fanfiction & original
Ссылки на мои миники, размещённые в других местах:
"Сваты"
"Соседство" - кроссовер с Бличом
"Память" - джей-рок, Рейта/Мияви
"Понимание" - Оуран Хосто Бу
Мини
Общая характеристика: перепост, ООС, АУ, юмор и ангст, невинный рейтинг
Дисклеймер: Кишимото
Head Over Heels (Без ума)
Head Over Heels (Без ума)
Дети от него без ума. Они подсовывают под ладони взмокшие от бега макушки – погладить; упрашивают рассказывать Невероятные Истории из Жизни Первого Ниндзя и тянут на полигон, чтобы научил метать кунаи.
Сердобольные мамаши смотрят на него, окружённого толпой мелюзги, и спрашивают:
- Хокаге-сама, а почему вы неженаты?
Он взбирается на холм Серебристого Клёна. Он считает, сколько свежепобеленных домов и свежезалатанных крыш появилось в его Конохе сегодня. Он указывает пальцем на деревню, пёстрым котом разлёгшуюся у подножья холма, и говорит:
- Вот моя жена.
- Хокаге-сама! – Зовут его. – Учиха-сан рожает!
Он насчитал четырнадцать подновлённых домов и шесть починенных крыш. Он говорит:
- Опять?!. Ну и?
Ему отвечают, что капитан Учиха на миссии, а вы, Хокаге-сама, всё-таки лучший друг. Пошли бы и поддержали его жену.
Он вздыхает. Поднимает свой плащ с травы, перекидывает его через плечо. Шляпу Хокаге берёт за верёвочку, и она болтается в руке, как нелепая корзинка.
Он меряет сандалиями – наизусть – дорогу к роддому. Восемнадцать шагов до лавки с якисобой, поворот, два квартала на запад к перекрёстку, поворот. Роддом пахнет хлоркой, кипяченым бельём и рисовой кашей с кухни. Роддом сверкает белыми стенами, и он мысленно добавляет – пятнадцать.
Учиха-сан кричит, её лицо бордовое, потное, облеплено прядями волос. Она впивается в руку своего Хокаге до белёсо-жёлтых пятен, до полукруглых вмятин от ногтей. Он бубнит заунывное и подобающее: тужься-дыши-молодец. Ещё-немного-вот-так-давай.
Роды принимает светило медицины Конохи, Харуно Сакура лично.
Сакура показывает лилового младенца, ещё соединенного с матерью пуповиной. Его лицо сморщено. Это мальчик.
- В честь Итачи назовёт, наверное, - говорит Хокаге.
Саске возрождает свой клан буквально. Улицы Конохи уже топчут Микото и Фугаку. Шестилетняя Микото без ума от своего Хокаге, о чем неустанно заявляет при каждой встрече. Заявляет шепеляво – щербатая улыбка, молочные зубы. Фугаку – четыре, он бочком выглядывает из-за спины сестры. Его сюрикены всегда косят немного влево. Он тоже без ума от Хокаге-сама.
Младенец начинает орать. Его передают матери. Хокаге дотрагивается пальцем до его лба, и тот моментально замолкает.
Медсестра умилённо глядит на это и спрашивает:
- Хокаге-сама, почему вы неженаты?
Он идёт в резиденцию. Он поднимается в свой кабинет. Его поджидает гора работы, его стол завален свитками. Он тычет в него пальцем и говорит:
- Вот моя жена.
Конохомару больше не ребёнок, он ассистент, он помощник первого ниндзя на деревне. Но он всё ещё без ума от Хокаге.
Он говорит:
- Хокаге-сама, давайте по-быстренькому? – И улыбается тонкими губами.
Хокаге-сама снова вздыхает. Хокаге-сама, в принципе, не против, но потом Конохомару должен помочь ему с грёбаными свитками.
Конохомару отодвигает свитки в сторону, освобождая место на столе. Его тонкая спина тоже покрыта веснушками.
Саске появляется посреди комнаты вечером, без предупреждения, в клубе дыма. Маска кота лихо сдвинута набок. Он ставит на стол Хокаге бутылку, одного взгляда на которую хватает понять – внутри что-то гадкое.
- У тебя сын родился, - говорит Хокаге лениво, подпирая щеку ладонью. – Ты в роддоме хоть был?
- А зачем? – Спрашивает Саске, пытаясь вытащить из горлышка пробку. – Мне сказали, там всё в порядке. А ещё сказали, что ты малому имя дал. Так что давай, пей, Хокаге, родненький. Ты теперь крёстный.
Хокаге достаёт из ящика стола два стакана сомнительной чистоты. Стаканы наполняются. Хокаге пьёт.
- Хокаге-сама, почему вы неженаты? – Спрашивает Саске после третьей.
Хокаге пытается рассмотреть дно бутылки через семь десятых литра. Хокаге воздевает бутылку и отвечает:
- Вот моя жена.
- Хоть бы детей завёл. Они от тебя без ума.
Хокаге тычет пальцем в окно. За окном, во дворе, копошится отряд угрюмых АНБУ. Хокаге говорит:
- Вот мои дети.
Потом словно вспоминает что-то, принимает буддоподобный вид, разводит руками и провозглашает:
- Все вы мои дети.
Они идут по тёмным спящим улицам. В темноте новые стены и крыши ничем не отличаются от старых. Сандалии скрипят, Саске дышит прерывисто. Саске берёт Хокаге за руку, переплетает пальцы. Они становятся похожи на прячущуюся по углам парочку прыщавых школьников в пубертатный период. Всего на пару секунд. Потом Саске идёт к дому Сакуры, забрать детей, и спрашивает напоследок: Хокаге-сама, а, собственно, почему у Харуно такой дурацкий мон?
Хокаге-сама этого не знает. А ещё он не знает, почему до сих пор неженат.
- Почему я неженат, Хината? – Спрашивает он, когда открывается дверь.
Хината щурится в ночь. Хината подходит идеально. Дети от неё не без ума, но она определённо им нравится. Так нравятся плюшевые медведи, в которых можно безнаказанно тыкать пальцами.
Хината тоже тычет пальцем – себе в грудь – и говорит:
- Хокаге-сама, вот ваша жена.
Потом оказывается, что она имеет в виду не грудь вообще, и уж, тем более, не свою конкретно, а Дух Огня, который, по идее, должен сиять в сердце Хокаге неугасающим пламенем.
Хокаге делает предположение, что, видимо, сегодня огонь залило алкоголем.
Хината вздыхает и расстилает ему футон в гостевой комнате.
Хокаге-сама сворачивается под одеялом. Хокаге-сама скулит и плачет в подушку. По всей деревне дети, которые без ума от Хокаге-сама, беспокойно ворочаются в своих постелях.
Учиха Итачи начинает орать в больничной люльке.
***
- Кадзекаге-сама, а почему вы неженаты?
- Отвечаю. Я неженат, потому что предпочитаю мужчин. Особенно – коноховских. Особенно – стриженых под горшок и в зелёных костюмах. Ещё вопросы есть?
- Вопросов больше нет.
- Свободен.
Leftovers (Остатки)
Leftovers (Остатки)
После смерти от хороших шиноби – а, тем более, от нукенинов – не остаётся ничего из личных вещей. По странному стечению обстоятельств в кармане плаща Кисаме остались три потрёпанные тато с лекарственными порошками грязновато-пастельных цветов. Возможно, Итачи был нукенином не очень хорошим.
Словосочетание «хороший нукенин» весьма забавно и нелепо по определению, потому Кисаме улыбается, разглядывая потёртые бумажные кошелёчки на своей широкой ладони. Нелепое словосочетание очень подходит к его покойному напарнику. Порошков в тато ровно на три приёма – один день. Зеленоватый на утро, бурый и розовый – на день и вечер соответственно.
