Три светильника. Эпилог

[mybmansion]

Название: Три светильника
Часть: Эпилог
Автор: ramen<3 a.k.a. Юйка
Жанр: AU, юмор, романс, детектив
Пейринг: Кисаме/Итачи
Рейтинг: R
Дисклеймер: Masashi Kishimoto
Предупреждения: ООС, ненормативная лексика
От автора:
- благодарю своих читателей! Благодарю свою самую лучшую бету viaorel. Благодарю BrutalZombie за поддержку;
- грубо говоря, пять лет спустя.

Давиды Караваджо: для тех, кому не гуглится

Эпилог

Жёсткость, отражающаяся на лице Саске, начала беспокоить Кисаме в последнее время. Раньше она, эта заскорузлость - не черт даже, а внутреннего наполнения человека, - появлялась только иногда и затем неизменно уходила, но последний год сжимала губы мальчишки в тонкую линию постоянно, и с неизменным успехом гасила что-то в глазах.
- Я не вырвал тебя с пар? – спросил Кисаме, когда двое доверенных впустили Саске внутрь помещения; один придерживал дверь, второй – следовал за юным господином след в след.
Хошигаке мог только позавидовать умению своего преемника носить костюм, словно тот, проклятая тюрьма из швов и пуговиц, суть не что иное, как вторая кожа. Сам Кисаме пятый год ежедневно сношался с аналогичным предметом гардероба, но так и не смог добиться взаимовыгодного сотрудничества.
- Нет, всё в порядке, - коротко отчитался Саске, отодвигая один из гостевых стульев и швыряя на него портфель, после чего добавил: - Здравствуй.
- Садись, чего встал.
Эту смесь небольшого конференц-зала с кабинетом Кисаме сперва жутко не хотел обустраивать в доме, но, поддавшись на уговоры Итачи, уступил, и теперь любил всем сердцем. Мужчина чувствовал себя хозяином здесь, в полумраке. Располосованный вечно опущенными жалюзи свет перечёркивал предметы и посетителей, или замирал, пойманный в силки плотной стеной сигаретного дыма, заставлял его клубы сизо светиться. Одна из болезненно-солнечных полос, уводя внимание от глаз и не давая прочесть их выражение, упала Саске чуть ниже переносицы, когда он сел на привычное место за прямоугольным столом для переговоров. Рассчитанный на десятерых, сейчас стол был с одного конца завален рабочим хламом, с другого – пуст.
- С братом поздоровался? – сухо спросил хозяин кабинета, не желая начинать серьёзный разговор, пока глаз Саске не было видно.
- Попытался, - отозвался тот, расслабляя галстук, - но у него запой Караваджо. Голову сунул в мастерскую и пожалел.
Лицо Кисаме выразило нечто среднее между нахмуренностью и доброй усмешкой. Итачи только сегодня доставили репродукцию одной из работ Караваджо. Итачи очень любил Караваджо. Когда Итачи кого-то очень любил, он становился социально недоступным.
- Я слышал, - почти лениво начал Саске, - у вас сегодня намечается мероприятие по силовому урегулированию внешних связей.
Кисаме, которого удручали скользкие формулировки, окинул взглядом кипы документов на столе, погрёбшие под собой клавиатуру. В тех местах, где солнце касалось бумаги, она огрызалась белым ореолом сияния, больно режущим глаза. Мужчина устало вздохнул и подтвердил:
- Да, намечается, и ты не можешь себе представить, как я рад. И ещё рад, что ты скоро меня заменишь. Когда там диплом?
- Два года ещё.
- Ну, уже не пять.
- И то верно.
Кисаме действительно был неимоверно рад. Времена, когда семейство и бизнес Учих нуждались в командирской руке и военной дисциплине подходили к концу. Наступившая стабильность взывала к почти политическим хитросплетениям, интриганским игрищам; в этом Хошигаке был профан. Он мог самым сильным волком мчать вперёд, вести за собой стаю и наводить порядок среди сварливых шавок, но вливаться в искусственный, с удушливым привкусом полиэтиленовой плёнки, мир дипломатии для мужчины оказалось подобно медленной казни.
Хорошо, что Саске, с его жёсткостью, отточенной улыбкой и привычкой манерно поправлять манжеты, дипломатическое будущее семьи отчаянно шло.
- Саске, - решил для галочки успокоить свою совесть Кисаме, - что с тобой происходит?
- Ничего, - с готовностью откликнулся мальчишка в ответ, твёрдо и негромко.
- Первое правило нормального мужика?
- Не пиздеть.
- И?
Саске упрямо мотнул головой, как нерадивый конь. Его руки на столе фаянсово светились, впитывающие весь отражённый свет из окружающей тени. Ну и хрен с ним. Не хочет говорить, значит, так и будет. Дело Кисаме – спросить.
Хошигаке поднялся со своего места во главе стола, подошёл к окну позади и без предупреждения дёрнул за шнур жалюзи, поднимая их. В комнату ринулся дневной свет, такой редкий гость в этих стенах, делая предметы на своём пути стерильно видимыми. Учиха досадливо зашипел, отпрянув, словно от удара:
- Зачем, а?!
- Глаз нихера не видно, - пояснил Кисаме, и сам морщась. – А дело важное.
Промаргиваясь, мальчишка уточнил:
- Ты нашёл мне ассистента, да?
