Рассказ. Жак

[mybmansion]

Здравствуйте, уважаемые читатели!
Я продолжаю реализовывать свои оригинальные идеи, и в этот раз представляю вам не такую жуткую, как предыдущая, но вполне даже в моём духе историю. Ничего очень уж кровавого вы там не увидите, зато любителям лавстори (или около-лавстори) намекну: там есть чему порадоваться.
Заранее должна предупредить, что я не психолог по образованию, это - моё хобби, поэтому могут быть какие-то неточности.
Спасибо ramen<3 и tevaorel за помощь в вычитке!
Приятного прочтения!

Название: Жак
Автор: viaorel a.k.a. Элис Крафт
Жанр: детектив, мистика, original
Рейтинг: PG-15
Предупреждения: упоминания о гомосексуальных отношениях
Размещение: запрещено

Жак

ЖАК

- Мистер Смирнофф, - позвала секретарша Кристи, оторвавшись от своего высокоинтеллектуального занятия и закручивая бутылочку с лаком для ногтей, - у вас клиент через двадцать минут, вы помните? Обедать далеко не уйдёте?
Я улыбнулся ей снисходительно. Глупышка Кристи всё время забывала, что жена каждое утро готовит мне полноценный обед и заворачивает с собой в коричневый бумажный пакет. Раньше привычные котлеты с гречкой в пластиковых лотках были способом справиться с тоской по родине, но сейчас, после четырёх лет нашей постоянной жизни в США, такие чисто русские обеды потеряли свой первоначальный смысл и превратились в греющую сердце мелочь. Мы с Машей ещё не стали одними из американцев, да и вряд ли когда-нибудь станем, но в этой стране уважают тех, кто своим трудом добился приятной толщины своего кошелька, так что по России мы уже почти не скучаем.
Вернувшись в кабинет, я достал свой заветный коричневый пакет и с ним вернулся за стол. Сверху всегда лежало чистое полотенечко, жёлтое с нарисованными румяными яблочками. Его я расстелил на столе, чтобы не накрошить на важные бумаги, а сверху выложил обед, приготовленный из традиционно славянских продуктов, которые так нелегко достать в этой чужой нашему естеству стране. Сегодня Машка баловала меня фаршированными перчиками – вкуснятина! Даже с подливой, как я люблю. Я выудил со дна пакета маленькую вилку, острая часть которой была завёрнута в салфетку, и принялся за еду.
Дома, в Ростове-на-Дону, я достаточно бесполезно влачил своё существование, покрываясь пылью в кабинете школьного психолога, на двери которого кто-то корректором вывел поэтичное и корявое «мудило», зато с момента моего переезда в Техас жизнь понеслась ко мне навстречу с распростёртыми объятиями, словно я был её давно утерянным любимым сыном. Хороший человек помог мне организовать свою практику, постепенно клиентура набиралась, и вот я уже не какой-нибудь неудачник Жека Смирнов, а вполне успешный гипнотерапевт Юджин Смирнофф.
Наслаждаясь Машкиными перчиками и слушая вполуха болтовню Кристи по телефону, которую было слышно даже через плотную дверь, я размышлял о своей работе в США. Всё-таки правы были мои эмигрировавшие коллеги: американцы для человека с психологическим образованием куда более выгодный народ, чем славяне, эмоционально нестабильные, но слишком зажимистые, чтобы платить какому-то левому дядьке за решение своих проблем. Здесь даже самая занюханная супружеская пара поднатужится и наскребёт деньги на семейного терапевта, если почувствует, что брак разваливается, а хвататься ещё есть за что. Пожалуй, у нас тоже было бы неплохо сделать развод развлечением для тех, у кого шуршит в кармане.
- Я знаю, да? – донёсся до меня высокий протяжный голосок моей безмозглой, но милой секретарши. – Прямо, написано, разрезан живот у неё был и желудок отсутствовал, его так и не нашли. Зато крови, наверное, было много, тут в конце статьи написано, что полиция запретила публиковать любые фотографии с места преступления!
