени. До академичности Хошигаке, конечно, было далеко: все исполняемые им произведения получались диковатые и своеобразные, с немалой долей отсебятины, но в этом заключался определённый шарм.
Так что сказать, что Кисаме не лажал, было бы лицемерием. Лажал, играл на свой вкус, быстрее, заменял партию скрипки фортепианной имитацией. Но получалось у него... действительно красиво. Люди от своих бесед не отрывались и не замирали в изумлении, но – красиво.
И контрастненько. Табуретка на фоне придавившего её исполнителя казалась крохотной и словно готова была рассыпаться. Лицо у Хошигаке было жутко перекошено из-за сигареты в зубах, один глаз прищурен от дыма, а зубы оскалены. Сквозь них, если достаточно приблизиться, можно было бы услышать присказку следующего содержания:
- Та-та-ра-там, блядь, там, не... та-та-та-сука-та...
Общее время исполнения заняло минуты три. Кисаме закончил играть, отсалютовал музыкантам, получил хлопок по плечу от певицы и прежней походкой вразвалочку вернулся к столику. Вид у него был затаённо-ехидный. Он затушил бычок в пепельнице и сел на место. Как и все бандиты, Кисаме являлся ещё и матёрым романтиком с любовью к лихим авантюрам, потому подобный поступок в его арсенале являлся далеко не самым экстравагантным.
Дама за соседним столиком начала глядеть на Хошигаке по-другому.
А Учиха... Учиха подцепил кончиками пальцев у самого ободка стекла фужер для воды, круговыми движениями заставил жидкость метаться по кругу, словно зверя в клетке, и всё молчал, глядя на неё.
- Ну чё, Итачьсан, а вы хотя бы так можете на электрогитаре? Чтобы мою музыку критиковать?
Ужинали они молча, с ощущением того, что счёт на сегодня составил один-один.
Часть: 1
Глава: 2
Автор: ramen<3 a.k.a. Юйка
Бета: viaorel
Жанр: AU, юмор, романс, детектив
Пейринг: Кисаме/Итачи
Рейтинг: R
Дисклеймер: Masashi Kishimoto
Предупреждения: ООС, ненормативная лексика
От автора: Во-первых, не слушайте Итачи. Он пиздит. Во-вторых: та скульптура, что я описываю, не может быть из мрамора. Скорее, её бы могли создать из более мягкого материала - например, бронзы. Но... в общем, так получилось. В-третьих, касательно музыки: да, нотную азбуку возможно забыть. Я знаю таких людей.
Часть 1. Глава 2
Глава 2
Сетки телефонных, трамвайных, электрических проводов – неизменные спутники городского жителя; они создают привычную иллюзию крыши над головой, перечёркивают небо уродливым кружевом. В местах лишения свободы Кисаме видел небо перечёркнутым слишком часто, потому теперь просто остановил машину, выбрался на капот покурить и смотрел на загородную синь, свободную от проводов и решёток.
Они выехали рано утром, в пять. Кисаме, его сумка, поддельные права и ствол в бардачке. Итачи, чемоданчик Итачи, музыка Итачи, подушка для его шеи, его книги, запасной плед, дополнительная аптечка «на всякий случай». Мягкий чехол-кейс с картиной пристёгнут за ручку к тоненькому запястью наручниками, настоящими, полицейскими; Итачи неудобно, но он полон рвения и терпит.
- Разбудишь меня у придорожной кофейни. – Это первая плановая остановка.
Попросил, и теперь спит в неестественной позе, растёкшись по заднему сидению, разбросав свои длинные почти по-паучьи руки-ноги во все стороны: плед намотан на голову, чтобы спрятаться от солнечных лучей, которые из-за скорости быстрой пульсацией пробиваются сквозь деревья, из-под края пледа виден нудный даже на вил талмуд «Истоки гиперреализма». В этом был весь Итачи, неприспособленное к жизни чудо, требующее миллионы нюансов для существования.
Кисаме воспользовался его сном и погнал изо всей дури. Выключил нафиг заказанные пассажиром нервные переливы Дебюсси по клавишам: они мешали слушать скорость, шуршание шин по асфальту пустынного шоссе. Было хорошо, и серая лента дороги дальним концом ещё путалась в утренней дымке, а наскоком слева уже грянула та самая придорожная кофейня. Кисаме остановился, не доезжая, – у него в запасе образовалось полчаса времени - и полез курить с капота.
Машина путешественникам досталась самая подходящая для предстоящего дела: невероятно безликая Toyota Camry серебристого цвета, на которой с равной вероятностью могли бы и катать детей «футбольная мама», и транспортировать проституток её муж. Полстраны… да чего там, полмира каталось на автомобилях такого пошиба! Идеально, чтобы быстро добраться куда надо незамеченным. Капот у машины не был приспособленным для романтического возлежания, в отличие от американских мускулкаров шестидесятых, но Кисаме терпел. Дул ветерок. Было, повторимся, хорошо.
Затем проснулся Итачи. Ладно бы только проснулся, тихо, как все нормальные люди, и начал потягиваться, зевать, глаза тереть. Не дано мальчишке, невроз. Он вскочил на сидении, стянул с головы плед и, ни на секунду не замешкавшись, принялся с картиной вместе вылезать из машины. Кисаме на капоте всем телом чувствовал каждую вибрацию железяки; так вот, судя по всему, парень ломился в дверь головой, пытаясь её пробить. Такой, по крайней мере, стоял грохот, и так трясло несчастный агрегат.
Кисаме щелчком пальцев запульнул окурок куда-то за кусты у обочины, наверняка заработав этим штраф. В его мозгах крутилось, цепляясь двокоренным строением за нейроны, слово «кайфолом». Мужчина неохотно повернул голову к Итачи. Прищуренную физиономию оного венчала взлохмаченная шевелюра. Вопрос для начала разговора в неполные восемь утра, даже для разговора с претензией, мальчишка выбрал достаточно странный.
- Почему моя музыка не играет?
Кисаме лично выбрал бы что-нибудь из серии: «Где мы?» или: «Который час?».
- Вы заснули, Итачи-сан, вот я и выключил. Чтобы не мешала.
- А мне от неё, наоборот, спится лучше.
Парень замолчал в красноречивом ожидании некоего ответа от собеседника. Кисаме смотрел на него и тоже молчал. Учиха начинал всем своим естеством дуться – это чувствовалось, но на лице не отражалось.
- И чё мне теперь, - настороженно предположил Хошигаке после нескольких секунд странных гляделок, - сплясать или чё?
- Больше так не делай, - не смутился мальчишка в ответ. – И не сиди на капоте, тебе что, четырнадцать лет?
Почему сидение на капоте у юного Учихи ассоциировалось с четырнадцатилетним возрастом, Кисаме не имел ни малейшего понятия, но покорно слез и принялся потягиваться. Итачи стоял на некотором расстоянии истуканом, чуть изогнутым дугой вправо из-за картины в руке. Особый утренний свет ластился к нему, делал тени синими и наполнял прохладный воздух лёгким сиянием. Пахло мокрой землёй с раскинувшихся вокруг полей.