- «Да-а-а», - с издёвкой передразнил Хошигаке нараспев, игнорируя своё кресло главного ради того, чтобы усесться возле Саске. – Прочистили-пошарили, нашли одного.
Без хорошего ассистента (не бумажно-телефонно-кофейного мальчика, а настоящего партнёра, которому можно доверять) на посту главы семьи очень и очень туго, это Кисаме понял в первый год своего, с позволения сказать, правления, когда Учиха Фугаку всё ещё хорохорился, не желая помогать «безмозглым мужланам», и, как следствие, гнил в своём загородном доме на вынужденной пенсии. Позже мужчина, конечно, одумался, и теперь они с Кисаме работали в плотной связке; но горький опыт минувших лет подстегнул Хошигаке позаботиться о своём протеже заранее. Когда он выдвинул это предложение несколько месяцев назад в спортзале после спарринга, вжимая Саске лицом в мат, тот отреагировал ровно, как на любую другую хорошую, но очевидную идею.
- Только займись этим сам, - попросил он, поднимаясь на ноги.
Так было даже лучше. Кисаме собирался рассмотреть кандидатуры, предложенные самим Саске, проверить их, и только если они не выдержат критики, осторожно предложить другие варианты. Хошигаке не видел ничего плохого в ошибках, если они свои; в том, чтобы избегать их, если хватит ума – тоже. Тут уж дело бы постояло за Саске… Но мальчишка решил по иному, полностью отдал выбор в чужие руки, с той рьяной отверженностью, с которой хотел стать главой семьи, и тем чётко осознанным безразличием, которое сопровождало все жертвования во имя этого желания.
Нет, определённо Саске начинал беспокоить Кисаме.
- Ладно, слушай сюда, - позвал Хошигаке.
Этот тон у него обозначал начало серьёзного доверительного разговора, коих немало уже произошло между мужчинами. Юный Учиха повернулся, ощутил знакомую тяжесть руки на плече, ближе к шее; Кисаме наклонился к нему и проницательно заглянул в глаза. Саске приготовился внимать. В отличие от своего отца, мальчишка никогда не совершал такой ошибки, как пренебрежение по отношению к теперешнему главе семьи, никогда не недооценивал его. Наоборот, старался впитывать, как губка, чужой и чуждый, но однажды могущий спасти ситуацию (или даже жизнь) горький опыт.
- Щас нормально раззнакомитесь, - начал Хошигаке приглушённо, - поговорите, чё, как. Сразу выводы делать не торопись, присмотрись. Поработаете вместе, ну, скажем, месяц. Если совсем никак, будем дальше думать.
Учиха кивнул.
- Но, надеюсь, вы будете контачить, потому что мальчика я выбирал лично, и он один нормальный с такой чистой записью, перепроверенный. Ты только помни, что ассистент – это очень важно, и чуть какая-то лажа, ну его на хуй.
- Понял, - коротко ответили ему со скупым кивком.
Кисаме с беспокойством в глазах ободряюще хлопнул Саске по плечу, развернулся к двери, выпрямляясь на стуле и говоря на ходу:
- Ладно, нормально всё будет. А пацана, может, вспомнишь, вы с ним в школу одну ходили и даже корешевали, вроде как… Узумаки, заходи!
В принципе, тот возраст, когда на красивых молодых людей уже дозволено смотреть по-отечески, Хошигаке был достигнут. Именно такое любование с ноткой умиления мужчина позволял себе в сторону Наруто, вне всякого сомнения, красивого юноши с младенчески пушистыми светлыми волосами. Мальчишка брал скорее даже не своей внешностью, а непосредственностью и полной неприспособленностью к роли безликого отмороженного охранника. Он корчил рожи при исполнении, когда думал, что никто из присутствующих не смотрит, что выглядело дико в сочетании с чёрными мафиозными очками; беззвучно коверкал одними губами слова говорящего, если они расходились с убеждениями самого Наруто. Кисаме наблюдал за его жеманничаньями достаточно долго, чтобы прикипеть к мальчонке душой, словно тот был забавным домашним животным.
Уважение появилось после. Прежде чем подобрать ассистента для Саске, Хошигаке проводил импровизированные собеседования с кандидатами, на которые относительно «новенький» в семье Узумаки прорвался силами и неправдами. Кисаме допросил выскочку с пристрастием и обнаружил то, чего совершенно не ожидал: бешеную уверенность и внутреннюю силу, которые заставляли Наруто мягко сиять. Мужчина тогда ещё поразился про себя, как, однако, всё подходяще складывается. Будто затребовал у высших сил лекарство для исцеления Саске, а ему прислали препарат по рецепту.
Узумаки вплывал в кабинет боком, явно стесняясь, с заранее заготовленным и почему-то виноватым лицом. Так как пришёл мальчишка прямиком из дома, то формы на нём не наблюдалось, равно как и очков. Костюм прибавлял Наруто лет пять-семь возраста, без него он смотрелся нежной дворовой шпаной, особенно вот так, освещённый до безоружного прищура.
- Что, хуесоска?! – остановил его на полпути к столу никем не ожидаемый и нехарактерный для Саске матерный ор. – Пуговицы свои тоже припёр?!
- Да нет, - без раздумий ответил Узумаки и подёргал себя за куртку, прихватив щепотью ткань на груди, - я теперь по молниям больше. Удобнее, знаешь, как-то. Тебе тоже советую.