Я поморщился. Кристи всегда умудрялась находить в газетах самые жуткие статьи и потом обсуждала их по полдня со своей школьной подружкой, Мэган. Я же, так как обычно проводил в офисе почти весь день, невольно становился третьим в их разговорах. Такой себе тихоней-подростком, которая только то и делает, что сидит и слушает, как её болтливые подружки перемалывают косточки старшеклассникам.
Меня, не скрою, заинтересовал тот обрывок беседы, который просочился ко мне сквозь мягкую пелену раздумий, но времени подслушивать и дальше не было – мне предстояла встреча с клиентом.
Джим Стивенсон был владельцем самого крупного казино в нашем городе, что в свою очередь делало его весьма обеспеченным человеком. Самого Джима я ни разу не встречал, зато ко мне на приём записали его сына, двадцатилетнего Томаса. Как объяснила мне по телефону какая-то молодая леди с ледяным голосом профессионального ассистента, в последние несколько месяцев Том стал прогуливать занятия в колледже изящных искусств, а на расспросы отвечал, что не помнит, где был и что делал. Джим искренне надеется, что несколько сеансов гипноза с опытным профессионалом помогут его драгоценному мальчику вернуть осознанность.
Честно говоря, как только я положил трубку после того разговора, борясь с ощущением, будто ухо моё только что побывало в морозильной камере – таким отвратительно холодным был голос той леди, - я сразу решил для себя, что мальчишка врёт. Скорее всего, нашёл себе какую-нибудь девчонку (или даже парня – что ещё вероятнее, иначе к чему вся эта скрытность?) и попросту не хочет, чтобы отец узнал. Я приехал в Америку не для того, чтобы изображать из себя клоуна на детском празднике, поэтому и отнёсся к работе без должного уважения – вот, даже устроил себе обеденный перерыв впритык к началу сеанса.
Кристи сообщила мне о приходе клиента десять минут спустя, и я, с сожалением отставив в сторону свой горячий чай, выглянул в прихожую.
Там было двое. Очевидно, Том Стивенсон сидел в кресле для ожидающих и с совершенно незаинтересованным видом листал один из тех журналов, что всегда лежат на журнальном столике, а над ним чёрным вороном нависал какой-то мужчина. Он представился Мартином Харбером, воспитателем Тома. По тому, как он пожал мне руку и как взглянул при этом, я сразу определил тип его характера. Скрытный тиран, очень опасная смесь.
- Мне жаль, мистер Харбер, но я не могу пригласить вас в кабинет вместе с нами, - произнёс я, натянув на губы свою самую профессиональную улыбку. – Надеюсь, вы понимаете.
- О, у меня даже в уме этого не было, - улыбнулся он так же неискренне в ответ. Меня пробрало холодом от этого его оскала. – Я подожду Тома здесь, в компании вашей прелестной секретарши.
Кристи растаяла и принялась щебетать благодарности, пересыпая в свои слова флирта до того, что становилось приторно и неинтересно. Мартин даже не взглянул на неё – всё его внимание было занято Томом. Юноша поднялся, отложил свой журнал и совершенно беззвучно прошёл мимо меня в кабинет. Совсем как привидение.
Вспоминая о той встрече сейчас, прокручивая в уме детали, я всё больше убеждаюсь, что Том действительно был похож на привидение. Его длинные светлые волосы почти что сливались с бледной кожей, сам он был тоненький, как щепка, как озабоченная своим весом модель, а в глазах не отображалось ровным счётом ничего, кроме унылой, затягивающей пустоты.
Знаете, есть такой тип людей, которые умеют молчать так, что в их обществе невольно начинаешь разговаривать и остановиться уже не можешь до тех самых пор, пока тебя не избавляют от его компании. Своим непробивным молчанием они вытягивают из тебя что-то, твоё живое нутро, да так ловко, что ты и сам не замечаешь этого – нет, ведь ты слишком занят болтовнёй, твоим единственным спасением от не прекращающегося ни на миг давления собеседника. Том был как раз одним из таких людей.