Покупали их в лекарской лавке. В ней было темно, под потолком с замызганных деревянных балок свисали пучки сушащихся трав, и, кажется, даже тушки невнятных зверушек. Кисаме задевал их рукоятью Самехады и макушкой. Итачи, у которого ртом шла кровь, тяжело привалился к сундуку у двери. Он хрипел, кашлял и сиял своими шаринганами аки тот демон, пока старичок-лекарь, хозяин лавки, мелко трясущимися руками толок ингредиенты в ступке. Да, если теперь подумать, то на полноценную покупку похоже не очень. Хотя они и оставили деньги.
Итачи где-то нашёл разноцветные листы фурошики и наделал из неё вот этих самых тато. Он заглаживал изгибы бумаги отёртыми от крови пальцами, едва не тыкаясь носом в работу, и рассортировал лекарства из больших бумажных конвертов по маленьким. Три порции просто не влезли ему в левый карман плаща. Правый был занят бутыльком с горькой настойкой (чайная ложка перед сном) и деревянной шкатулкой с таблетками (два раза в день перед едой).
Кисаме по очереди тянет за концы каждого тато, раскрывает их, а затем с наслаждением вытряхивает содержимое. Порошки пыльными облачками застывают в воздухе, потом плавно оседают на дорогу. Первый отчётливо пахнет фиалками, от третьего тянет чихнуть. Если сильно постараться и покривить душой, можно взгрустнуть и сделать вид, что порошки это не порошки совсем, а прах его покойного напарника. Но Кисаме к меланхолии не расположен, потому морщится от первого и чихает от третьего. Да и не грустно ему вовсе, просто тато эти грёбаные, с половинкой цветка на каждой створке крышки. В закрытом состоянии получается толи ромашка, толи ещё какая ерунда о восьми лепестках. Итачи, мать его покойную, народный, сука, умелец.
Ну и, конечно, лишний бокал пива. Цирк уехал, клоуны остались. Напарник умер, а привычки так легко не уходят. Официантка подошла в очередной раз, спросила, повторить? А Кисаме повернул голову влево с отчетливым намерением увидеть два скептически настроенных глаза на кислой мине и услышать привычное: «Вы же лопнете, деточка». Не увидел. Не услышал. Обозлился на свою рыбью филейность. Согласился на «повторить».
Теперь стоит посреди дороги и засоряет окружающую среду лекарственными препаратами.
Зашибись. Или, как Дейдара говорит, «закьюбиться можно».
Нет, ну со слепым напарником было бы весело, конечно. Прохаживались бы равно по деревням и по полю боя чинно, под ручку. Или нет. Кисаме бы повесил на шею колокольчик, а Итачи ориентировался на звук. А что. Можно было бы прятаться за столбами и деревьями, позванивать оттуда и смотреть, как преступник S-класса долбиться в них точеным носом. Или вот ещё: «Итачи-сан, извольте сюрикен метнуть на семнадцать градусов к юго-юго-западу, ориентировочно на три метра от земли, и поправку на ветер учтите, не забудьте, ладненько?». А что, покатит. И шаринган бы пользовали. Берёшь Учиху за уши, поворачиваешь голову в нужную сторону и вместо «огонь!» говоришь: «Глаза а-а-аткрывай!». Шаринган-установка системы «Итачи», с ручной наводкой. Здорово.
Но веселья не получилось. Сдох раньше, чем ослеп. И теперь Кисаме, согласно старому спору, должен трупу выпивки на семь сотен рю. Он, наверное, единственный человек, который должен денег трупу. Обычно бывает наоборот.
Тато, похожие на фантики от конфет, падают на дорогу и превращаются из тато в мусор. Это чертовски глубокофилософское наблюдение, и Кисаме начинает раздумывать – а не начать ли писать хайку? Что-то типа:
«Тато эти не жаль.
Итачи, козла, тоже.
Какая, однако, досада.»
И пафосную подпись, например: «Фугу Туманник».
Получается как-то хреново и совсем не по слоговым правилам, Кисаме оставляет эту идею где-то в желудке среди плещущегося моря пива и топает по дороге дальше.
Итачи сам был похож на эти тато. Снаружи симпатичный цветочек, внутри – щепотка мути пополам с идеологией. Кисаме имел – и временами достаточно громко – в виду его глубокие прошлые личные трагедии. Неуклюжая корова. Утрата периферийного зрения не освобождает вас от ответственности за поколоченные стаканы – так говаривала Конан, вручая Учихе веник. Бумага горит отлично, особенно в Аматерасу, но Итачи был парнем вежливым и молча заметал осколки.
Вот если бы Кисаме откинулся, Итачи бы и ухом не повел. У него периферийное зрение присутствовало разве что как смутное воспоминание из загубленной юности, он бы не шёл по дороге, мучаясь галлюцинациями в виде силуэта на грани видимости.
Запах фиалок, похоже, въелся в нос всерьёз и надолго. В кармане плаща на самом дне, наверняка, остались крошки просыпавшегося из тато порошка. Вот и всё, в принципе, что осталось Кисаме от Итачи.
Countdown (Обратный отсчёт)
Countdown (Обратный отсчёт)
Десять.
Сенджу учат своих детей: «Не убий!». Потом добавляют шёпотом на ушки: «Без причины», - и вкладывают в маленькие ладошки тяжелые, пахнущие холодом кунаи.
Учиха учат своих детей: «Убей как можно больше, прежде чем погибнешь сам», - и вкладывают в маленькие ладошки идеально опасные, маслянисто поблескивающие сюрикены.
И кунаи, и сюрикены входят в древесину глубоко, а в плоть – ещё глубже. Если вскользь, то одни рассекают, а другие – дерут. В целом результат получается один.
Девять.
Осанка Хаширамы идеальна. Груз ответственности переломит его позвоночник вперёд, рёбрами наружу. Раньше.
Мадара сутулится едва заметно. Груз ответственности переломит его позвоночник назад, двумя окровавленными, разодранными обломками хребта наружу. Позже.
И так, и так лоскуты кожи будут выглядеть одинаково. В целом, результат получается один.
Восемь.
Сенджу дышат в идеально-прямую спину Хаширамы, когда он ставит печать на союзном договоре. Было сказано: «Нам надоела война. Отдохнём. Потом сожжём их дотла».
Учиха дышат в чуть сутулую спину Мадары, когда он ставит печать на союзном договоре. Было сказано: «Нам надоела война. Отдохнём».
Хаширама согласен, ответом ему – одобрение. Мадара не согласен, он говорит: «Сожгут дотла». Ответом ему – смех и косые взгляды.
Договор заключен. Независимо от причины, результат получается один.
Семь.
Деревня названа Конохой, и первое, что возводят в ней Сенджу – резиденция Хокаге, остов власти и символ Духа Огня. Атака.
Деревня названа Конохой, и первое, что возводят в ней Учиха – школа, фундамент будущего и очаг идеологии, вкладываемой в юные умы. Оборона.
Остовы имеют тенденцию пошатываться. Очаги имеют тенденцию выходить из-под контроля или гаснуть. Провалилось первое, провалилось второе – результат всегда получается один.
Шесть.
Хокаге шепчет в левое ухо Итачи. В левое же ухо Итачи шепчет Саске, когда ему страшно.
Фугаку шепчет в правое ухо Итачи. В правое же ухо Итачи шепчет Саске, когда ему что-то нужно.
Левое ухо Итачи отказывается слушать. Правое ухо Итачи отказывается слышать.
Саске отказывают в обоих случаях – результат остаётся один.
Пять.
Наруто меряет шагами пустую комнату. На это у него уходит меньше минуты.
Саске меряет шагами пустой квартал. На это у него уходит час-два-три. Смотря как идти. Медленно и давиться слезами; быстро и скрежетать зубами не от злобы даже – от ярости.
Старейшины смотрят косо на обоих, и обоим пустота отвечает шершавыми стенами. Пошатнувшийся остов и угасший очаг одиноки, и причина неважна: результат остаётся один.