Итачи передёрнул плечами от холода: на нём имелся только тонкий пиджак поверх кофты. Наступила та часть весны, когда днём стояла страшная жара, а по утрам и вечерам можно было, стуча зубами и кутаясь в тёплую одежду, наблюдать изморозь на траве. Предусмотрительный Учиха, зная, что из-за пристёгнутой к руке картины могут быть проблемы с переодеванием, загодя оделся полегче.
Кисаме опасался реакции Мадары на простуду внука и вероятной роли сиделки, а потому тут же кивнул в сторону кофейни:
- Пойдёмте, что ли?
Итачи на это продолжил недовольно смотреть и сгибаться вправо. Потом задумчиво-задумчиво произнёс:
- Ты иди вперёд, а я сразу за тобой.
Ой, да пожалуйста.
Ну, то есть сперва Кисаме не было никакого дела. Он следовал себе спокойно вдоль обочины к бетонной дорожке, ведущей к кофейне. (Вообще, кофейня – громко сказано… больше стандартная придорожная наливайка с гигантским улыбающимся пончиком на крыше и синей пластиковой будкой биотуалета за углом). Шёл Хошигаке, насвистывал, мочил ноги, давая пинков лезущей на тротуар мокрой траве… Но вскоре учуял за своей спиной разговор. Его безэмоциональная милашка болтала по телефону – судя по интонациям, в манере отчёта.
«Верно, дедушка звонит», - решил Хошигаке сам для себя. Но чёрт, как известно, лёгок на помине, и дедушка действительно позвонил. Только самому Кисаме. После минутного обмена репликами в стиле «ты-уверен-что-всё-в-порядке-да-я-уверен» Хошигаке сбросил вызов и обернулся – якобы проверить Итачи на предмет отставания. Тот всё ещё говорил, прижимая телефон к уху. Насколько Кисаме мог рассмотреть, агрегат связи был подозрительно объёмным для современного уровня и чёрным, как самая тёмная ночь.
Учиха ощутил на себе внимательный взгляд, просканировал Кисаме взглядом ответным, не менее внимательным, и свободной от мобильного, но занятой картиной рукой попытался перед собой помахать, как бы говоря: «Иди, иди, проваливай!». «Светильнички», впрочем, как мы знаем, были тяжёленькие, и получилось у не шибко сбитого парня так себе. Кисаме на попытки прогнать себя пожал плечами и почти уже отвернулся, как тут у мальчишки зазвонил телефон. Другой телефон – судя по звуку, лежащий в кармане пиджака.
Интересно. Ну, потому что Итачи не походил ни на гиперделового бизнесмена с тысячью телефонами, ни на тот тип богатеньких деток, которые имеют по мобильному на каждую букву алфавита в книжке. Может, это какая-то искусствоведческая фишка? Кисаме не знал.
Юный Учиха быстро попрощался с текущим собеседником, спрятал чёрный агрегат во внутренний карман пиджака (чрезвыча-а-айно интересно) и закопошился, дабы поскорее ответить на второй звонок. На вызове стоял, постарайтесь оправиться от шока, Дебюсси.
- Дедушка! – в меру радостно поприветствовал Итачи в самсунговскую «распашонку».
Кисаме таки отвернулся и вложил двойные усилия в активное шествие навстречу кофеину. Это дедушка, а то был кто? Если учитывать конспирацию… дама сердца? Вполне вероятно. В той же степени, в какой вероятны и правительственные агенты, и инопланетяне. Вот и попробуй тут уследи за пацаном, когда он уже секреты водит, а ещё… да, всё ещё только неполных восемь утра!
В итоге Итачи его нагнал, снисходительно позволил придержать перед собой дверь и даже сопроводить до кассы, где произошло зверство высшей степени. Там Учиха заказал латте с соевым молоком и без кофеина. Напиток имелся в меню, но, судя по реакции работника забегаловки, за всю историю существования заведения его заказывали максимум раза три, включая этот. Кисаме впился в своё горячущее двойное эспрессо – боль не давала невежливо заржать.
- Возьми мой заказ и займи столик у окна, я быстро, - скомандовал невозмутимый Итачи и удалился наружу, в сторону био-уборной.
Что-то крутилось у Хошигаке на задворках сознания, некая пакостная мысль, которую всё никак не удавалось облечь в форму. Мысль эта дрелью сверлила его затылок, пока Кисаме наблюдал за юным искусствоведом через тонированное стекло витрины. Тон одаривал наружный мир тёмным медовым отливом, отчего Итачи казался загоревшим. Загар ему пришёлся категорически не к лицу.
Когда Кисаме получил заказ, то уселся, сколупнув пластиковую крышку с картонного стаканчика соевого латте. Совсем уж было собрался опробовать странно пахнущий напиток, но тут явился обратно черноглазый гурман. Вместо того чтобы занять вакантный стул, он навис над Хошигаке всей своей точёной аполлонистой статью. Зачехлённая картина покачивалась в его руке на манер маятника.
- Кисаме, - попросил он негромко, монотонным елеем. – Пойдём, пожалуйста, со мной, у меня возникли определённые нюансы.
Лицо Учихи при этом всё ещё оставалось мраморно спокойным скульптурным портретом в три четверти. Даже с присущей статуям пустотой во взгляде.
Хошигаке, без малейшего представления о нюансах, отставил кофе и поднялся с алюминиевого стула. Согласно его жизненному опыту, за подобными словами обыкновенно следовала физическая расправа, но здесь вряд ли был такой случай.
Итачи направился обратно к выходу, заставляя Кисаме идти за собою следом, а, соответственно, сократить шаг до мелкого балетного. Хошигаке ощутил себя дебелой служанкой-кормилицей при юной даме со вздорным нравом, чью девственность доводится блюсти. С такой расстановкой сил двое выбрались обратно на свежий воздух, а затем завернули за угол, откуда прохладные щупальца ветра доносили характерное амбре уличного туалета.
Возле синей двери будки, заляпанной чёрти чем, они и остановились. Кисаме пялился поверх мальчоночьей макушки на распечатанный листочек «Только для клиентов», что держался на полоске скотча, и начинал в полной мере осознавать и нюансы, и мучающую его мысль.
- Боюсь запачкать чехол, но с рукой наружу неудобно, если в ней вес, - пояснил пацан, подтверждая догадку Хошигаке. Затем протянул левую руку со своей ношей мужчине: - Подержи.
Шлейка ручки была чуть влажной и тёплой от долгого захвата. Кисаме на автомате сжал вокруг неё пальцы и уже после спохватился:
- А как насчёт наручники расстегнуть?
- Ага, конечно, - непонятно ответил Итачи, уже отворачиваясь к двери (его левая рука при этом подобием болевого захвата вывернулась назад) и двумя пальцами свободной руки поддевая ручку.