Мне как профессиональному психотерапевту не раз попадались подобные пациенты, но этот мальчишка, пожалуй, мог утереть нос им всем. Он сидел на диване с болезненно ровной спиной, и его грязно-зелёная майка висела на нём, как на вешалке; мутные серые глаза смотрели куда-то мне через плечо, словно там, за моей спиной стоял человек, с которым он и пришёл сюда поговорить, а я был всего лишь декорацией, передатчиком для их общения.
Голос у него был под стать внешности – тихий, невыразительный полушёпот. Он сминал слова в неразборчивую кашу, предложения сокращал до кивка или отрицательного мотания головой и всё избегал смотреть мне прямо в глаза, будто боялся, что я увижу в них что-то. Может, и в самом деле боялся.
Все успешные психологи и психотерапевты знают о том, как расположить к себе клиента и заставить его довериться тебе – это называется подстройка, или раппорт. Ещё до того, как человек сел на диван в офисе и начал говорить о своих проблемах, начинается работа: психотерапевт ловит каждое движение тела и лица, каждый взгляд, частоту дыхания и всё это отзеркаливает, то есть подстраивается под своего клиента. Тембр голоса, скорость речи, слова-паразиты, вокабуляр – всё вместе это составляет первый этап работы с клиентом. Если он на подсознательном уровне почувствует, что ты – такой же, как он, что ты не опасен, из недр его души могут тут же политься самые неожиданные откровения.
С Томом всё вышло куда сложнее. Я из кожи вон лез, чтобы отзеркалить его по всем известным мне параметрам, но чёртов мальчишка был слишком закрыт и практически не говорил, да и его давящее молчание только заставляло меня больше говорить, а не слушать и направлять, что и должен делать профессионал. Мне, тем не менее, удалось выудить из него кое-что: свои прогулы он действительно не помнил, в определённый момент всё словно покрывалось дымкой, а просыпался он уже совершенно в другом месте несколько часов спустя. Не могу сказать, что я специалист в определении лжи, но кое-какие познания в этой области, помноженные на обострённое чутьё, утвердили меня во мнении, что юнец не пытается меня обмануть. Он действительно испытывал провалы в памяти.
После двадцати минут утомительных расспросов я решил, что самое время применить мой главный козырь. Возможно, вы удивитесь, когда я скажу вам это, но гипнотерапевту вовсе не обязательно использовать классические фразы вроде: «Ваше тело становится тёплым и тяжёлым», чтобы ввести клиента в транс. Мы впадаем в трансовое состояние сотни раз за день: во время чтения книги или поездки в транспорте, на скучной лекции или в кинотеатре – и как раз тогда, когда мозг переходит на излучение дельта-частот, человеку легче всего внушить что-либо. Этим пользуются все, кто следует учению великого Милтона Эриксона, в том числе и я.
Совершенно незаметно для Тома я ввёл его в транс, и вот он уже сидел передо мной, совершенно безвольный и готовый внимать всему, что я скажу.
«Так, - сказал я себе твёрдо, - соберись, Жека. Настало время выяснить, что творится у него в голове, так что будь осторожен».
Я и был осторожен. Деликатно до невозможности я предложил ему вернуться мысленно в тот момент прошлого, когда, по его мнению, произошёл первый провал в памяти. И он беспрекословно повиновался мне, ведомый лишь моим приятным тренированным голосом, как слепец от рождения, держащийся за единственный доступный ему жизненный руль – руку доброго друга.
- Что ты можешь сказать о месте, которое видишь перед собой? – сказал я ему. – Какое время года, время дня? Узнаёшь ли ты что-либо вокруг себя: предметы, людей?