Четыре.
Наруто не видит зла. Мучаясь сильными болями, он прижимает ладони к глазам. Не хочет видеть. Не верит.
Сакура не слышит зла. Она не любит криков и зажимает уши руками. Не хочет слышать. Не верит.
Саске зла не говорит, и для этого ему не обязательно закрывать рот. Не верит. Знает.
Ночью тихо, и Сакура спит спокойно. Ночами не кричит никто. Боль ночами усиливается, а знание – не отступает, поэтому Наруто и Саске не высыпаются.
Сакура знает: не важно, почему, результат выходит один.
Три.
Наруто любит. Своей слепой, жестокой, не знающей милости любовью. Любовью, способной убить во имя себя самой. Наруто любит и мается двадцать четыре часа в сутки.
Саске ненавидит; ненавистью глупой, унижающей и безобразной. Ненавистью, способной выжить вопреки себе самой. Саске ненавидит и мается двадцать четыре часа в сутки.
Чувства похожи и жрут с одинаковой силой. От обоих останутся огарки с судьбами, поломанными задолго до рождения. Первопричина не играет роли, результат вырисовывается один.
Два.
Войны никто никогда не хочет. И – война всегда неминуема.
Наруто даже не представляет, насколько его оскал напоминает оскал Хаширамы.
Саске даже не представляет, насколько его кривая улыбка повторяет улыбку Мадары.
Оба они хорошо знают, что кровь одинаково красная у всех.
Сенджу побеждают.
Один
:
Ноль
Same Shit, Different Day (День за днём, дерьмо всё то же)
Same Shit, Different Day (День за днём, дерьмо всё то же)
Действующие лица поменялись, но общая концепция дерьма осталась прежней.
- Грустишь, Сакура? – Спрашивает Тсунаде, потирая сухонькой рукой в старческих пигментных пятнах вялую шею.
- Не идёт мне, - вздыхает Сакура. – Шляпа-то эта дурацкая…
Она глядится в стоящее на столе небольшое зеркальце, поворачивает голову туда-сюда. Шляпа, действительно, совсем ей не идёт. Закрывает широкий хваленый лоб полями – это раз. Делает Сакуру похожей на угрюмый гриб с глазами – это два.
- А кому она шла? – Философски замечает Тсунаде, тянет руку к саке, получает от бывшей ученицы красноречивый взгляд и послушно руку отдергивает. А Сакура отвечает, хорошенько подумав:
- Третьему шла.
- Ну, разве что…
В кабинете тоже всё по-прежнему. Солнечный свет падает нарочито официально, подстраиваясь под важность помещения; в его лучах весело выплясывают пылинки. Пахнет чернилами, пахнет бумагой, немного – алкоголем. Тсунаде сместилась из-за стола на диван, Сакура с почтительного места перед столом – за него, Шизуне сместилась на два метра под землю, её пост заняла Моэги. От перемены мест слагаемых сумма не меняется, поэтому дерьмо, считай, всё то же.
Сакура снимает шляпу с иероглифом и, прицелившись, швыряет через стол на диван. Пренебрежение регалиями власти. Страх, стыд, инфаркт. Шляпа приземляется на подушки соломенным боком, отскакивает, падает на пол. Сакура чувствует за спиной молчаливое неодобрение Моэги, отмахивается раздражённо:
- Ну так иди и подбери, - а сама берёт зеркальце и принимается шарить по ящикам стола. Пытается найти не до конца забитый бумагами, чтобы зеркальце это спрятать. Не находит.
В бюрократических инстанциях дерьмо всегда остаётся неизменным, независимо от того, кто его возглавляет.
- Да, Хокаге-сама, - с чётко читаемым укором говорит Моэги, проскальзывает мимо, покачивая округлившимися бёдрами. Поднимает шляпу, отряхивает её от какой-то мистической невидимой грязи наманикюренными изящными ручками и водружает обратно на стол. Сакура смотрит на неё со скептицизмом вселенского масштаба во взгляде.
- В данной ситуации не могу не согласиться с молодёжью, - кряхтит Тсунаде, поправляя подложенную под поясницу подушку. – Некрасиво так делать, Сакура.
- Кто-то давно в коме не лежал, я смотрю. Мы, Восьмая Хокаге, хотя бы в эту шляпку не блюём, не поливаем её саке и не прячем под ней деньги от своих помощниц, - огрызается та. Ставит зеркальце возле чернильницы с такой силой, что пузырёк подпрыгивает и плюёт на очередной свиток брызгами, оставляя кляксу в графе отказа. Переписывать весь свиток смерти подобно, проще в этой графе и расписаться. Сакура так и делает, потом смотрит на шапку. «Прошение об амнистии». Ничего, ещё посидите, э… Яманака-сан?
- А что у нас моя сердешная подруга Ино в тюрьме делает? – Интересуется Сакура с нажимом, вздёргивая бровь.
Моэги деловито наклоняется над столом, пробегает глазами документ и с презрением поясняет:
- Яманака Ино у нас проходит по подозрению в содействии нукенину Учиха Саске. Тоже ваш друг сердешный, кстати, Хокаге-сама.
Сакура хватает помощницу за мизинчик и ненавязчиво выворачивает его так, что бедняга зеленеет лицом. Говорит почти нежно:
- Моэги, свет моих очей, не борзей.
В шляпку больше никто не блюёт, но она олицетворяет всё то же дерьмо, что и раньше.
Моэги клянётся могилой мамочки больше никогда не борзеть, и её отпускают. Сакура складывает руки на столе, роняет на них голову и спрашивает в никуда:
- Ну какая из меня, блядь, Хокаге?
Тсунаде качает головой и говорит:
- Уж не знаю, какая из тебя блядь. А Хокаге из тебя нормальная получается. Вот смотрю на тебя за этим столом – как в зеркало гляжусь. Грудь только маловата.
- Вы меня зачем вызвали?
Как зачем. Навалять люлей нукенину Учиха Саске, напавшему на Коноху. Почему? Потому что Удзумаки Наруто соизволили быть в момент нападения где-то в прекрасном далёко, а больше ведь никто не может. Теперь у Сакуры расчудесный шрам во всю спину от ожогов какой-то неповторимой степени, потому как запечатывать Аматерасу неудобно, если правая рука у тебя поломана и приходится быстренько чертить каракули в свитке левой, согнувшись в три погибели за какими-то плавящимися камешками и очумевая от боли. Сакура-то люлей наваляла, а что делать. Но в Хокаге она не записывалась, нет, увольте.
- К сожалению, ваш Учиха оставил от Нанадайме только неаппетитную лужицу у ворот. Я тоже в своё время в Хокаге не записывалась. А пришлось.
Тсунаде всё-таки уличает момент, пока её ученица сетует на жизнь носом в стол, и прикладывается к бутылке. Моэги фыркает, показывая своё отношение к властям минувшим, теперешним и грядущим, и принимается суетливо наводить порядок на полках шкафа для бумаг.
В Хокаге Сакура не записывалась. Наруто уговорил. Трахнул хорошенько, она и повелась в послеоргазменном угаре.
- Ты ж хотел быть Хокаге. Ты и становись.
- Хокаге слишком часто мрут. Да и шляпа мне не идёт.
Придумал тоже. Будто ей идёт. Круговорот дерьма в природе, будь он неладен.
Дверь распахивается, всколыхнув спокойный воздух в кабинете. Атмосфера ощутимо начинает попахивать энтузиазмом сомнительной свежести. Появляется Наруто. Опять же, помяни…
Наруто стучит гэта по полу, отправляет Моэги за кофе, целует ручку «Тсунаде-химе».
- Какая я тебе «-химе», - бурчит она. – Бабка я. Старуха.
Наруто садится на край стола. Стол жалобно и натужно скрипит, Сакура поднимает голову и шипит:
- С-с-сука…
- Как работается?