Зипер ветровки бликанул на солнце тонким размазанным зайчиком, пробежавшимся по зубцам замка. Кисаме даже не стал делать вид, что понимает хоть слово; только повернулся к Саске, засвидетельствовав совсем уж нехарактерное покраснение оного, и с улыбкой произнёс:
- Вы помните друг друга – это атлична-а-а! Теперь кыш отсюда, разбирайтесь.
Учиха моментально взял себя в руки и уже с обретённым чётко рассчитанным презрением посмотрел на Наруто снова. Поднялся со своего места, забыв и портфель, и попрощаться, затем спокойной, даже вальяжной поступью направился вон. Узумаки смотрел на него, утопив подбородок в воротнике куртки, и грыз собачку молнии, плотно сжав её розовыми губами. Едва Саске проследовал мимо, Наруто смешно крутнулся на одной ноге и направился следом, заложив руки в карманы.
Кисаме улыбнулся. Юный Учиха был зол, и удивлён, и расстроен; он боялся и надеялся, не верил и возмущался. Так много эмоций! Столько, что для жёсткости просто не осталось места.
***
Миф про Давида и Голиафа стал для него любимым лет этак пять назад, и чем дальше, тем сильнее Итачи убеждался в его трагичности. Из простого любования сюжетом родилось сочувствие к поверженному великану-филистимлянину. Учиха всматривался в глаза отрубленной головы Голиафа, в выражение лица, и видел там не побеждённого упрямца, а добровольно и благородно проигравшего. Он видел сильных духом, отступивших перед прекрасным мастеров. В то время как Давид Итачи нравился всё меньше, от сам-не-понял-что-натворил кокетки Ренессанса до жестокого и хладнокровного исследователя границ чужой силы, каким он стал в барокко. Усугублялась ситуация тем, что Учиха не смог избежать невольного самоассоциирования со всеми этими Давидами. С работы Верроккьо лицом Леонардо на Учиху смотрел он сам, юный и девственный, топчущий последние остатки самообладания Кисаме с игривой улыбкой. Это его мраморные руки беспощадно запускали камень в голову другому человеку, его зубы закусывали губу на работе Бернини, как сам Учиха делал каждый раз, проверяя границы терпения Кисаме, давя сильнее и сильнее, когда они только съехались, скованные обстоятельствами, и переживали притирку.
Казалось бы, если так волнуешься – не смотри! Но Итачи, известный самокопатель, продолжал ковырять рану с методичностью сосредоточенного педанта. Продолжал изучать бесконечных Давидов-Голиафов, читать истории, стоящие за ними, всматриваться в черты, линии, плоскости, пятна. Пика неприязнь к Давиду достигла, когда Итачи заново открыл для себя тематическое произведение Караваджо. Давид у этого мастера был другой относительно остальных художников, и именно такой, какого опасался Итачи больше всего, боясь в него превратиться.
Не герой, а предатель. Мелочный, всё просчитавший хитрец, змея, расчётливая сволочь. От того, что «мессадж», как нынче модно было говорить в кулуарах, являлся вроде как непрямым, прикрытым, Итачи становилось только хуже. Эротично раскоряченный Давид на картине, игнорируя ранние трупные пятна на плече поверженного, вязал чужие волосы со спокойствием – ведь он знал, чего добивается и чем всё закончится. Учиха смотрел на склонённую голову и видел: мальчишка прекрасно осознаёт, что и сам является убийцей, а сокрыл своё злодеяние от глаз других, дабы они, взахлёб почитая его за героя, не додумались до тех же выводов.
Он погибнет с тобой, сообщала картина, и ты это знаешь. Ты его уничтожишь, смерть слетела с кончиков твоих пальцев, и теперь слышится ритмичный свист её полёта.
Продолжение волнующей темы в творчестве итальянского мастера Итачи тоже удручало. По двум полотнам, где Давид протягивал голову Голиафа к зрителю, словно по комиксу можно было читать его эмоции. Вот юноша с тающим триумфом впадает в ступор, не находя удовлетворения в содеянном, а вот уже раскаяние, разочарование и горечь затопили его черты…
- Да что ж такое-то, - тяжело вздохнул Итачи и с силой потёр лицо ладонями.
У него вошло в привычку рассматривать работы подолгу, выставляя их в своей мастерской на стеллаж, изначально предназначенный для плоскоэкранного телевизора, и устроившись напротив, на диване. Сегодня на полке замерла копия, доведшая Учиху сперва до экзальтации, а теперь повергшая в пучины уныния – пресловутые Давид с Голиафом, почти идентичные оригиналам Караваджо. Чуть правее, на экспозиционной части кремовой стены, давно уже висели (заработав, скорее всего, даже светлое пятно не выцветшей краски под собой, какое остаётся от картин на стенах) отреставрированные «Три светильника» Сая. От соседства двух картин больно веяло замкнутостью, которая возникает при встрече начала с концом.
Итачи пропустил даже уход брата, так глубоко его затянул вязкий мёд раздумий. Теперь, придя в себя, молодой мужчина оглянулся по сторонам и обнаружил, что прямоугольники окон уже вечереют, работа всё ещё не сделана, а желудок пуст.
Словно почувствовав его выход из оцепенения, в тот же миг дверь приоткрылась на тонюсенькую щёлку и старушечий голос домоправительницы сообщил:
- Молодой господин, ужин будет готов через половину часа.
- Благодарю, оба-сама, - без паузы отозвался Итачи.