«Смешно, - подумал Кисаме, когда Учиха исчез в плохо освещённой вонючей конуре и дёрнул рукой, понуждая сопровождающего сделать шаг вперёд, к замызганной двери, закрытой не до конца. – Скоро я ему ещё буду помогать оби завязывать и обуваться».
Интересно, а Итачи ему подержит чё-нить в ответ, если попросить хорошо?
По-прежнему невозмутимый пацан почти сразу возник обратно. За спиной его синим светился интерьер туалета. Придерживая ногой дверь кабинки от захлопывания, он потянулся к своим джинсам, расстегнул ремень, пуговицу на них, ширинку и, сверкнув серой латкой нижнего белья, исчез обратно. Послышались шуршание и журчание.
«Смешно», - снова подумал Кисаме, которого восприняли за предмет экстерьера и даже не постеснялись. Вернее, не так: приняли за доктора, или прислугу там какую. Ну, перед кем стесняться не нужно, кому по профессии положено. Хошигаке держал картину и отстранённо изучал тонкую белую руку, торчащую из щели приоткрытой двери. Подумаешь, мальчишка в наручниках штаны расстёгивает. Чай, видали уже. Да и что может быть лучше перессыка ранним утром на свежем воздухе?
Мальчишка вернулся из недр и проделал всё со штанами в обратную сторону, после чего едва ли не вырвал картину из рук сопровождающего, у которого он ни прощения не попросил, ни даже не поблагодарил. Что, впрочем, было ожидаемо.
***
Кисаме вёл старательно, несмотря на фортепианную музыку, потому путешественники в рекордные сроки достигли побережья. Чуточку, в самых верхних нотах поменялся воздух, небо немного раздвинулось – и вот уже тёмно-синее весеннее море блестело сталью на солнце до самого горизонта. Стандартно изуродованный волнорезами унылый серый пляж, берег в железных скелетах портовых кранов и ржавых латках доков, офисов, складов… Не было здесь пёстрой радости курортных городишек-сувениров, оттого красота казалась сильнее, строже и романтичнее. У станции парома воздух сильно отдавал солью и сухими водорослями, потерявшими влагу при попадании на берег.
Итачи после кофейни перестал обращать на спутника внимания вообще, погрузившись окончательно в свою заумную книгу. В зеркальце заднего вида можно было наблюдать, как палец мальчишки постукивает о край переплёта в такт музыке, выводит в воздухе эллипсы, будто дирижируя. Кисаме было немного скучно без разговора, в компании неприкаянных сюит – он хотел послушать своё, но пассажир строго-настрого запретил переключать.
Добрались они как раз идеально по времени к следующему парому: быстро закончилось несложное оформление документов на переправу машины и практически сразу стало можно «грузиться», как выразился парень в яркой жилетке поверх униформы. Пропитанный морским воздухом паром сипел машинерией и скрипел арматурой. «Гараж», отгороженный крытый павильон, являл собой достаточно унылое место, потому, припарковавшись, путники поскорее оставили свою тойоту ради более комфортабельных мест на пассажирской палубе.
Красная и жёлтая краска оградительных линий по краям у поручней стёрлась тысячами нарушавших ног. На воде было гораздо холоднее, чем на суше; когда паром вздохнул, тронувшись, и забурлила за кормой ажурная лента пенной дороги, стало ощутимо зябко. Итачи купил в кафетерии что-то горячее – то ли чай, то ли очередной псевдокофе в блёклом бумажном стаканчике – и теперь сидел, нахохлившись, на лавочке, перебирал пальцами по горячему стаканчику, стараясь не обжечься, дул на испускающий пар напиток и прикрывался от ветра чехлом с картиной.
Кисаме с удовольствием курил – дым быстро улетал по движению парома - и наблюдал за вверенным ему парнем краем глаза. Тот, следует отметить, неплохо гармонировал с неспокойным морским фоном. Его профиль казался силуэтной вырезкой чёрной бумаги, а волосы метались кругом головы неистовыми змеями, взбешёнными ветром.
- В Хиросиме сейчас проходит ежегодный скульптурный салон… - подал вдруг голос Учиха. – …Не кидай окурки в воду.
Кисаме послушался: затушил остаток сигареты о поручень, так, что следующий, кто захочет облокотиться, непременно обмажется, и положил бычок в целлофановую обёртку из-под сигаретной пачки, что нашлась в кармане. Пацан проследил: повёл головой туда-сюда, как, бывает, делают кошки, следящие за мухой.
- Так вот. В Хиросиме ежегодный скульптурный салон, я не могу себе позволить его пропустить, - продолжил он, не обращая внимания на возню многодетного семейства по левую руку от себя. – Сходим перед заселением, и, считай, тебе повезло иметь меня за экскурсовода.
Кисаме проглотил пошлую шутку и задумался: по графику на первые дни они, кажется, не отставали. Ну, какая разница: пару часов слушать нервного композиторишку в отельном номере или шляться и пялиться на статуи? Да никакой.
Он кивнул.
Больше за переправу они не заговорили – может, поэтому Хиросима наступила быстро. Слушали музыку – каждый свою. Только ради музыки Кисаме смилостивился и возлюбил свой мобильный телефон. В окружении ACDC и под защитой видавшей виды, но ухоженной кожанки с плеча кого-то из Мадаровых молодцев – путешествовалось комфортно. А Учиха присутствовал эстетической декорацией, без звука.
Хиросима стояла обыкновенно весенняя: местами цвела, местами грела на солнце мокрые бетонные бока. Хошигаке глянул в карты, проследил, куда рулить.
- Запомнишь? – с сомнением протянул Итачи, глядя в хаотическое переплетение дорожных лент.
- Жертва GPS-ов, - хладнокровно молвил на это Кисаме.
Он ожидал от выставочного центра минимум повтора конструктивизма, но взамен его вниманию предстал обыкновенный огромных размеров склад. О том, что сие строение является заведением культуры, напоминал только вход: помпезная стальная вывеска, металлодетекторы, секьюрити и небольшая толпа, ожидающая своей очереди на любование прекрасным.
- Бля, - расстроился Хошигаке больше риторически, но Итачи нежданно-негаданно снизошёл до «холопа»:
- Чего?
- Ждать ещё, - пожаловались в ответ тоном капризного школьника.
Зато вот мест на парковке было – хоть отбавляй.
- Оставьте картину, - настоятельно посоветовал Кисаме, огородив Учиху со спины машиной, а с остальных ракурсов – собой. Когда он хотел, он мог становиться вполне убедительным и внушительным – таким себе нависающим тёмным силуэтом против неба. Но Итачи воспринял предложение едва ли не как личное оскорбление, и не помогло даже снижение голоса до сиплого хрипа убийцы. Искусствовед в мальчишке взбунтовался.
- Да ни в жизнь! – Он с рассерженным видом сжал ручку чехла. – Это очень важный груз для дедушки, он на меня рассчитывает.