Наруто ярковыражено невыспавшийся. Ярко – потому что синяки под его глазами словно теми же чернилами наведены.
- Слушай, я тут подумала. Конохомару у тебя учится же?
- Да.
- А Моэги у меня.
- Да.
- И у них в команде был ещё мальчик.
- Да.
- А он случайно не обозлён на жизнь? Не жаждет мести или силы? Не прогуливается по границам деревни в состоянии глубокой задумчивости, глядя в закат?
Сакура и Наруто переглядываются. Оборачиваются на Тсунаде. Она прикорнула на диване в сидячем положении и не замечает.
- Не гони, - в итоге говорит Наруто. – Эта магическая шиза с повторениями меня уже достала.
- Ну да-а-а, - тянет Сакура задумчиво. – Вряд ли Джирайя-сама Орочимару поёбывал в прилегающих к Конохе лесах.
- Блядь, - говорит Наруто почти нежно.
- Я не блядь. Я Хокаге. Это меня сегодня Тсунаде просветила. – Сакура ненавязчиво смахивает Удзумаки со стола. – Чего пришёл-то?
- Согласно твоей теории – попросить мазь от больной жопы.
- Дуй в больницу, это не ко мне.
Моэги возвращается с кофе. Наруто опрокидывает его одним глотком и устукивает своими гэта вон.
Сакура снова глядится в зеркальце.
Дерьмо в праздничной коробочке с ленточками и бантиком остаётся дерьмом.
Три часа дня. В Конохе всё спокойно.
Самехада плачет
Самехада плачет
Она была такая... как русалка. Настоящая, а не про которых мамаши на деревнях дочерям рассказывают. В серебристой чешуе, с перепончатыми длинными ступнями и жабрами, плотно сейчас закрытыми, поперёк шеи. Волосы-водоросли, спутанные, мокрые к блестящей спине, в прядях - ракушки и кувшинка. Глаза - холодные, веки - прозрачные, зубы - острые. Сидит, замерев, и веет от неё опасным, первобытным.
- Самехада? - Спросил Кисаме осторожно, а в ответ ему смотрели жёлтые глаза-блёстки.
Между мечником и мечом связь древняя, языческая почти; удивляться нечему. Она приходила к нему часто. Во сне - серебристый светом с морозными краями. В бою - полупрозрачной тенью белых кружев за спиной. Но чтобы так, во плоти, - никогда. Что-то новенькое.
Кисаме оставил её вместе с одеждой здесь, на камне у речного покатого берега, полчаса назад. Ушёл плавать. Когда уходил, Самехада была обычной. То есть, тесак в бинтах, как бы обидно это не звучало. А тут вернулся - и сидит на камне уже верхом, смотрит. Две ноги, с которых течёт, будто это Самехада сама только из воды, топчут в землю его плащ. По серому шершавому боку камня расползается тёмное мокрое пятно. Застылая поза, такая, что понятно: либо бросится сейчас, либо убежит. Дикая, дикая сила.
Нагишом, без плаща, Кисаме холодно стоять и смотреть: с гор третий день тянет ровный, заунывный ветер. Но приближаться он не хочет. Боится. Толи спугнуть, толи в общем - сам не разобрался. Самехада хрипло дышит, видно, что не привыкла. Носа у неё как такового нет. Так, косые щели посреди лица. Она наклонила вдруг голову к плечу, волосы зашуршали по спине. Кисаме приходит в голову простое:
- Ты красивая.
Произнёс и сам понял, что не соврал. Она красивая была, как животное. Или, скорее, как рыба. Естественная.
Она ответила невпопад:
- Где?
Голос у неё грубый, низкий, и слово получается рваным куском речи.
- Везде, - не понял Кисаме. Вышло глупо.
Она дернулась вся в яростном отрицании, раздражённая, даже головой замотала. Было в том столько чистой энергии, столько непонятной боли, что Кисаме растерялся. Замер. Самехада влажными ладонями шлёпнула по камню, подалась вперёд. Холодное лицо её эмоций не выражало; смятением меча был пропитан сам воздух. Вокруг даже птицы молчали.
- Где? - Повторила она, словно пролаяла. - Верни.
- Не понимаю, - ответил Кисаме честно.
Она, видимо, окончательно в нём разочаровалась. Повысила голос.
- Верни! Верни! Верни! - Для убедительности сопровождала каждое слово шлепком ладоней по камню. - Хочу, чтобы ты вернул!
Кисаме сделал навстречу осторожный шаг.
- Самехада. - Она замолчала, тяжело, с присвистом, дыша. - Что вернуть?
Вскочила на камне, сильная, гибкая. Они стали почти одного роста - меч и мечник.
- Были трое. - Самехада показала три блестящих пальца. Пахло от неё устрицами на льду. - Я, ты, мальчик. Мальчик ходил с нами. Теперь - нет.
Кисаме молчал. Нагнулся подобрать с земли мокрый и грязный плащ.
- Нравился мне. Верни мальчика.
Он, сидя на корточках, пытался счистить с ткани прилипшую траву. Сказал, что не может. Сказал, мальчик мёртв. Самехада острыми кулачками обрушилась на его спину. Выла, как самка, у которой детёныша отобрали, и всё повторяла: "Верни!".
...Потом были сумерки. Стылая поверхность реки стала матовой, стальной. Кисаме на Самехаду накинул свой плащ, сам оделся, развёл костёр. Теплее не стало.
- Холодно, - сказал Кисаме.
- Всегда теперь будет, - Самехада таяла, как утрений туман. - Холодно.
Ночью она тоненько вибрировала в своих бинтах, как плечи плачущего человека.
Заявки
"Неджи/Сай, не ангст. "Они не должны летать по всем законам физики". Если Саске обстебут - красота)."
"Самехада в рыба-форме, Итачи. Кормление животного и прочее ласковое обращение. Реакция Кисаме на странную нежность Самехады к Учихе."
"Сцены из огородной жизни, Саске против оккупировавших грядку с помидорами гусениц. Пусть победит сильнейший."
"Итачи. Перевоплощение после смерти в духа-дракона чего-то (огня, озера и т.д.), кто-то из молодёжи видит его и узнаёт."
"Кишимото, персонажи Наруто. На самом деле ассистенты Кишимото - его персонажи. Нытье "Больше не могу рисовать, хочу рамен", "Эй, Саске, почему я тут у тебя такой страшный?!", "Гаара, лучше рисуй фоны" и прочее. Бонусом, необязательно - Итачи как любимчик Кишимото."
Изумо | (/) Котетсу, Цунаде втайне их поклонница-яойщица, Шизуне - строгая бета-канонистка. Борьба со зверем-обоснуем. "Они не в характере!"NEW!
Кисаме/Итачи, романс. "Итачи-сан, ну что вы удивляетесь? Яблочко от яблони..."NEW!
"Сваты"
"Соседство" - кроссовер с Бличом
"Память" - джей-рок, Рейта/Мияви
"Понимание" - Оуран Хосто Бу
Мини
Общая характеристика: перепост, ООС, АУ, юмор и ангст, невинный рейтинг
Дисклеймер: Кишимото
Head Over Heels (Без ума)
Head Over Heels (Без ума)
Дети от него без ума. Они подсовывают под ладони взмокшие от бега макушки – погладить; упрашивают рассказывать Невероятные Истории из Жизни Первого Ниндзя и тянут на полигон, чтобы научил метать кунаи.
Сердобольные мамаши смотрят на него, окружённого толпой мелюзги, и спрашивают:
- Хокаге-сама, а почему вы неженаты?
Он взбирается на холм Серебристого Клёна. Он считает, сколько свежепобеленных домов и свежезалатанных крыш появилось в его Конохе сегодня. Он указывает пальцем на деревню, пёстрым котом разлёгшуюся у подножья холма, и говорит:
- Вот моя жена.
- Хокаге-сама! – Зовут его. – Учиха-сан рожает!