- К сожалению, Кисаме-сама не сможет к вам присоединиться – работа. Он сейчас обувается в прихожей; возможно, вы хотели бы попрощаться?
Домоправительницу Итачи помнил с детства, ещё по временам, когда в этом доме Учих никто постоянно не жил, и они с мамой и дядей Обито приезжали сюда только на весенние каникулы и Новый год. Уже тогда домоправительница была старухой, чего уж говорить про «сейчас». Она очень прикипела душой к Кисаме – видимо, тот напоминал ей давно переставшего звонить непутёвого сына, - и потому воспитывала мужика, словно малолетку, равно как и Итачи, по старой привычке и за компанию. Под присмотром строгой старушки Хошигаке сделалось невозможным пропускать приёмы пищи и занятия спортом («Вам не двадцать, сердце и печень надо беречь!»), особенно с тех пор, как она освоила мобильную связь. А однажды, когда Кисаме заявился домой с переговоров пьянее и буйнее обычного, она просто не впустила его, и мужчине пришлось спать в саду (Итачи содействовать проникновению в дом отказался, опасаясь гнева женщины). Сам Учиха тоже подвергался дисциплинарному регулированию: был ведом из мастерской в постель не позже часа ночи каждый раз, когда собирался работать допоздна, по строгому расписанию регулярно посещал врача, и давно уже забыл о долгом сидении за компьютером, потому как «в семье слабое зрение».
Узнав о характере отношений своих господ, домоправительница огорчилась. «Мужик с бабой разобраться не могут», - поцокала она языком, - «а вы, два мужика, и подавно такого наворотите!..». С тех пор Итачи замечал с её стороны ненавязчивое и очень деликатное ассистирование. «Вы лучше назначьте эту встречу на пятницу, Кисаме-сама, чтобы в среду у вас появился свободный день, у юного господина как раз выходной будет». «Ой, да просто что-то Кисаме-сама уставшим выглядит, волнуюсь я, вот и вздыхаю». «А вы бы пошли и поговорили с ним первый, будьте умнее». И так далее. Итачи, например, приходилось объяснять всех мужчин в своём окружении: не то, чтобы старушка спрашивала, но смотрела… так, что прячься! Ещё был случай, когда Кисаме в секретари-референты наняли молодую красивую девушку; так женщина объявила ей холодный бойкот, не отвечала на телефонные звонки (вообще не разговаривала, если на то пошло), отказывалась добровольно пускать на порог, кормить и поить, если работали дома. Хошигаке попытался было отчитать домоправительницу, на что та ответила: «Послушайте, что я скажу. Однажды между вами и юным господином может произойти досадное недоразумение, и, вполне вероятно, вы погорячитесь, а присутствие этой девочки только поможет натворить глупостей, о которых потом будете сильно жалеть». Кисаме тогда обалдело заморгал, но секретаршу уволил.
В общем, старушка следила за ними, как за двумя ограниченными дураками: чтобы прощались, встречали друг друга с работы, ели вместе, не доводили ссоры до абсурда. Итачи был ей на самом деле благодарен от всего сердца за эти мелочи. Хотя негативные аспекты тоже присутствовали: когда, например, на работе зрел какой-то проект, и он сам или Кисаме сильно выматывались, домоправительница решала, что господам нужно как следует высыпаться и непоколебимою рукой стелила им в разных концах дома. Но это ерунда.
- Я бы на вашем месте поторопилась, юный господин, а то уйдёт же, - подогнали Итачи слова, и он снялся с дивана, кивнул женщине, проходя мимо в направлении прихожей. Остатки тяжких мыслей в его голове подводили итог, извлекали вывод.
Кисаме… Убиваешь ли ты его? Хоронишь ли под костюмами в офисах, насмерть привязав к себе должностью и семейным наследием? Эти стены, которые для тебя «ваш дом» - что они для него? Уж не замшелые ли сырые камни кладки склепа? И не правильнее ли спросить самого себя, мрачно размышлял Итачи, оглаживая кончиками пальцев угол нужного поворота, почему тебя это так волнует? Хотя, чего лицемерить, он прекрасно знал, почему.
Кисаме сидел на полу, свесив ноги в генкан, и шнуровал ботинки. Его затылок переливался серебристо-белыми штрихами седеющих коротких волос, плечи вздымались и падали под тканью бушлата в такт скупым движениям рук. Итачи смотрел на него в приятной прострации, а когда мужчина поднялся, закончив обуваться, окликнул:
- Кисаме.
В том, как Хошигаке развернулся и посмотрел в ответ, Итачи уловил что-то странное, но не обратил особого внимания, полностью сосредоточившись на готовых вырваться словах. Лицо Кисаме потеплело, он приоткрыл губы, собираясь, видимо, поприветствовать, но Итачи опередил мужчину, выпалив:
- Кисаме, я!..
Правда, тут-то его энтузиазм и кончился, а к горлу подступило смущение, перекрыв все трахеи, стиснув кольца мышц, сосуды, сухожилия. Как можно просто вот так взять и сказать, что на уме, разъяснить всё, что гложет, мешает спать, заставляет часами всматриваться в картины, тонуть в красках и полутонах? У них с Кисаме, вроде как, было не принято говорить о чувствах. Итачи даже до сих пор не совсем был уверен, что их наличие вообще предполагается.
- Я испытываю, ну… к тебе, то есть…. очень сильную эмоциональную привязанность, - беспардонно слил Учиха, опадая лицом с каждым словом, и глядя, как глаза Кисаме угрожающе стекленеют. – И поэтому я здесь.