Кисаме тоже рассчитывал. Что рвение парня сойдёт на нет и он перестанет надрываться ради искусства. Чехол вполне можно было оставить в запертой машине.
Внутри экспо-центра было прохладно и влажно. Пахло известью, стройкой. Высоченные потолки терялись в полумраке: ореол хорошего освещения не доставал выше пяти метров. Огромный зал полностью заполнял лабиринт гипсокартонных перекрытий той же высоты, деля помещение на комнатушки-галлерейки. Хошигаке так понял, что на эти непритязательные стены вешали картины; сейчас, правда, поверхности пустовали: салон-то скульптурный. И этого добра здесь было – навалом!
Итачи почувствовал себя в своей стихии, Кисаме же – наоборот. Но ощущение давно стало привычным – Хошигаке много где нарушал своим присутствием фен-шуй, – а потому словно бы доставляло иллюзию комфорта.
- Печально, - вынес вердикт Учиха, изучив выданный на входе проспект с картой экспозиции. Хошигаке не на шутку испугался: если представленные произведения даже для искушённого Итачи слишком странные, то ему самому можно прямо сейчас идти в буфет от греха подальше. Но мальчишка ещё полистал, почитал – и просиял: - А, нет… Вот сюда зайдём!
На пути к «сюда», вопреки ожиданиям, Кисаме улавливал взглядом поразительные вещи. Реалистичные женские бюсты из какого-то белого камня, нимфатически прекрасные, словно живые; горгульи, действительно страшные, уродливые; воины, которые, казалось, навсегда остановились посреди движения. По крайней мере, ему было красиво. Итачи мимо всего этого следовал со сложной смесью презрения и снисхождения на лице. Его восторг вызывали другие скульптуры. Типа женского изваяния, пугающе безликого, толстющего, с плывущими чертами…
- Ну, понимаешь, Венеры же. Плодородие. Такая трактовка старых мотивов. А какое мастерское использование материала!.. Видишь, как линии песчаника повторяют черты, подчёркивают объём?
Кисаме, засунув руки в карманы бриджей, скептически изогнул бровь:
- Я б её не трахнул.
- Просто забудь! – сдался на это Итачи, даже не разозлившись как следует.
Пацанёнок, вроде бы, и хотел рассказать Кисаме, как нужно понимать окружающие объекты, но ему не хватало то ли терпения, то ли мастерства – слишком издалека нужно было начинать. Он, хотя и хвастался своими навыками экскурсовода, гордился познаниями, испытывал удовольствие от превосходства над Кисаме, которого притащил в свой мир и мог теперь просвещать, но начинал заговаривать… и бросал на полуслове. По-блядски яркий огонёк зажигался в глазах, готовился разгореться – и постыдно тух.
Пару раз разъяснять всё же пришлось – Кисаме сам спрашивал, чем зарабатывал взгляды чистейшего удивления: мальчик ведь считал спутника абсолютным неандертальцем, лишённым любопытства начисто. Например, не понял Хошигаке вселенского замысла одной галереи: в ней стояло около двух десятков скульптур, и все изображали… жирафов. Абсолютно одинаковых, разнящихся лишь масштабами: от крохотного пресс-папье до вполне себе внушительной статуи. Опечаленный Итачи объяснил, что творец ужаса – один из самых дорогих и трендовых скульпторов современной Японии, сделавший жирафов своей фишкой, к великому сожалению соотечественников. Этот случай стал первым, когда мнения парочки сошлись.
Целью же их путешествия сквозь лес предметов искусства оказался просторный зал в самом конце помещения, за выставочным лабиринтом. В зале находился только один экспонат, и располагался он по какой-то причине спиной к зрителям.
- Знаешь мифологию? О Давиде и Голиафе слышал? – негромко спросил Учиха, замерев на пороге и тем самым как бы не пуская внутрь своего спутника.
- Кто-то из них был героем и убил второго, - отчеканил Кисаме. У него в детстве была книжка «Мифология для детей в картинках», поэтому имена оказались знакомыми.
Итачи стрельнул чёрными глазами и уточнил:
- Давид был героем, а Голиаф – великаном… Ну, или воином, которого он победил. Существует множество вариаций этой легенды. В скульптуре обыкновенно изображается сцена, когда Давид, уже размозжив врагу лоб пращей (или ослепив, как описано в другой трактовке), становится на него одной ногой перед отсечением головы.
- Хах, - одобрительно кивнул Кисаме.
- Но здесь другой случай. Больше символизма…
Вот тут-то Итачи и накрыло. Он сделал глубокий вдох и весь словно подался вперёд, в зал, к скульптуре. А когда заговорил с сияющими глазами, стало ясно: он представляет своей аудиторией не одного Хошигаке, а целую толпу коллег или, может, профессоров университетских.
- Я видел эту конкретную композицию раньше, в галерее автора в Фукуоке. Она необыкновенно глубока. Пронизана трагизмом, эротизмом… библейский миф о Давиде и Голиафе, 17 стих Первой книги Царств, переплетён с древнегреческим героическим эпосом, который, в свою очередь, восходит к сказаниям о Гильгамеше – это одна из трактовок, конечно… Данная скульптура в манере Ренессанса обращается к древнегреческим мотивам. Чётко читается андрофилическое направление мысли автора, и в то же время – надрыв, как в «Давиде» Вероккио…
Звучало… мелодично. Кисаме заслушался. Его, правда, смутила прозвучавшая чего-то-там-филия (на ум сразу полезли дети и домашние животные), но он рассудил, что речь идёт о некоем возвышенном понятии.
Пожилая пара, которой контрастные путешественники перекрыли вход, тоже заслушалась. Старик в круглых очках заинтересованно кивал и цокал с важным видом. Учиха на случайных зрителей совершенно никакого внимания не обращал – закончив со вступительной частью, он добавил:
- Впечатление от круглой скульптуры меняется в зависимости от ракурса. Произведение нужно рассматривать со всех сторон, но не торопясь, прислушиваясь к ощущениям… Пошли.
Он только что не кинулся вперёд. Кисаме последовал его примеру, испытывая среднюю заинтересованность. Чета почтенных граждан переглянулась и тоже втихую засеменила по стопам адепта искусствоведения.
Вопреки ожиданиям Хошигаке, никаких ступней на горле и окровавленных пращ глыба сероватого мрамора не изображала. Прямо на зрителей бугрилась позвонками и выступами лопаток тоненькая тщедушная спинка подростка. Раза в два превышающая натуральный размер, но именно тоненькая и тщедушная – это становилось понятно из-за второй спины, на которой скульптурный мальчишка висел. Вот она как раз была широкой и во всех смыслах монументальной. Выхваченные из полумрака точечным освещением фигуры, хотя и были справлены из холодного материала, казались тёплыми, живыми. Вероятно, благодаря оттенку мрамора: не поддельная римская белизна, а необычная, но приятная серость.