Он насчитал четырнадцать подновлённых домов и шесть починенных крыш. Он говорит:
- Опять?!. Ну и?
Ему отвечают, что капитан Учиха на миссии, а вы, Хокаге-сама, всё-таки лучший друг. Пошли бы и поддержали его жену.
Он вздыхает. Поднимает свой плащ с травы, перекидывает его через плечо. Шляпу Хокаге берёт за верёвочку, и она болтается в руке, как нелепая корзинка.
Он меряет сандалиями – наизусть – дорогу к роддому. Восемнадцать шагов до лавки с якисобой, поворот, два квартала на запад к перекрёстку, поворот. Роддом пахнет хлоркой, кипяченым бельём и рисовой кашей с кухни. Роддом сверкает белыми стенами, и он мысленно добавляет – пятнадцать.
Учиха-сан кричит, её лицо бордовое, потное, облеплено прядями волос. Она впивается в руку своего Хокаге до белёсо-жёлтых пятен, до полукруглых вмятин от ногтей. Он бубнит заунывное и подобающее: тужься-дыши-молодец. Ещё-немного-вот-так-давай.
Роды принимает светило медицины Конохи, Харуно Сакура лично.
Сакура показывает лилового младенца, ещё соединенного с матерью пуповиной. Его лицо сморщено. Это мальчик.
- В честь Итачи назовёт, наверное, - говорит Хокаге.
Саске возрождает свой клан буквально. Улицы Конохи уже топчут Микото и Фугаку. Шестилетняя Микото без ума от своего Хокаге, о чем неустанно заявляет при каждой встрече. Заявляет шепеляво – щербатая улыбка, молочные зубы. Фугаку – четыре, он бочком выглядывает из-за спины сестры. Его сюрикены всегда косят немного влево. Он тоже без ума от Хокаге-сама.
Младенец начинает орать. Его передают матери. Хокаге дотрагивается пальцем до его лба, и тот моментально замолкает.
Медсестра умилённо глядит на это и спрашивает:
- Хокаге-сама, почему вы неженаты?
Он идёт в резиденцию. Он поднимается в свой кабинет. Его поджидает гора работы, его стол завален свитками. Он тычет в него пальцем и говорит:
- Вот моя жена.
Конохомару больше не ребёнок, он ассистент, он помощник первого ниндзя на деревне. Но он всё ещё без ума от Хокаге.
Он говорит:
- Хокаге-сама, давайте по-быстренькому? – И улыбается тонкими губами.
Хокаге-сама снова вздыхает. Хокаге-сама, в принципе, не против, но потом Конохомару должен помочь ему с грёбаными свитками.
Конохомару отодвигает свитки в сторону, освобождая место на столе. Его тонкая спина тоже покрыта веснушками.
Саске появляется посреди комнаты вечером, без предупреждения, в клубе дыма. Маска кота лихо сдвинута набок. Он ставит на стол Хокаге бутылку, одного взгляда на которую хватает понять – внутри что-то гадкое.
- У тебя сын родился, - говорит Хокаге лениво, подпирая щеку ладонью. – Ты в роддоме хоть был?
- А зачем? – Спрашивает Саске, пытаясь вытащить из горлышка пробку. – Мне сказали, там всё в порядке. А ещё сказали, что ты малому имя дал. Так что давай, пей, Хокаге, родненький. Ты теперь крёстный.
Хокаге достаёт из ящика стола два стакана сомнительной чистоты. Стаканы наполняются. Хокаге пьёт.
- Хокаге-сама, почему вы неженаты? – Спрашивает Саске после третьей.
Хокаге пытается рассмотреть дно бутылки через семь десятых литра. Хокаге воздевает бутылку и отвечает:
- Вот моя жена.
- Хоть бы детей завёл. Они от тебя без ума.
Хокаге тычет пальцем в окно. За окном, во дворе, копошится отряд угрюмых АНБУ. Хокаге говорит:
- Вот мои дети.
Потом словно вспоминает что-то, принимает буддоподобный вид, разводит руками и провозглашает:
- Все вы мои дети.
Они идут по тёмным спящим улицам. В темноте новые стены и крыши ничем не отличаются от старых. Сандалии скрипят, Саске дышит прерывисто. Саске берёт Хокаге за руку, переплетает пальцы. Они становятся похожи на прячущуюся по углам парочку прыщавых школьников в пубертатный период. Всего на пару секунд. Потом Саске идёт к дому Сакуры, забрать детей, и спрашивает напоследок: Хокаге-сама, а, собственно, почему у Харуно такой дурацкий мон?
Хокаге-сама этого не знает. А ещё он не знает, почему до сих пор неженат.
- Почему я неженат, Хината? – Спрашивает он, когда открывается дверь.
Хината щурится в ночь. Хината подходит идеально. Дети от неё не без ума, но она определённо им нравится. Так нравятся плюшевые медведи, в которых можно безнаказанно тыкать пальцами.
Хината тоже тычет пальцем – себе в грудь – и говорит:
- Хокаге-сама, вот ваша жена.
Потом оказывается, что она имеет в виду не грудь вообще, и уж, тем более, не свою конкретно, а Дух Огня, который, по идее, должен сиять в сердце Хокаге неугасающим пламенем.
Хокаге делает предположение, что, видимо, сегодня огонь залило алкоголем.
Хината вздыхает и расстилает ему футон в гостевой комнате.
Хокаге-сама сворачивается под одеялом. Хокаге-сама скулит и плачет в подушку. По всей деревне дети, которые без ума от Хокаге-сама, беспокойно ворочаются в своих постелях.
Учиха Итачи начинает орать в больничной люльке.
***
- Кадзекаге-сама, а почему вы неженаты?
- Отвечаю. Я неженат, потому что предпочитаю мужчин. Особенно – коноховских. Особенно – стриженых под горшок и в зелёных костюмах. Ещё вопросы есть?
- Вопросов больше нет.
- Свободен.
Leftovers (Остатки)
Leftovers (Остатки)
После смерти от хороших шиноби – а, тем более, от нукенинов – не остаётся ничего из личных вещей. По странному стечению обстоятельств в кармане плаща Кисаме остались три потрёпанные тато с лекарственными порошками грязновато-пастельных цветов. Возможно, Итачи был нукенином не очень хорошим.
Словосочетание «хороший нукенин» весьма забавно и нелепо по определению, потому Кисаме улыбается, разглядывая потёртые бумажные кошелёчки на своей широкой ладони. Нелепое словосочетание очень подходит к его покойному напарнику. Порошков в тато ровно на три приёма – один день. Зеленоватый на утро, бурый и розовый – на день и вечер соответственно.
Покупали их в лекарской лавке. В ней было темно, под потолком с замызганных деревянных балок свисали пучки сушащихся трав, и, кажется, даже тушки невнятных зверушек. Кисаме задевал их рукоятью Самехады и макушкой. Итачи, у которого ртом шла кровь, тяжело привалился к сундуку у двери. Он хрипел, кашлял и сиял своими шаринганами аки тот демон, пока старичок-лекарь, хозяин лавки, мелко трясущимися руками толок ингредиенты в ступке. Да, если теперь подумать, то на полноценную покупку похоже не очень. Хотя они и оставили деньги.
Итачи где-то нашёл разноцветные листы фурошики и наделал из неё вот этих самых тато. Он заглаживал изгибы бумаги отёртыми от крови пальцами, едва не тыкаясь носом в работу, и рассортировал лекарства из больших бумажных конвертов по маленьким. Три порции просто не влезли ему в левый карман плаща. Правый был занят бутыльком с горькой настойкой (чайная ложка перед сном) и деревянной шкатулкой с таблетками (два раза в день перед едой).