- А-а-атлична. А я здесь потому, что боюсь твоего дедушку и хочу приятную попку на потрахаться всегда иметь под боком, - раздражённо выдохнул мужчина, недовольно нахмурившись. – Прекрати истерику.
- Вы о чём?
- О твоих признаниях. Не знаю, что там Саске наплёл, но эта не такая уж и опасная стрела. Всё будет нормально.
- Какая стрела?
Кисаме замолк, со всё ещё гневно упёртыми в бока руками, и натурально выпучил на собеседника глаза, когда осознал, что сам себя подставил. Реагировать пришлось очень оперативно и до того, как онемевший Учиха обрёл голос и самообладание.
- Серьёзно, там всё нормально. Ночью буду дома, уже, думаю, часам к трём.
Когда Кисаме вот так стоял внизу, в генкане, они с Итачи получались практически одного роста. Молодой мужчина не гневно, а именно расстроенно молчал, обняв себя руками и опустив глаза. Обыкновенно Учиха тут же принимался отчитывать всех и вся за то, что ему ничего не сказали, и выказывать протест касательно участия Кисаме в активных боевых действиях. А это молчание… оно показалось Хошигаке странным и неправильным, побудило осторожно протянуть руку и обхватить предплечье Итачи пальцами, окликнуть:
- Зая-а-ац.
- Я тебя убиваю, - заявил тот в ответ, и мужчина понял, что не хочет даже начинать разбираться и выяснять, какая трахнутая больная логика привела Учиху к таким выводам.
- Блядь, - досадливо ругнулся он, выпуская чужую руку, отвернулся и направился к двери. – Всё, к трём вернусь, будь добр выкинуть всю эту херь из башки к тому времени.
Конечно, на пороге он не выдержал и повернулся: Итачи выглядел вовсе уж жалобно, когда вот так потирал лоб большим и указательным пальцами. Конечно, пришлось вернуться, потянуть за собранные в хвост волосы, чтобы подбородок вздёрнулся, успокаивающе посмотреть в чёрные глаза, небольно прикусить зубами кожу на бледной скуле. Учиха сперва отстранился, потом вздохнул, обнял за шею одной рукой.
- Что ж ты за зверь такой придурошный, - пожурил Кисаме, - никогда мне ничего хорошего не говоришь, если всё в порядке.
Итачи смотрел на него где-то с минуту, вдыхая знакомые запахи, привычное тепло и постепенно забыл о филистимлянах, пращах и отрубленных головах.
***
От пригаражного лотка парковки до крыльца было двадцать восемь – двадцать, мать его, восемь! – шагов.
- Босс, окей? – Тоши, самый бугаистый из всех, кто сегодня поехал на разборки, пристроил левую руку Кисаме кругом своей шеи, повёл плечами.
- Та, - Хошигаке поморщился, когда пальцы Фугаку, что подпирал его справа, пересекли спину и крепко схватились, подтянули за ремень над бедром с левой, больной стороны. – Пойдём уже.
Кромешную тьму у дома нарушали только пересекающиеся между собой парные лучи фар от транспорта всех тех людей, что сопровождали «босса» домой сегодняшней неудачной ночью. Ещё, как маркер финальной дистанции, над крыльцом горел маленький оранжевый фонарик, подделка под традиционный свечной, с электрической лампочкой внутри. Кисаме накрыло унылое чувство, что за предстоящие двадцать-восемь-мать-их шагов он рассмотрит этот фонарик так подробно, как никогда ранее.
Из-за фар, которые оставляли слепящие белые пятна на фасаде дома, ничего в синем полотне темени вокруг было не разглядеть, потому Хошигаке больше угадал, чем увидел, что его плотным кольцом окружают подчинённые, закрывая от внешнего мира живой стеной тел. Услышал топот двух десятков ног; затем круг сомкнулся впереди, фары начали вынимать из ночного воздуха швы на спинах пиджаков, затылки, белые воротнички, взволнованные полуобороты голов.
Фонарик висел выше всех этих смазанных картинок и качнулся, когда Кисаме помогли сделать первый шаг.
- Давай, Хошигаке-сука, отвлекись, - посоветовал сквозь зубы Фугаку почти шёпотом, чтобы никто из окружающих, кроме самого Кисаме, не услышал. – Подумай о чём-нибудь вообще левом.
Между гравитацией и болью была прямая связь, эти двое встречались где-то слева и внизу живота и при первом же шаге сплелись в плотный клубок, обжёгший нутро кислотой. Мужчина решил, что чем вдумчиво следить за ощущением разъедаемых кишок, лучше он, и правда, подумает… об Итачи, наверное, больше то и не о чем.
…поставил таки мальчишке триггер. Маленький рычажок-включатель, открывающий простор для вседозволенности.
Волосы за ухом Итачи отражали свет (крошечные каштановые бисеринки-блики), когда Кисаме склонился к нему в конференц-зале посреди совещания вакагасира и прошептал:
- Ох и трахнул бы я тебя сейчас.
Учиха не переносил таких выходок; его ресницы гневно взлетели, глаза обожгли едкой чернотой, скосились в сторону отца, что сидел от Хошигаке по другую руку. Итачи вообще был недоволен уже с самого утра, что пришлось участвовать в семейных делах, пускай даже всего лишь для виду посидеть на собрании. Кисаме с кирпичным лицом выпрямился обратно, хлопнул Фугаку по плечу; тот кивнул, не глядя, без отрыва слушая очередной доклад, и молча принял на себя временное руководство. Тогда Хошигаке поднялся и вышел.