- Что видишь? – напрямую спросил Итачи, подбородком указывая на композицию.
Кисаме пересчитывал позвонки на спине мраморного подростка. Он принялся с задумчивым видом разминать шею:
- Честно? Объятия со спины.
Старичок, которого мужчина видел периферийным зрением, согласно закивал головой.
- Верно, - отстранённо согласился Итачи. – Объятие братьев, друзей или влюблённых. Доверие. Близость. Дальше…
Компания многоного переместилась по орбите скульптуры так, чтобы оценить её вид сбоку.
- А теперь?
Теперь сомнения в характере отношений двух фигур полностью пропали. Лица мальчика видно не было; перекинутая через могучее плечо Голиафа голова показывала зрителю курчавый затылок, но по каким-то неуловимым чертам, по линии изгиба шеи становилось понятно, что наверняка мягкие на вид губы шепчут в мраморное ухо великана горячечный любовный бред. Мальчишеские руки застыли посреди долгого ласкающего движения на широкой груди. Глаза мужчины от удовольствия закатывались к невидимому живым небу.
- Теперь – страсть, - ответил Хошигаке, немного злясь, что его заставляют озвучивать очевидное.
- Похоть, - подхватил Итачи, - болезненная одержимость. Видишь? Уже история получается! – Он на секунду по-детски блеснул глазами и лёгкой улыбкой. Затем снова посерьёзнел и твёрдо произнёс: - А теперь моя любимая часть…
От вида «фасада» скульптуры Кисаме почувствовал совершенно неожиданный шок, который никогда бы не испытал, обойдя мраморную парочку в нормальном темпе и не задумываясь. Под ложечкой засосало.
Грудина Голиафа была разверзнута, в ней зияла дыра. Щерились обломанные рёбра. Руки Давида пальцами погружались в рану, наверняка покрытые невидимой, но ощутимой кровью по локти. Великан действительно возводил глаза к потолку: в предсмертной муке, в невообразимом страдании. Обращённое к нему лицо прекрасного молодого пастушка искажало жуткое выражение невинной детской жестокости, радостного триумфа над оступившимся взрослым. Острая как нож кровожадная улыбка заставила Кисаме почувствовать всю сырость помещения, встать волоски на руках дыбом.
- Глубокий романтизм, не правда ли? – торжественным голосом сгустил атмосферу Учиха. – Необыкновенный Давид – правдивый. Необыкновенный Голиаф – он доверился, воспылал… и сгорел.
- Он подпустил к себе врага со спины, - слабо возразил Кисаме. Направление света откинуло тени на лице Итачи точно по направлению теней на скульптуре, отчего он показался вдруг её частью. Его глаза сияли тем же триумфом, что и глаза мраморного подростка. Его улыбка была идентичной. Кисаме испытал затруднение с вдохом.
Пустой до того и тихий зал заполнился вдруг молодыми девчачьими голосами и топотом ног. Школьницы на экскурсии; запестрели клетчатые юбки и синие форменные пиджаки, блёстки, подвески на сумках и телефонах. Скорость самой тихоходной девицы равнялась скорости хорошего мопеда. Они обогнули зал по параболе, не заморачиваясь ракурсами. Оглядели мраморную пару и зашлись звонким хохотом.
- Расчленёнка! – был их общий вердикт глубокому замыслу.
Атмосфера безнадёжно разбилась. Пожилая чета глядела на молодёжь со смешанным чувством гнева и покровительственной, нежной жалости. Кисаме почувствовал, что благодарен пустоголовым девчонкам от всей души.
- С другой стороны, есть такая точка зрения, что настоящее искусство всем должно быть понятно без объяснений, - отвернулся Учиха обратно к серому мрамору. Кажется, он отчего-то разозлился сам на себя.
Погода по пути в отель окончательно испортилась. Итачи заставил Кисаме сквозь всю парковку до машины нести над чехлом с картиной зонтик, а сам мок и обрёк на то же спутника. Хошигаке пришлось смахивать со своего седого ёжика капли широкой ладонью.
- Помнишь, куда нам? – Учиха пристегнулся, тоже отряхнув с волос влагу, и неуверенно потянулся к карте дорог, лежащей подле него на пассажирском сидении.
Кисаме помнил, потому отмахнулся.
- М-м-м, - оценивающе протянул Итачи. – У тебя хорошая память?
- Насколько я понял, Итачи-сан, моя память в сравнении с вашей – это ароматизатор, идентичный натуральному.
Учиха хмыкнул на этот недокомплимент с ноткой сарказма.
- А как запомнил тогда?
Дождь разошёлся не на шутку: пришлось включить «дворники» на постоянной основе, и те ритмично смахивали капли со стекла, постукивая и поскрипывая.
- У меня свои способы. Ассоциации. Считалочки детские.
- Смешно.
- А действует.
- М-м-м, - снова протянул Учиха. – Ну-ка, назови острова по порядку.
- Милое Хоккайдо, я тебя Хонсю; за твоё Сикоку я тебя Кюсю, - не моргнув глазом, отчеканил Кисаме без запинки.
- Че-е-его?!! - Итачи зашёлся негромким смехом злого доктора и замолотил ладонью по чехлу: - Ещё!
- Планеты нетрудно упомнить самому юному малышу, запомнив: Венеру, Меркурий, - продолжил Хошигаке смешить своего пассажира, ловя выкадровки чужого веселья в зеркальце заднего вида. В салоне нагнеталось бредовое настроение.
- По первым буквам, да? – Итачи зашевелил губами, проверяя последовательность планет. – Отлично! А у нас подобные шпаргалки в институте какие-то невесёлые были: толстушки – Рубенс, балерины – Дега, черноглазые - Врубель… Такое.
Оттаявший после выставки пацан разобщался и теперь настраивал позитивными вибрациями на продолжение беседы. Не забывая о своей роли неандертальца, Хошигаке беззастенчиво выдал давно волнующее:
- Не понял я смысла всей этой современной мазни, Итачи-сан, честно.
Итачи наклонился вперёд, насколько позволяла картина на коленях - его лицо возникло между передними сидениями, – и почти доверительно поведал:
- Знаешь, как один мой профессор про современное искусство говорит? «Я бы тоже так смог!» – «Да, но ты этого не сделал». Главное – быть первым.
Кисаме передёрнуло. То ли по вине статуи, то ли что, но ему не понравилось, что голос Итачи звучит позади него, из-за спины.
***
Музыкальный конфликт достиг пика тем же вечером.
Номер Учиха Мадара забронировал путешественникам сравнительно роскошный: с гостиной и двумя спальнями. Спальни предусмотрительно располагались рядом, разделённые нетолстой стенкой, чтобы Кисаме мог в случае опасности проснуться от шума и кинуться на выручку.