Кисаме по очереди тянет за концы каждого тато, раскрывает их, а затем с наслаждением вытряхивает содержимое. Порошки пыльными облачками застывают в воздухе, потом плавно оседают на дорогу. Первый отчётливо пахнет фиалками, от третьего тянет чихнуть. Если сильно постараться и покривить душой, можно взгрустнуть и сделать вид, что порошки это не порошки совсем, а прах его покойного напарника. Но Кисаме к меланхолии не расположен, потому морщится от первого и чихает от третьего. Да и не грустно ему вовсе, просто тато эти грёбаные, с половинкой цветка на каждой створке крышки. В закрытом состоянии получается толи ромашка, толи ещё какая ерунда о восьми лепестках. Итачи, мать его покойную, народный, сука, умелец.
Ну и, конечно, лишний бокал пива. Цирк уехал, клоуны остались. Напарник умер, а привычки так легко не уходят. Официантка подошла в очередной раз, спросила, повторить? А Кисаме повернул голову влево с отчетливым намерением увидеть два скептически настроенных глаза на кислой мине и услышать привычное: «Вы же лопнете, деточка». Не увидел. Не услышал. Обозлился на свою рыбью филейность. Согласился на «повторить».
Теперь стоит посреди дороги и засоряет окружающую среду лекарственными препаратами.
Зашибись. Или, как Дейдара говорит, «закьюбиться можно».
Нет, ну со слепым напарником было бы весело, конечно. Прохаживались бы равно по деревням и по полю боя чинно, под ручку. Или нет. Кисаме бы повесил на шею колокольчик, а Итачи ориентировался на звук. А что. Можно было бы прятаться за столбами и деревьями, позванивать оттуда и смотреть, как преступник S-класса долбиться в них точеным носом. Или вот ещё: «Итачи-сан, извольте сюрикен метнуть на семнадцать градусов к юго-юго-западу, ориентировочно на три метра от земли, и поправку на ветер учтите, не забудьте, ладненько?». А что, покатит. И шаринган бы пользовали. Берёшь Учиху за уши, поворачиваешь голову в нужную сторону и вместо «огонь!» говоришь: «Глаза а-а-аткрывай!». Шаринган-установка системы «Итачи», с ручной наводкой. Здорово.
Но веселья не получилось. Сдох раньше, чем ослеп. И теперь Кисаме, согласно старому спору, должен трупу выпивки на семь сотен рю. Он, наверное, единственный человек, который должен денег трупу. Обычно бывает наоборот.
Тато, похожие на фантики от конфет, падают на дорогу и превращаются из тато в мусор. Это чертовски глубокофилософское наблюдение, и Кисаме начинает раздумывать – а не начать ли писать хайку? Что-то типа:
«Тато эти не жаль.
Итачи, козла, тоже.
Какая, однако, досада.»
И пафосную подпись, например: «Фугу Туманник».
Получается как-то хреново и совсем не по слоговым правилам, Кисаме оставляет эту идею где-то в желудке среди плещущегося моря пива и топает по дороге дальше.
Итачи сам был похож на эти тато. Снаружи симпатичный цветочек, внутри – щепотка мути пополам с идеологией. Кисаме имел – и временами достаточно громко – в виду его глубокие прошлые личные трагедии. Неуклюжая корова. Утрата периферийного зрения не освобождает вас от ответственности за поколоченные стаканы – так говаривала Конан, вручая Учихе веник. Бумага горит отлично, особенно в Аматерасу, но Итачи был парнем вежливым и молча заметал осколки.
Вот если бы Кисаме откинулся, Итачи бы и ухом не повел. У него периферийное зрение присутствовало разве что как смутное воспоминание из загубленной юности, он бы не шёл по дороге, мучаясь галлюцинациями в виде силуэта на грани видимости.
Запах фиалок, похоже, въелся в нос всерьёз и надолго. В кармане плаща на самом дне, наверняка, остались крошки просыпавшегося из тато порошка. Вот и всё, в принципе, что осталось Кисаме от Итачи.
Countdown (Обратный отсчёт)
Countdown (Обратный отсчёт)
Десять.
Сенджу учат своих детей: «Не убий!». Потом добавляют шёпотом на ушки: «Без причины», - и вкладывают в маленькие ладошки тяжелые, пахнущие холодом кунаи.
Учиха учат своих детей: «Убей как можно больше, прежде чем погибнешь сам», - и вкладывают в маленькие ладошки идеально опасные, маслянисто поблескивающие сюрикены.
И кунаи, и сюрикены входят в древесину глубоко, а в плоть – ещё глубже. Если вскользь, то одни рассекают, а другие – дерут. В целом результат получается один.
Девять.
Осанка Хаширамы идеальна. Груз ответственности переломит его позвоночник вперёд, рёбрами наружу. Раньше.
Мадара сутулится едва заметно. Груз ответственности переломит его позвоночник назад, двумя окровавленными, разодранными обломками хребта наружу. Позже.
И так, и так лоскуты кожи будут выглядеть одинаково. В целом, результат получается один.
Восемь.
Сенджу дышат в идеально-прямую спину Хаширамы, когда он ставит печать на союзном договоре. Было сказано: «Нам надоела война. Отдохнём. Потом сожжём их дотла».
Учиха дышат в чуть сутулую спину Мадары, когда он ставит печать на союзном договоре. Было сказано: «Нам надоела война. Отдохнём».
Хаширама согласен, ответом ему – одобрение. Мадара не согласен, он говорит: «Сожгут дотла». Ответом ему – смех и косые взгляды.
Договор заключен. Независимо от причины, результат получается один.
Семь.
Деревня названа Конохой, и первое, что возводят в ней Сенджу – резиденция Хокаге, остов власти и символ Духа Огня. Атака.
Деревня названа Конохой, и первое, что возводят в ней Учиха – школа, фундамент будущего и очаг идеологии, вкладываемой в юные умы. Оборона.
Остовы имеют тенденцию пошатываться. Очаги имеют тенденцию выходить из-под контроля или гаснуть. Провалилось первое, провалилось второе – результат всегда получается один.
Шесть.
Хокаге шепчет в левое ухо Итачи. В левое же ухо Итачи шепчет Саске, когда ему страшно.
Фугаку шепчет в правое ухо Итачи. В правое же ухо Итачи шепчет Саске, когда ему что-то нужно.
Левое ухо Итачи отказывается слушать. Правое ухо Итачи отказывается слышать.
Саске отказывают в обоих случаях – результат остаётся один.
Пять.
Наруто меряет шагами пустую комнату. На это у него уходит меньше минуты.
Саске меряет шагами пустой квартал. На это у него уходит час-два-три. Смотря как идти. Медленно и давиться слезами; быстро и скрежетать зубами не от злобы даже – от ярости.
Старейшины смотрят косо на обоих, и обоим пустота отвечает шершавыми стенами. Пошатнувшийся остов и угасший очаг одиноки, и причина неважна: результат остаётся один.
Четыре.
Наруто не видит зла. Мучаясь сильными болями, он прижимает ладони к глазам. Не хочет видеть. Не верит.
Сакура не слышит зла. Она не любит криков и зажимает уши руками. Не хочет слышать. Не верит.
Саске зла не говорит, и для этого ему не обязательно закрывать рот. Не верит. Знает.
Ночью тихо, и Сакура спит спокойно. Ночами не кричит никто. Боль ночами усиливается, а знание – не отступает, поэтому Наруто и Саске не высыпаются.
Сакура знает: не важно, почему, результат выходит один.
Три.
Наруто любит. Своей слепой, жестокой, не знающей милости любовью. Любовью, способной убить во имя себя самой. Наруто любит и мается двадцать четыре часа в сутки.
Саске ненавидит; ненавистью глупой, унижающей и безобразной. Ненавистью, способной выжить вопреки себе самой. Саске ненавидит и мается двадцать четыре часа в сутки.
Чувства похожи и жрут с одинаковой силой. От обоих останутся огарки с судьбами, поломанными задолго до рождения. Первопричина не играет роли, результат вырисовывается один.