Итачи возник в туалете спустя минут семь, дёрганный от возмущения и злости, явно посланный отцом проверить «всё ли в порядке».
- Ты же знаешь, я не матерюсь, но!.. – угрожающий его тон быстро сменяется горячечным жалобным, стоит только сгрести в охапку, прижать к стене и потянуть пиджак с плеча: - Нет-нет-нет, стой, не надо!..
Слишком поздно: зубы Кисаме, острые, стиснули сквозь рубашку кожу на левом плече, ближе к шее, и сработала память тела. Пробивает моментальным импульсом нервы, напрягаются мышцы, сердце ёкает, лупит, как сумасшедшее. Мужчина закрепил эффект, поцеловал тонкую кожу над самой гуашево-белой линией воротника, следом – ямку за мочкой уха. Итачи перестал сопротивляться, отвлечённый собственным сбитым словно по волшебству дыханием. Темнота его глаз сделалась нежнее, глубже, с оттенком мягкого укора. Он снова отстранил Кисаме, но на этот раз иначе, не «отстань от меня», а «подожди, сейчас»; толкнул дверь ближайшей кабинки, нырнул внутрь, потянул за собой.
Там он прислонился к стенке спиной и съехал по ней вниз, оказавшись на корточках, с широко разведёнными коленями, чтобы Кисаме смог встать между них. Кисаме так и сделал, принялся наблюдать с лёгкой улыбкой, как Итачи, прикусив уголок рта, торопливо разделывается с его брюками: тянет из шлёвки одной рукой конец ремня, другой выдирая наружу заправленный край рубашки…
Домоправительница вышла на шум, встречать вернувшихся господ. Ситуацию старуха оценила сразу, всплеснула руками, но причитать не стала. Мигом нашла в толпе знакомую макушку семейного доктора по особым вопросам, подбежала к нему.
- Горячая вода и… полотенца… домашняя аптечка? Хорошо… нет, таз не нужен… донеслись до Кисаме обрывки поручений, которые врач давал женщине.
- Оба-сама, - позвал он твёрдо и громко, стараясь звучать уверенно, показывая свою прежнюю силу всем сразу и старухе конкретно. Мужчина искренне надеялся, что она не заметит в плохом освещении, как левая штанина, потемневшая, мокро прилипла к ноге. Когда домоправительница подошла, мелко перебирая ногами, он посмотрел в это обеспокоенное розовощёкое лицо, по которому волнами расходились морщины, заглянул в чернеющие в узких разрезах тяжёлых век глаза-жуки. Попросил уже тихонько: - Только щас давайте так, чтобы малой ничё не узнал, да?
- Аи-йа-а-а, - недовольно закачала она головой, прицокнула языком, но спорить опять не стала, послушно отправилась вон с крошечным фонариком в руках, освещая себе тропинку, за угол дома: войти через заднюю дверь, кухню.
Фугаку, что остановил для краткого разговора их конструкцию из троих людей, снова потянул вперёд, идти. Двадцать два шага впереди, мир в очередной раз покачнулся, от столкновения ступней с землёй сотрясалось и замыкало внутри.
…если у тебя есть прилежное старание, рвение и хитрость, но нет рвотного рефлекса, то можно многого добиться от окружающих. Безнаказанный миньет из неоткуда для Кисаме пару лет назад стал значить неотвратимую игру на фортепиано в ближайшем будущем. Итачи ластился, тёрся щекой о живот, чуть пониже пупка, заискивающе стрелял глазами, пока по второй его скуле стекали, оставляя тягучие дорожки, белёсые капли.
- Шопена хочу, - просил он строго, не жалобно, кусая кончики пальцев потянувшейся погладить по лицу чужой руки.
У Кисаме всегда была одна и та же отговорка: «Вот у него и отсасывай», за которую его так строго осаживали, что приходилось, не споря, плестись на ватных ногах к фортепиано в гостевой комнате, на котором когда-то в седую древность играла то ли двоюродная бабушка, то ли чья-то свекровь. Инструмент дышит презрением в сторону незадачливого музыканта сквозь всю свою чуть припыленную лакированную поверхность, которую Хошигаке взамен припечатывает по-хамски пепельницей.
- Чего тебе, изверг? – осведомляется он у Итачи, открывая крышку, которая скользкая, вырывается прочь и лупит по пальцам.
Учиха научен горьким опытом, не говорит «вальс до-диез минор», а едва слышно напевает нужную мелодию. Он всегда просит либо это, либо Гайдна, либо полонез Огинского, не то чтобы названия и имена о многом говорили исполнителю, конечно. Итачи очень нравится контраст тонких мелодий и матерного-табачного подхода Кисаме. Хошигаке, как ребёнок, лохматит ладонями волосы на голове, позволяет рукам безвольно упасть между колен:
- Это трудная хуйня.
- У тебя хорошо получается, - ещё бы, чай, натренировался уже.
…фонарь светил прямо над головой. Кисаме вовремя уловил тот момент, когда кольцо мужчин превратилось в полукруг, обнявший крыльцо; вдавил пятки в землю, притормаживая навязчивое движение вперёд, скомандовал:
- Стоять!