Лицо Тома, до этого непроницаемое, внезапно скривилось и сморщилось, и так быстро произошла эта перемена, что я от неожиданности едва не упал с кресла, в котором легонько покачивался. Бледные щёки начали наливаться бурым цветом, он открыл глаза, показавшиеся мне уже не светло-серыми, а очень тёмными, и внезапно… ухмыльнулся. Смотрел он при этом вроде бы на меня, но взгляда его я на себе не чувствовал – и тем не менее внутри у меня всё сжалось комом ледяных иголок, как будто Том смотрел мне прямо в душу.
- Вы хотите знать, что я вижу, доктор? – спросил меня низкий каркающий голос, который – невероятно! – исходил из недавно таких безвольных губ. Том зашёлся страшным хохотом и только потом ответил, всё так же странно глядя, но и не глядя на меня: - Я вижу самую гадкую в мире картину: со мной в автобусе сидит мерзкая тварь, и настолько она противная, что меня, наверное, сейчас стошнит.
Я прирос к месту, опасаясь даже лишний раз моргнуть. На третьем курсе нам проводили пару лекций на тему психических расстройств, но из них я практически ничего не запомнил, ведь тогда мне даже в голову не приходило, что в своей будущей практике я столкнусь с подобным случаем, а именно – с диссациативным расстройством идентичности. Возможно, моё профессиональное суждение было поколеблено бесчисленными фильмами на эту тему, поэтому я, признаюсь, поначалу испугался и в голове мелькнула даже шальная мысль: а не с настоящим ли демоном я разговариваю? От вопроса этого по спине пробежались мурашки, и я поспешно отбросил всякие помысли в этом направлении.
Собраться было нелегко. Мне, однако, это удалось – до сих пор удивляюсь, как. Своим обычным голосом, которым я общаюсь с введёнными в транс пациентами, я поинтересовался:
- С кем я сейчас разговариваю?
Том не ответил – только изогнул губы в злой усмешке. Не берусь ручаться, но тогда, в тот момент мне показалось, что приглушённый вечерний свет, окрашивающий кабинет в тёплые тона, измазал сажей светлые волосы моего странного клиента, а черты его обрели чёткость, сквозь них начал проступать характер, жестокий, жёлчный, но – характер!
Я снова попытался начать разговор:
- Скажи мне своё имя.
Он вздёрнул плечами и выгнул спину, будто вверх по нему ползла холодная склизкая змея, и выплюнул:
- Жак! Жак!
Именно выплюнул, удерживая во рту первый звук так долго, словно не хотел выпускать его наружу. Я подобрался; в голове лихорадочно принялись скакать спасительные мысли. Почти сразу я принял решение вести себя с ним, как с обыкновенным проблемным пациентом – и лишь только мне удалось настроиться на будничную волну, как нужное поведение само, на автомате начало выплёскиваться из меня.
Я спросил у Жака, кто он и что может рассказать о себе, но в этом я потерпел неудачу – он напрочь отказался говорить, отвечая мне грубостями и неприличным смехом. Тогда я зашёл с другой стороны и поинтересовался, где он находится сейчас и что перед собой видит: я сразу понял, что Жак должен быть причиной провалов в памяти Тома, а с последним мы остановились как раз на том моменте, когда провалы эти впервые начали его беспокоить – стало быть, Жак наверняка застрял сейчас в том эпизоде памяти Тома, на котором он впервые выходит на сцену.
- Я же говорил вам, вы невнимательный, доктор, - ядовито протянул Жак, качая головой. Движения этой личности были резкими, дёргаными, поэтому мне пришлось подстраиваться по новой. – Сейчас я нахожусь в автобусе, а Бэтти-Бэт – о, гадкая мегера! – всё никак не затыкается, сидя рядом со мной.
Я нервно сглотнул и выдавил:
- Кто такая Бэтти-Бэт?
Жак дёрнулся всем телом, на миг в лице его я заметил ужас и отвращение, но это мимолётное выражение растаяло, сменившись злой иронией.