Приступ общительности у Итачи быстро прошёл. Едва странники обустроились в номере, искусствовед оккупировал ванную на час, а когда явился оттуда, плотно укутанный в халат, уже был собою прежним. Он молча возлёг на диван в гостиной, чтобы было видно пристёгнутую к батарее картину, и вновь взялся за талмуд про гиперреализм.
Кисаме с ленивой неохотцей последовал в освободившийся санузел. Там от пара тяжело дышалось, словно в самом горячем бассейне онсэна, и пахло гостиничным оливковым мылом. Хошигаке, не думая ни о чём особо, разделся, под душем докрасна отдраил кожу мочалкой с этим самым мылом и полез в ванную – там бездвижно теплела молочная от соли вода, предусмотрительно не спущенная Учихой.
Ничего хорошего из купания не вышло. Кисаме стало вдруг дурно в воде, от которой также шёл запах оливы, только более сильный, маслянистый. На поверхности плавал длинный чёрный волос, наполовину забравшийся на бортик ванны, приставший к белому акрилу. Верно, он так же прилип раньше к мальчишескому плечу или лопатке, выбившись из копны подобранных от влаги волос. Хошигаке явилось чёткое видение ровненько ампутированной поверхностью воды выше локтя руки, тонкой и молочной. Изгиб плеча. Выгнутая полуспиралью леска волоса...
Он вскочил так резко, что половину воды из ванной поднял с собой, и она потоком ринулась вниз, обратно, а также через край и на пол. Перед глазами от неосмотрительного движения замельтешили чёрные точки.
Пацан в комнате словно бы и позы не менял, хотя вместо халата теперь на нём был очередной костюм. Он читал, наклонив голову чуть вбок. Поза в исполнении Учихи выглядела высокомерной. Палец мальчишки, как ранее в машине, отрывался от переплёта книги и выводил в воздухе эллипсы и волнистые линии. Музыка, которой Итачи вторил, была из разряда "для счастливых концов": она подразумевала под собою рассвет нового дня, целое поле вражьих трупов, на чью разлагающуюся плоть сей очищающий свет ложится, и нечёткую в очертаниях против солнечных лучей парочку победителей. Опционально присутствовали в картине поцелуй, собачка-помощница главных героев, спасённые дети, расколдованные пленники и ликующие повстанцы.
К фортепиано добавилась скрипка. Кисаме нахохлился, скис и отправился к себе и своей сумке принимать приличествующий вид. Время стояло сравнительно позднее: Итачи, как оказалось, позвонил в обслуживание номеров и потребовал еды, потому когда Хошигаке вылез обратно в гостиную уже в чистой одежде, его ждал перекус. Учиха молчал. Играла музыка. Если Хошигаке пытался заговорить с пацаном, тот вскидывал руку, словно нервная актрисулька, и шикал. При этом прикрывал глаза, всем своим естеством демонстрируя музыкального слушателя. Ситуация усугублялась тем, что Кисаме не любил сыр и папоротник, а Итачи поставил вышеуказанное музыкальное произведение на "луп": едва финальные триумфальные ноты замолкали, следом крались по-кошачьи мягкие вступительные.
Все те два часа, что оставались до ужина, Хошигаке не мог ни почитать журналов, что в изобилии валялись на столике в гостиной, ни посмотреть телевизор. Читать Кисаме был не любитель, да и сосредоточиться на тексте, когда всю голову забила стонущая скрипка, попросту не вышло. А телевизор он теоретически имел право посмотреть – с выключенным звуком, что приравнивалось в его понимании к отсутствию опции как таковой. Потому он удалился в свою спаленку. Закрыть дверь и спастись от музыки не представлялось возможным: мелодия не давала услышать происходящее в гостиной и, случись вдруг что, Кисаме мог бы даже не заметить. Пришлось оставить дверь нараспашку. Тогда Хошигаке устроился на кровати и взялся за осмотр и разборку доставшегося ему огнестрельного "орла".
Где-то на повторной сборке он начал подпевать.
- Итачи-сан, пора ужинать! - гаркнул Хошигаке, прерывая себя посередине длинного мугыкания и второй раз за вечер с ужасом подскакивая.
Видимо, рассудил Кисаме, всё то, что привыкла отбивать его психика как внешний раздражитель, всё то, с чем привыкла бороться его нервная система – агрессия, насилие и прочие радости жизни в схожем ключе, – настолько отличалось от классической музыки и контрастного душа из игнора и трескотни, что его защитные механизмы попросту спасовали. Это невроз. Это стресс.
Гостиничный ресторан только-только открылся: часы показывали девять. Вообще, неспешный темп путешествия Кисаме не радовал: они могли ехать всю вторую половину дня, но вместо этого торчали в отеле в компании Дебюсси, да к тому же, что самое ужасное, в ресторане тоже оказалось фортепиано. Конечно, "ресторан" было громко сказано – так, переведённая в вечерний режим гостиничная столовая с открывшимся баром и приглушённым светом. Имелось подиумное возвышение для музыкантов, на котором располагались джазовый квартет с певицей и, будь оно трижды проклято, белое фортепиано.
Но любые рестораны – это само по себе уже было гаденько. Кисаме не переносил западных столовых приборов и названий блюд, лишних стаканов на столе, салфеток непонятного предназначения и, самое главное, чёртовых официантов: те исполняли в большинстве своём одну функцию по отношению к Хошигаке, а именно – смотрели, как на говно. Наверное, чувствовали неприязнь с его стороны и отплачивали тем же. Хотя вели себя обе стороны вежливо, напряжение чувствовалось. Вот тут мужчина впервые искренне порадовался наличию под боком светского сноба в виде Учихи. Уж он-то с официантом, который как по волшебству подскочил к столику, чуть ли не раскланялся, но при этом всё равно стало очень чётко понятно, кто тут кому деньги платит. Картина, пристёгнутая к запястью, каким-то образом добавляла словам Итачи весу:
- Второе меню два раза, без алкоголя, – ругнулся пацан чем-то для Кисаме непонятным, и официант телепортировался прочь. - Я нам обоим взял, ничего?.. И без алкоголя.
Хошигаке в ответ только хмыкнул. Вообще-то он был не любитель выпить. Он был любитель редко, но в пух и прах. И, ясное дело, ни в коем случае не на работе. А мальчишка пусть расценивает его хмык, как угодно.
Джазовый квартет тем временем закончил легкомысленное произведение, и для следующего номера к ним присоединился до того отдыхающий у барной стойки пианист. Кисаме провёл музыканта до табуретки перед инструментом враждебным взглядом, как врага народа, после чего прикурил и заявил:
- Сука, опять.
Его спутник словно всё это время только и ждал, пока Хошигаке сказанёт что-нибудь этакое. Он резким движением опустил меню на стол – то приземлилось с лёгким хлопком, всколыхнув воздух, – и уставился прямо на Кисаме своим наследственным взглядом. В полумраке, стоит заметить, взгляд работал куда лучше, ибо глаза Итачи казались абсолютно чёрными, с лёгким дополнением в виде внутреннего алого пламени – отсветом крохотного фонарика над столом.