Всё напряжённо замерли, вздёрнутые плечи выдавали готовность слушать. Хошигаке секунду расслабленно пялился на матовый бок фонарика, затем понял – чего откладывать? Лучше-то не станет. Втянул через зубы воздуху побольше и выпрямился под общий поражённый «ах», нормально вставая на ноги; выдернул руку из захвата Тоши, снял с его плеча. Правая, которая прижимала к левому боку чей-то свалянный рулоном свитер, дёрнулась, когда внутри всё с оперным размахом заверещало от боли; минуя преграду нехитрой повязки, по ноге аж до самого колена сбежал новый поток горячего. Фугаку, придерживавший Кисаме за пояс, отпустил его тоже, отступил и уставился, как на идиота.
- Где моя куртка? – властно потребовал Хошигаке, гордо игнорируя чёрно-белую россыпь мельтешащих перед глазами точек.
Кто-то тут же подбежал с курткой, помог надеть (Кисаме чуть не кончился) и застегнуться, пристроив свитер под нею, чтобы не съезжал. Правую кисть всю замызгало красным, пропитало кожу, въелось в поры, под ногти – руку пришлось спрятать в карман.
- Значит так, - строго объявил Хошигаке, - дверь кабинета прямо напротив, по коридору. Щас входим и, не останавливаясь, оперативно идём туда. Доктор зашивает меня и только потом, если всё пройдёт нормально, мы говорим Итачи-аники, что я чуточку поранился. Всё поняли? – угроза в голосе прозвучала отчётливо. - Кто проговорится, тогда я лично отдеру, когда оклемаюсь.
- Ты шутишь, что ли? – Фугаку скептично оценил мужчину, потянулся за носовым платком в карман. – Зелёный весь…
Кисаме вытерпел, когда ему грубо отёрли с лица холодный пот, что от боли валил градом, и направился к двери обыденной лёгкой походкой, сжигающей все запасы силы воли. Люди вокруг задерживали дыхание, люди смотрели во все глаза, люди, вдохновлённые чужой силой, выпрямляли спины. Половина конвоя осталась во дворе, собираясь усилить периметр, остальные снова заключили босса в кольцо. Фугаку покосился, встал слева, заслонять окровавленную штанину брюк Кисаме от обзора из проходной гостиной, которую предстояло пересечь по пути к кабинету.
В доме горело ровно столько лампочек, что приглушённое освещение давало понять: кого-то ждут. Не ложатся спать, клюют носом на диване, над книгой, под светильником на тумбочке, борют зевки, потягиваются, трут глаза. Мажут периодически взглядом по часам: уже и полтретьего, и три, и три пятнадцать…
- Итачи! – позвал Фугаку с самого порога, сочувственно скривившись от вида Кисаме, взбирающегося из генкана наверх.
- Разобрались, всё нормально! – поддержал Кисаме.
Итачи показался в проёме гостиной, тепло одетый, но босой, с ожидаемой книгой в руках. В теплом бежевом объятии лампового света он выглядел расслабленным, спокойным, когда разглядывал привычную толпу мужчин. Молодчики кланялись ему с кирпичными лицами, бубнили приветственное «аники».
Кисаме воздел руку за забором из человеческих голов, пояснил, не замедляя твёрдого шага:
- Разгрести нужно срочно, работы куча.
- Ложись спать, - наподдал Фугаку, жестами распоряжаясь, кому остаться караулить снаружи кабинета на всякий случай.
Итачи улыбнулся, кивнул, скрылся в гостиной; Кисаме увидел это, обернувшись, прежде чем закрылась дверь, и стало можно рухнуть мешком на длинный стол для переговоров.
Люди глядели восхищённо.
***
Наруто очень нервничал. Враньё ему никогда не давалось, и он полагал, что решение оставить его на дверях было ошибкой Фугаку-сама, ведь он выдаст – непременно выдаст! – всю ситуацию одним своим взъерошенным внешним видом. Даже если бы Узумаки очень хотел – не смог бы удержать лица; другое дело, что после сегодняшнего денька (и разговора с Саске) не особенно и хотелось.
Наруто понадеялся на то, что Итачи-аники послушает отца, отправится спать, и тогда не нужно будет корчить скучающее спокойствие. Надежды Узумаки даже почти сбылись: в гостиной после недлительного расхаживания туда-сюда погас свет, и Учиха вышел в коридор уже без книги, явно собираясь отправиться на покой. Но тут взгляд его упал на неудачливого часового, мужчина присмотрелся и воскликнул:
- Ты Наруто, да?
Наруто совершенно не ожидал, что Итачи-аники его узнает, ведь им приходилось встречаться лицом к лицу лишь раз или два, на празднествах в их с Саске общей средней школе, а было это почти восемь лет назад! Но память у старшего Учихи оказалась отменная. Отстать от мигом взопревшего Наруто хозяин дома отказался, схватил за руки и потащил с собой «в мастерскую», потому что «Кисаме говорил, ты теперь работаешь с Саске!», бросив охрану двери на второго часового, Тоши.
Для нижних рангов семьи Учиха Итачи являлся тёмной лошадкой, загадочным старшим сыном, который то ли сам отказался от наследования, то ли его отстранили. Говорили о мужчине только шёпотом и очень уважительно, хотя, казалось бы, почему? Вероятно, ломание и усекновение фаланг пальцев во имя молодого господина, а также огнестрельные ранения и физические увечья, нанесённые в его честь руководством неуважительным подчинённым, сыграли определённую роль. Наруто не знал, что думать, как себя вести и куда деть руки.