Два.
Войны никто никогда не хочет. И – война всегда неминуема.
Наруто даже не представляет, насколько его оскал напоминает оскал Хаширамы.
Саске даже не представляет, насколько его кривая улыбка повторяет улыбку Мадары.
Оба они хорошо знают, что кровь одинаково красная у всех.
Сенджу побеждают.
Один
:
Ноль
Same Shit, Different Day (День за днём, дерьмо всё то же)
Same Shit, Different Day (День за днём, дерьмо всё то же)
Действующие лица поменялись, но общая концепция дерьма осталась прежней.
- Грустишь, Сакура? – Спрашивает Тсунаде, потирая сухонькой рукой в старческих пигментных пятнах вялую шею.
- Не идёт мне, - вздыхает Сакура. – Шляпа-то эта дурацкая…
Она глядится в стоящее на столе небольшое зеркальце, поворачивает голову туда-сюда. Шляпа, действительно, совсем ей не идёт. Закрывает широкий хваленый лоб полями – это раз. Делает Сакуру похожей на угрюмый гриб с глазами – это два.
- А кому она шла? – Философски замечает Тсунаде, тянет руку к саке, получает от бывшей ученицы красноречивый взгляд и послушно руку отдергивает. А Сакура отвечает, хорошенько подумав:
- Третьему шла.
- Ну, разве что…
В кабинете тоже всё по-прежнему. Солнечный свет падает нарочито официально, подстраиваясь под важность помещения; в его лучах весело выплясывают пылинки. Пахнет чернилами, пахнет бумагой, немного – алкоголем. Тсунаде сместилась из-за стола на диван, Сакура с почтительного места перед столом – за него, Шизуне сместилась на два метра под землю, её пост заняла Моэги. От перемены мест слагаемых сумма не меняется, поэтому дерьмо, считай, всё то же.
Сакура снимает шляпу с иероглифом и, прицелившись, швыряет через стол на диван. Пренебрежение регалиями власти. Страх, стыд, инфаркт. Шляпа приземляется на подушки соломенным боком, отскакивает, падает на пол. Сакура чувствует за спиной молчаливое неодобрение Моэги, отмахивается раздражённо:
- Ну так иди и подбери, - а сама берёт зеркальце и принимается шарить по ящикам стола. Пытается найти не до конца забитый бумагами, чтобы зеркальце это спрятать. Не находит.
В бюрократических инстанциях дерьмо всегда остаётся неизменным, независимо от того, кто его возглавляет.
- Да, Хокаге-сама, - с чётко читаемым укором говорит Моэги, проскальзывает мимо, покачивая округлившимися бёдрами. Поднимает шляпу, отряхивает её от какой-то мистической невидимой грязи наманикюренными изящными ручками и водружает обратно на стол. Сакура смотрит на неё со скептицизмом вселенского масштаба во взгляде.
- В данной ситуации не могу не согласиться с молодёжью, - кряхтит Тсунаде, поправляя подложенную под поясницу подушку. – Некрасиво так делать, Сакура.
- Кто-то давно в коме не лежал, я смотрю. Мы, Восьмая Хокаге, хотя бы в эту шляпку не блюём, не поливаем её саке и не прячем под ней деньги от своих помощниц, - огрызается та. Ставит зеркальце возле чернильницы с такой силой, что пузырёк подпрыгивает и плюёт на очередной свиток брызгами, оставляя кляксу в графе отказа. Переписывать весь свиток смерти подобно, проще в этой графе и расписаться. Сакура так и делает, потом смотрит на шапку. «Прошение об амнистии». Ничего, ещё посидите, э… Яманака-сан?
- А что у нас моя сердешная подруга Ино в тюрьме делает? – Интересуется Сакура с нажимом, вздёргивая бровь.
Моэги деловито наклоняется над столом, пробегает глазами документ и с презрением поясняет:
- Яманака Ино у нас проходит по подозрению в содействии нукенину Учиха Саске. Тоже ваш друг сердешный, кстати, Хокаге-сама.
Сакура хватает помощницу за мизинчик и ненавязчиво выворачивает его так, что бедняга зеленеет лицом. Говорит почти нежно:
- Моэги, свет моих очей, не борзей.
В шляпку больше никто не блюёт, но она олицетворяет всё то же дерьмо, что и раньше.
Моэги клянётся могилой мамочки больше никогда не борзеть, и её отпускают. Сакура складывает руки на столе, роняет на них голову и спрашивает в никуда:
- Ну какая из меня, блядь, Хокаге?
Тсунаде качает головой и говорит:
- Уж не знаю, какая из тебя блядь. А Хокаге из тебя нормальная получается. Вот смотрю на тебя за этим столом – как в зеркало гляжусь. Грудь только маловата.
- Вы меня зачем вызвали?
Как зачем. Навалять люлей нукенину Учиха Саске, напавшему на Коноху. Почему? Потому что Удзумаки Наруто соизволили быть в момент нападения где-то в прекрасном далёко, а больше ведь никто не может. Теперь у Сакуры расчудесный шрам во всю спину от ожогов какой-то неповторимой степени, потому как запечатывать Аматерасу неудобно, если правая рука у тебя поломана и приходится быстренько чертить каракули в свитке левой, согнувшись в три погибели за какими-то плавящимися камешками и очумевая от боли. Сакура-то люлей наваляла, а что делать. Но в Хокаге она не записывалась, нет, увольте.
- К сожалению, ваш Учиха оставил от Нанадайме только неаппетитную лужицу у ворот. Я тоже в своё время в Хокаге не записывалась. А пришлось.
Тсунаде всё-таки уличает момент, пока её ученица сетует на жизнь носом в стол, и прикладывается к бутылке. Моэги фыркает, показывая своё отношение к властям минувшим, теперешним и грядущим, и принимается суетливо наводить порядок на полках шкафа для бумаг.
В Хокаге Сакура не записывалась. Наруто уговорил. Трахнул хорошенько, она и повелась в послеоргазменном угаре.
- Ты ж хотел быть Хокаге. Ты и становись.
- Хокаге слишком часто мрут. Да и шляпа мне не идёт.
Придумал тоже. Будто ей идёт. Круговорот дерьма в природе, будь он неладен.
Дверь распахивается, всколыхнув спокойный воздух в кабинете. Атмосфера ощутимо начинает попахивать энтузиазмом сомнительной свежести. Появляется Наруто. Опять же, помяни…
Наруто стучит гэта по полу, отправляет Моэги за кофе, целует ручку «Тсунаде-химе».
- Какая я тебе «-химе», - бурчит она. – Бабка я. Старуха.
Наруто садится на край стола. Стол жалобно и натужно скрипит, Сакура поднимает голову и шипит:
- С-с-сука…
- Как работается?
Наруто ярковыражено невыспавшийся. Ярко – потому что синяки под его глазами словно теми же чернилами наведены.
- Слушай, я тут подумала. Конохомару у тебя учится же?
- Да.
- А Моэги у меня.
- Да.
- И у них в команде был ещё мальчик.
- Да.
- А он случайно не обозлён на жизнь? Не жаждет мести или силы? Не прогуливается по границам деревни в состоянии глубокой задумчивости, глядя в закат?
Сакура и Наруто переглядываются. Оборачиваются на Тсунаде. Она прикорнула на диване в сидячем положении и не замечает.
- Не гони, - в итоге говорит Наруто. – Эта магическая шиза с повторениями меня уже достала.
- Ну да-а-а, - тянет Сакура задумчиво. – Вряд ли Джирайя-сама Орочимару поёбывал в прилегающих к Конохе лесах.
- Блядь, - говорит Наруто почти нежно.
- Я не блядь. Я Хокаге. Это меня сегодня Тсунаде просветила. – Сакура ненавязчиво смахивает Удзумаки со стола. – Чего пришёл-то?
- Согласно твоей теории – попросить мазь от больной жопы.