- Ты хочешь этим что-то конкретное сказать, Кисаме? - процедил мальчишка.
Своё имя в его исполнении Хошигаке не понравилось, ибо произнесено было тоном, наводящим на мысли о тухлых рыбьих потрохах. Но, стоит отдать ему должное, мальчуган был хорош в своей попытке спровоцировать конфликт. Вышеозначенные глазки-горелки дополнялись теперь вздёрнутым подбородком, совершенно немыслимым изгибом брови и... и чем-то стал Учиха Итачи похож на холёного и вредного пушистого зверька семейства, скажем, куньих.
Скандалить по желанию пацана в планы Кисаме вовсе не входило.
- Та да, вполне конкретно: меня затрахало пианино, - вежливым мягким голосом ответил он на вопрос и откинулся на стуле, затягиваясь.
Сидел Хошигаке более или менее прилично, но всё же развалившись. Даму за соседним столиком это, кажется, оскорбляло. А ещё от взгляда Кисаме нервничал пианист: отрывался от клавиш, зыркал в зал и снова тупился.
- Ты бы, верно, предпочёл слушать весь вечер ту бурду, что у тебя из наушников на весь паром орала, не так ли? - первоклассным снобом поинтересовался Итачи.
- Ага, - легко согласились ему в ответ с хорошо завуалированным сарказмом. - А ещё предпочёл бы нажраться и с девками по столам прыгать.
На такое заявление Учиха немного опешил и уточнил:
- Почему по столам?
Кисаме и сам не знал, поэтому, всё ещё глядя на пианиста, вывернулся:
- Слушайте, Итачьсан. - Получилось у него именно так, одним словом, и прозвучало это очень фамильярно. - Вот вы гоните на мою музыку, я ж не возмущаюсь. Ну и вы тогда не возмущайтесь, когда я на вашу гоню, хорошо? К тому же, меня не качество волнует, а количество, и...
Учиха уже сопел на справедливость данного заявления, но так легко сдаваться не собирался – нашёлся и перебил:
- Вот только сравнивать не нужно, пожалуйста, твоё чёрти что и Авторов с большой буквы "а". Я тебя приобщаю к прекрасному, ты должен быть благодарен, а вместо этого жалуешься.
- А я вас, может, приобщить к блатному хочу. Не вы ли мне сегодня распинались, как всё можно понять, если правильно посмотреть, а?
Итачи подался вперёд, намереваясь заглянуть спутнику в лицо своим пронзительным взглядом, и с деланной напыщенностью поинтересовался:
- Не пойму: почему ты считаешь, что вправе чему-то меня поучать и, тем более, критиковать людей в миллионы раз талантливее тебя самого? Да к тому же, ни черта не смысля в классической музыке, не понимая, как это тяжело – играть на фортепиано, какое требуется мастерство. Впрочем, тебе и не понять никогда...
Скандалить по желанию пацана в планы Кисаме вовсе не входило. Но! Планам свойственно меняться.
Он резко поднял взгляд на Учиху, и этого хватило, чтобы осадить разошедшегося парня. Глаза у Кисаме были светло-серые, словно у хаски, оттого он периодически казался до предела взбешённым.
- Короче, Итачьсан, вы говорите, типа, что я сказать ни хера не могу, потому что на пианино не барабаню?
"Итачьсан" притих, сжав губы в тонкую линию, и глядел большими чёрными глазами, словно всё тот же куньий зверёк. Кисаме смотрел на него несколько секунд, не хмурясь, не моргая, а затем беззаботным голосом заявил:
- А-а-атлична-а-а, - и отвернулся обратно к пианисту.
От неловкой паузы парочку спас подошедший официант. Он, неодобрительно покосившись на уже полную пепельницу и вольную позу Хошигаке, принялся расставлять тарелки, приборы, стаканы. Под конец этой замысловатой процедуры Кисаме отодвинул его – официант загораживал вид на пианиста. Музыканты как раз закончили очередное произведение и прервались на хихиканье, минералку и комплименты от гостей.
- А-а-атлична-а-а, - повторил Хошигаке и повернулся вновь к Учихе, чтобы уточнить: - Чё там, как там было? Та-та-ра-там, та-там, тара-тара-там?
Итачи растерянно заморгал, теребя ручку чехла картины. Мужчина же прикурил новую сигарету из пачки с синей полоской, встал, отодвинул официанта ещё дальше и прогулочным шагом направился к подиуму.
Пианист на нём весь сжался, втянул голову в белый пиджак. Учиха, верно, подумавший, что его спутник сейчас побьёт бедного музыканта, хотел уж было вскочить, но... Кисаме сказал мужчине что-то тихо, и тот облегчённо расхохотался. Они коротко переговорили о чём-то, пожали друг другу руки, оглянулись на квартет, снова заговорили... затем пианист поднялся со стульчика и удалился к бару, а Хошигаке занял его место. Музыканты добродушно ему заулыбались.
Учиха почувствовал, как заливается краской в предвкушении грядущего позора. Гости ресторана, конечно, обратили мало внимания на возню на подиуме, но всё же... Хошигаке со своей торчащей седой шевелюрой, дикой рожей, сигаретой набекрень и во вьетнамках выглядел так дико за белым фортепиано, крышка которого была с сомнительной изящностью украшена диодной гирляндой, что зрелище начало привлекать взгляды.
Кисаме это проигнорировал. Кисаме размял кулаки, как перед дракой, пробно что-то поклацал и вдарил по образцово-глянцевой клавиатуре ненавистного инструмента.
Произведение, которое так допекло мужчине за вечер и которое он принялся исполнять, именовалось прелюдией для фортепиано и скрипки №5 под названием "Душа". Он этого не знал.
История отношений Кисаме и фортепиано корнями своей односторонней неприязни уходила в глубокое детство и школьный музыкальный кружок, а затем и музыкальную школу, куда метлой и подзатыльниками будущего бандита-солдата загнала ныне покойная мать. Кисаме учился музыке из рук вон плохо, но играть на фортепиано у него выходило легко и хорошо, и это необъяснимым образом бесило до потери пульса. Назло взрослым хотелось всё запороть. После детских и юношеских перипетий отношения взяли долгую паузу, вплоть до последнего тюремного заключения Хошигаке. На сей раз его держали в заведении, где отсутствовали понятия развлечений и самодеятельности, библиотека оказалась маленькая, похабная и давно прочитанная, зато имелся, как говорил некий человек из прошлого, лица которого Кисаме не помнил, но помнил это слово и интонацию, "инструмент".