- Ну, что там, много было стрелянины? – спросил Итачи-аники сразу же, когда закрылась дверь в мастерскую, тем самым осуществив худший ночной кошмар Наруто. Но, видимо, вопрос Учиха задал чисто для поддержания разговора, потому как не успел Узумаки начать мямлить невразумительную кашу в ответ, как его предвосхитили: - Ой, стой, мне неинтересно, ненавижу насилие.
При этих словах Итачи-аники манерно всплеснул руками, заставив Наруто в неверии выпучить глаза. Не дав гостю отойти от шока, мужчина продолжил, ткнул пальцем:
- Ух ты! Наруто! А это у тебя пистолет?!
- Да, - неловко ответил тот, косясь на поясную кобуру.
- А какой? – аники выглядел восторженно-счастливым, заинтересованным, пришлось растерянно ответить:
- Вальтер.
Учиха просто расцвёл и даже всплеснул руками ещё разок.
- Блин, класс! А я стрелять не умею… дай хоть подержать!
Начальство попросило – Узумаки сделал; осторожно достал из кобуры пистолет, проверил предохранитель, протянул мужчине рукояткой вперёд. Итачи принял оружие с благоговейным видом… но, едва Вальтер оказался в его руках, хватка изменилась, стала уверенной. Предохранитель щёлкнул, теряя актуальность, и вдруг неким образом Наруто оказался под прицелом своего собственного оружия.
Это ж Саске брат, мысленно стукнул себя Узумаки. Старший.
От восторженного взрослого не осталось и следа, на Наруто глядел расчётливый ребёнок в холодной ярости. Из-за схожести лица Итачи-аники с лицом брата, каким Узумаки наблюдал его сегодня, по коже словно заледеневшими на морозе пальцами провели.
- Так, солнышко, а теперь говори четко и сжато, насколько всё плохо?
- Что плохо? – попытался сыграть дурачка тот.
- Я выстрелю тебе в колено, - с нежностью посулил Учиха.
Путей к отступлению было не видать, а симпатия Итачи-аники очевидно являлась не настолько сильной, чтобы жалость к суставам Наруто перевесила беспокойство о любимом человеке. Зачем мужчина это делает, тоже стало ясно: если ранение тяжёлое, он собирался попусту наплевать на дела и безопасность семьи и вызвать скорую помощь.
- Там вскользь по животу слева поронуло… ну, вошло несколько осколков, но точно не глубоко, Фуми-сенсей сказал, - отчитался Узумаки, сглатывая.
Учиха и бровью не повёл. Отдал распоряжение:
- Руки поднял над головой и пошли, медленно, осторожно.
Направились двое, собственно, обратно к кабинету, и когда их недвусмысленные фигуры вынырнули из мягкого полумрака коридора, Тоши-второй-постовой натурально охерел; потянулся к кобуре, но на полпути замер в замешательстве.
- Дверь открываем, - приказал Итачи-аники, а когда не увидел нужной расторопности в движениях громилы, раздражённо осадил: - Вот знаешь, я тебе сейчас пузо прострелю – над тобой никто так трястись не будет, как над боссом твоим. Ведь тебе, насколько я помню, не так повезло со связями.
Тоши сразу вспомнил, кто на самом деле в доме хозяин с родовой фамилией, помялся, подёргал плечами, но, в конце концов, открыл дверь в кабинет.
Глазам Итачи предстал этакий криминальный бодегонес. Скажем, «После разборок». На первом плане застыл ещё хранящий тепло человеческих рук в лучших традициях северного искусства натюрморт. Окровавленная куртка и свитер, несколько пистолетов, ключи от машины, зажигалка, пепельница, пару гильз, смятая сигаретная пачка и фляжка с гравировкой Jack Daniel's. На заднем фоне, как бы второстепенные, присутствовали люди. Кисаме вполне спокойно лежал на столе, а рядом готовился взяться за обработку мясного цветка раны на его боку Фуми-сенсей. Обрывок реплики последнего ещё звенел в воздухе:
- …ему чего-то закусить, а то язык оттяпает себе.
Лица присутствующих обернулись ко вторгнувшимся в композицию, но особых эмоций не выказали. Фугаку, являясь наименее удивленным персонажем этой картины, вздохнул:
- Я же говорил, всё равно прорвётся.
Итачи ступил вперёд, добавил свой трофейный Вальтер к остальным предметам окровавленного натюрморта, и тоже удалился на второй план, закатывая на ходу рукав кофты. Кисаме следил за ним из своего лежачего положения молча, одними глазами; он не настроен был скандалить и возражать, потому протянутую ко рту руку Итачи стиснул меж зубов без дальнейших комментариев. Фугаку покачал головой, а доктор пожал плечами и взялся за медицинский пинцет.
- Закройте, - напомнил кто-то, и картина тут же прикрылась чехлом двери.
Наруто сглотнул, переглянулся с точно таким же взопревшим Тоши. Развёл руками, отвернулся и прислонился спиной к стене у дверной рамы. Закрыл глаза. Так… а теперь обратно к Саске.
Конец


Саундтрек 3 части (Mediafire):
- глава 7: Kraddy - Android Porn, 4.7 MB;
- глава 8: Roub Dugan - Furious Angels, 13.59 MB;
- глава 9: Akira Yamaoka - Your Rain, 6.47 MB.