- Дуй в больницу, это не ко мне.
Моэги возвращается с кофе. Наруто опрокидывает его одним глотком и устукивает своими гэта вон.
Сакура снова глядится в зеркальце.
Дерьмо в праздничной коробочке с ленточками и бантиком остаётся дерьмом.
Три часа дня. В Конохе всё спокойно.
Самехада плачет
Самехада плачет
Она была такая... как русалка. Настоящая, а не про которых мамаши на деревнях дочерям рассказывают. В серебристой чешуе, с перепончатыми длинными ступнями и жабрами, плотно сейчас закрытыми, поперёк шеи. Волосы-водоросли, спутанные, мокрые к блестящей спине, в прядях - ракушки и кувшинка. Глаза - холодные, веки - прозрачные, зубы - острые. Сидит, замерев, и веет от неё опасным, первобытным.
- Самехада? - Спросил Кисаме осторожно, а в ответ ему смотрели жёлтые глаза-блёстки.
Между мечником и мечом связь древняя, языческая почти; удивляться нечему. Она приходила к нему часто. Во сне - серебристый светом с морозными краями. В бою - полупрозрачной тенью белых кружев за спиной. Но чтобы так, во плоти, - никогда. Что-то новенькое.
Кисаме оставил её вместе с одеждой здесь, на камне у речного покатого берега, полчаса назад. Ушёл плавать. Когда уходил, Самехада была обычной. То есть, тесак в бинтах, как бы обидно это не звучало. А тут вернулся - и сидит на камне уже верхом, смотрит. Две ноги, с которых течёт, будто это Самехада сама только из воды, топчут в землю его плащ. По серому шершавому боку камня расползается тёмное мокрое пятно. Застылая поза, такая, что понятно: либо бросится сейчас, либо убежит. Дикая, дикая сила.
Нагишом, без плаща, Кисаме холодно стоять и смотреть: с гор третий день тянет ровный, заунывный ветер. Но приближаться он не хочет. Боится. Толи спугнуть, толи в общем - сам не разобрался. Самехада хрипло дышит, видно, что не привыкла. Носа у неё как такового нет. Так, косые щели посреди лица. Она наклонила вдруг голову к плечу, волосы зашуршали по спине. Кисаме приходит в голову простое:
- Ты красивая.
Произнёс и сам понял, что не соврал. Она красивая была, как животное. Или, скорее, как рыба. Естественная.
Она ответила невпопад:
- Где?
Голос у неё грубый, низкий, и слово получается рваным куском речи.
- Везде, - не понял Кисаме. Вышло глупо.
Она дернулась вся в яростном отрицании, раздражённая, даже головой замотала. Было в том столько чистой энергии, столько непонятной боли, что Кисаме растерялся. Замер. Самехада влажными ладонями шлёпнула по камню, подалась вперёд. Холодное лицо её эмоций не выражало; смятением меча был пропитан сам воздух. Вокруг даже птицы молчали.
- Где? - Повторила она, словно пролаяла. - Верни.
- Не понимаю, - ответил Кисаме честно.
Она, видимо, окончательно в нём разочаровалась. Повысила голос.
- Верни! Верни! Верни! - Для убедительности сопровождала каждое слово шлепком ладоней по камню. - Хочу, чтобы ты вернул!
Кисаме сделал навстречу осторожный шаг.
- Самехада. - Она замолчала, тяжело, с присвистом, дыша. - Что вернуть?
Вскочила на камне, сильная, гибкая. Они стали почти одного роста - меч и мечник.
- Были трое. - Самехада показала три блестящих пальца. Пахло от неё устрицами на льду. - Я, ты, мальчик. Мальчик ходил с нами. Теперь - нет.
Кисаме молчал. Нагнулся подобрать с земли мокрый и грязный плащ.
- Нравился мне. Верни мальчика.
Он, сидя на корточках, пытался счистить с ткани прилипшую траву. Сказал, что не может. Сказал, мальчик мёртв. Самехада острыми кулачками обрушилась на его спину. Выла, как самка, у которой детёныша отобрали, и всё повторяла: "Верни!".
...Потом были сумерки. Стылая поверхность реки стала матовой, стальной. Кисаме на Самехаду накинул свой плащ, сам оделся, развёл костёр. Теплее не стало.
- Холодно, - сказал Кисаме.
- Всегда теперь будет, - Самехада таяла, как утрений туман. - Холодно.
Ночью она тоненько вибрировала в своих бинтах, как плечи плачущего человека.
Заявки
"Неджи/Сай, не ангст. "Они не должны летать по всем законам физики". Если Саске обстебут - красота)."
"Самехада в рыба-форме, Итачи. Кормление животного и прочее ласковое обращение. Реакция Кисаме на странную нежность Самехады к Учихе."
"Сцены из огородной жизни, Саске против оккупировавших грядку с помидорами гусениц. Пусть победит сильнейший."
"Итачи. Перевоплощение после смерти в духа-дракона чего-то (огня, озера и т.д.), кто-то из молодёжи видит его и узнаёт."
"Кишимото, персонажи Наруто. На самом деле ассистенты Кишимото - его персонажи. Нытье "Больше не могу рисовать, хочу рамен", "Эй, Саске, почему я тут у тебя такой страшный?!", "Гаара, лучше рисуй фоны" и прочее. Бонусом, необязательно - Итачи как любимчик Кишимото."
Изумо | (/) Котетсу, Цунаде втайне их поклонница-яойщица, Шизуне - строгая бета-канонистка. Борьба со зверем-обоснуем. "Они не в характере!"NEW!
Кисаме/Итачи, романс. "Итачи-сан, ну что вы удивляетесь? Яблочко от яблони..."NEW!
-
-
30.01.2011 в 10:27-
-
30.01.2011 в 10:43-
-
30.01.2011 в 10:48Заставляет желать более веселых текстов))))))))
-
-
30.01.2011 в 10:51-
-
30.01.2011 в 10:54Я сейчас их шерстю, ага. Но все равно!
-
-
30.01.2011 в 10:55-
-
30.01.2011 в 11:00Ну, усе, ждем)))))
-
-
30.01.2011 в 11:43на ноль делить нельзя, нельзя! Учихи еще отыграются :3
черт подери, у меня слов нет, честно.
оно ахуенное
просто... нет, честно, мне нечего сказать, оно безумно классное. спасибо большое.)
-
-
30.01.2011 в 11:51-
-
30.01.2011 в 17:12fundo, хорошо, что так трогает за живое
-
-
30.01.2011 в 21:01это не значит что вы плохо пишете, просто я по натуре все принимаю близко к сердцу (особенно тронуло последнее)...и не привычно как-то читать ангст от авторов, от чьих фиков заливаюсь на всю комнату. Но если честно то фики здоровские и очень понравились))))
-
-
30.01.2011 в 21:53-
-
31.01.2011 в 14:57ты слушаешь, киваешь, молчаливо поддерживая, но вот только больше не будешь с ним курить на кухне, ибо своя жизнь мало отличается от его, но ты молчишь и лишь улыбаешься, понимая что его прорвало, ему просто нужно выговориться, а ты ещё держишься, скрывая всё за улыбающейся маской...
спасибо, что отдельным постом. это действительно сильно, но перечитывать не буду.
-
-
02.02.2011 в 16:44Это правильно, этюды не переписывают.
Вообще, очень рада такой реакции общественности. Сходные эмоции испытывала при написании, удалось их донести на "тот конец". Грустную грусть писать так же редко выходит, как и юморной юмор
-
-
17.02.2011 в 20:54Браво.
- Кадзекаге-сама, а почему вы неженаты?
- Отвечаю. Я неженат, потому что предпочитаю мужчин. Особенно – коноховских. Особенно – стриженых под горшок и в зелёных костюмах. Ещё вопросы есть?
Гаара - красавчик!
Спасибо, было интересно. ^_^