Оказывается, пользовавшийся большим авторитетом среди местного контингента индивидуум, который не так давно упорхнул на свободу, любил на "инструменте" играть в приступах меланхолической скуки. Нот индивидуум не знал, потому вывернулся следующим образом: некто сведущий пронумеровал ему клавиатуру и переписал под нумерацию нотные тетради. Получилась дикая музыкальная транскрипция. Она пришлась кстати: нотную азбуку Кисаме и сам подзабыл, а, так как решил перенять привычку своего предшественника от скуки, опираться на что-то нужно было. Прежняя лёгкость руки быстро восстановилась, помогли природный слух и обилие свободного времени. До академичности Хошигаке, конечно, было далеко: все исполняемые им произведения получались диковатые и своеобразные, с немалой долей отсебятины, но в этом заключался определённый шарм.
Так что сказать, что Кисаме не лажал, было бы лицемерием. Лажал, играл на свой вкус, быстрее, заменял партию скрипки фортепианной имитацией. Но получалось у него... действительно красиво. Люди от своих бесед не отрывались и не замирали в изумлении, но – красиво.
И контрастненько. Табуретка на фоне придавившего её исполнителя казалась крохотной и словно готова была рассыпаться. Лицо у Хошигаке было жутко перекошено из-за сигареты в зубах, один глаз прищурен от дыма, а зубы оскалены. Сквозь них, если достаточно приблизиться, можно было бы услышать присказку следующего содержания:
- Та-та-ра-там, блядь, там, не... та-та-та-сука-та...
Общее время исполнения заняло минуты три. Кисаме закончил играть, отсалютовал музыкантам, получил хлопок по плечу от певицы и прежней походкой вразвалочку вернулся к столику. Вид у него был затаённо-ехидный. Он затушил бычок в пепельнице и сел на место. Как и все бандиты, Кисаме являлся ещё и матёрым романтиком с любовью к лихим авантюрам, потому подобный поступок в его арсенале являлся далеко не самым экстравагантным.
Дама за соседним столиком начала глядеть на Хошигаке по-другому.
А Учиха... Учиха подцепил кончиками пальцев у самого ободка стекла фужер для воды, круговыми движениями заставил жидкость метаться по кругу, словно зверя в клетке, и всё молчал, глядя на неё.
- Ну чё, Итачьсан, а вы хотя бы так можете на электрогитаре? Чтобы мою музыку критиковать?
Ужинали они молча, с ощущением того, что счёт на сегодня составил один-один.
@темы: ramen<3, Три светильника, Фанфикшн
-
-
24.08.2011 в 15:43-
-
24.08.2011 в 16:07-
-
24.08.2011 в 16:19Звучало… мелодично
превосходно!!!! читалось с отпавшей челюстью! этож надо было вот так вот умно замутить, что поневоле прифигиваешь как Кисаме.
нет, просто брависсимо! *смахиваю слезы восхищения и подбираю челюсть*
и сцена в ресторане тоже доставляет. подспудно ожидала от Кисаме чего-то аналогичного, но чтобы вот так вот, эпичненько, со сравнением:
Вышеозначенные глазки-горелки дополнялись теперь вздёрнутым подбородком, совершенно немыслимым изгибом брови и... и чем-то стал Учиха Итачи похож на холёного и вредного пушистого зверька семейства, скажем, куньих.
это просто высший пилотаж!
-
-
24.08.2011 в 23:53Очень понравилось, как Кисаме Итачи на место поставил! (Это не смотря на то, что я Итачи ооочень люблю!)
Спасибо большое и браво!!!!
-
-
25.08.2011 в 10:36Хотела один момент уточнить: Кисаме действительно снял на слух Дебюсси?!! Это ж с ума сойти!
-
-
25.08.2011 в 11:09И да, Кисаме крут!!!!
-
-
25.08.2011 в 13:42Linochka13, всё правильно, выпуск каждую среду. Рада, что читаете)
Забуза-саныч, ого, спасибо
Shiholo , верно, Давид и Голиаф и есть параллели к КисаИте. Странная реакция? Да нет, просто Кисаме не любит жару и бесплотные сексуальные фантазии о куньих вертехвостах. Он предпочитает реальность! Потому что, как вы верно подметили, он крут!
RyzhayaVredina, я бы скорее назвала Итачи экзотическим блюдом - вид странный, с непривычки не знаешь, чем его - руками, вилкой? А потом разберёшься, распробуешь - и понеслась душа в рай
-
-
26.08.2011 в 18:16описание скульптуры повергло меня в шок. гениально!
вообще вся история гениальна! я в этом не сомневаюсь, хотя и выложено ещё лишь самое начало...
ramen<3, ты просто великолепна!
-
-
26.08.2011 в 23:31вообще вся история гениальна! я в этом не сомневаюсь
Не говори "гоп", пока не перепрыгнешь, как говорится, но я стараюсь. Надеюсь, продолжишь читать!
-
-
26.08.2011 в 23:50конечно! даже не сомневайся! и тут остапа понесло...ну, я ж говорю, что гениально!!!
-
-
27.08.2011 в 08:57поначалу мои глаза с каждым предложением расширялись всё больше и даже пытались выпасть из орбит от удивления
Это почему? Из-за АУшности?
и мне особенно нравится, как у тебя в тексте сочетаются изысканные "тонкие материи" и простецкие, приземлённые мотивы
Основная фишка этого, так сказать, произведения и моей жизни
Спасибо за похвалу
-
-
27.08.2011 в 09:10нет, к АУшности я как-то спокойно отнеслась. сама дерзость повествования. эдакое "гоп-стоп мы подошли из-за угла..." очень неожиданно от тебя, очень непривычно вообще и при этом ооочень интересно и гармонично.
-
-
27.08.2011 в 13:44-
-
27.08.2011 в 15:47-
-
27.08.2011 в 19:57-
-
28.08.2011 в 19:25-
-
22.12.2011 в 17:04Шикарно
Ко всем комплиментам по поводу стиля повествования, богатого языка, легкого оригинального юмора, хорошо прописанных героев и хорошей завязки ... фуф, вроде все учла))
Добавляю:
Огромное спасибо за неординарные повороты во взаимоотношениях героев. Это было сильно - и момент со скульптурой, и с пианино!!))
Круто, мне очень понравилось))))
И отдельное спасибо за безумно интересную тему - искусство
-
-
04.01.2012 в 21:35Однако это не значит, что я совершенно тут все забыла: сейчас, пока каникулы, спешу наверстать упущенное, то бишь еще раз основательно подвинуть свою систему под названием "Самые перечитываемые произведения", проще говоря - дико хочется дочитать эту историю, зацепившую с первой главы, но, увы, не в совсем подходящее время.
ramen<3 a.k.a. Юйка! Шикарнейшее начало, определенно заманивающее за собой. Плюсом к уже интересному сюжету - искусство: редко встретишь адекватные произведения на эту тему.
Непосредственный, открытый стиль и юмор дают ощущения простоты и незатянутости. Читается легко, быстро и приятно. К приятностям относятся всевозможные мелкие стычки-ссоры-перебранки этой уже классной пары: ох как друг друга стоят... да и вообще сам процесс налаживания отношений.
Бегу читать следующую главу, знаю, что она будет еще лучше предыдущей.