- Бэтти-Бэт, - напел он хриплым голосом, гаденько ухмыляясь. – О, Бэтти-Бэт, страшная ты ведьма, я хочу взглянуть, что у тебя внутри. Бэтти-Бэт, отравительница, Бэтти-Бэт, искусительница. Будь же паинькой, о, Бэтти-Бэт, а я останусь с тобой до рассвета.
Он закончил эту бессвязную песню хрюкающим звуком и зашёлся в приступе дикого хохота. Я взволнованно оглянулся на дверь: если мистер Харбер услышит его, то может заподозрить неладное и захочет заглянуть, а тревожить Тома в таком состоянии означало бы выбрать не тот проводок в тикающей бомбе – рванёт.
- Хорошо, Жак, я рад, что ты так веселишься, - произнёс я успокаивающе, намеренно затихая по мере произнесения этой речи, чтобы он тоже автоматически перестроился на тихую беседу. – Веселиться – это здорово, правда?
- Вы себе не представляете, доктор, - покачал головой Жак, и от его звериной ухмылки мне отчего-то стало до жути неловко; захотелось наречь этот странный сеанс кошмаром, и проснуться дома, в своей кровати, рядом с любимой женой.
Вот только мне не могло так везти.
До конца сеанса оставалось каких-то пятнадцать минут, и я применил все свои знания, чтобы установить дружеские отношения с Жаком, но он отвечал только оскорблениями или снова заводил эту свою ужасную песенку без рифмы. В конце концов я не выдержал и попрощался с ним, вложив в свои слова осторожную команду подсознанию забыть обо всём, о чём шла речь во время сеанса. Жак, однако, почувствовал это и растянул губы в улыбке – не такой гадкой, как раньше:
- До скорой встречи, доктор.
Я не увидел и не услышал, но ощутил его уход, потому что в следующее же мгновение в офисе моём стало как будто светлее, а лицо сидящего напротив меня Тома вновь превратилось в непроницаемую маску безразличия. Он взглянул на меня как-то странно, затем перевёл взгляд на настенные часы:
- Уже конец? – Его тонкие, как у девчонки, брови поползли вверх. – Я не заметил.
- Ты находился в трансе, - ответил я, поднимаясь и таким образом давая своему пациенту невербальный сигнал к окончанию разговора. – Нам придётся встретиться ещё несколько раз, Том.
Он кивнул и направился к выходу, снова превратившись в бесцветную тень. Едва переставляя ноги, я вышел следом – этикет обязывал меня сказать пару слов мистеру Харберу. Он пожал мне руку, но вопросов задавать не стал – видимо, хотел этим показать, что уважает секретность отношений врач-пациент. Условившись на следующий сеанс через неделю, мы распрощались, и Мартин повёл Тома к выходу. То, каким хозяйским движением он накинул на его худые плечи плащ и оставил руку там, мне отчего-то ужасно не понравилось, но тогда я был занят другими, более важными размышлениями, чтобы задержать внимание на подобной, как мне тогда казалось, мелочи.
Остаток дня прошёл словно в тумане. Я работал совершенно механически, не вдаваясь в подробности проблемы пациентов, и как профессионалу мне должно было быть стыдно за подобное отношение, но я попросту не мог выкинуть из головы той загадочной встречи. Жак… Кто же он? Неужели действительно вторая личность Тома? Если это действительно так, то я не мог его вылечить, ему нужен был психиатр, человек с медицинским образованием, а что мог один я? Некоторые именитые психологи до сих пор считают гипнотерапию мошенничеством, так что в некотором роде я был всего лишь иллюзионистом, фокусником с бонусами – куда мне людей лечить?
За годы практики я заметил, что подспудно все люди стремятся к разрешению своих проблем, а моя работа заключается лишь в том, чтобы дать им возможность побыть немного наедине со своими мыслями – и ответ придёт сам собой. Бессознательное человека, или же его подсознание – это мощный механизм, способный на невероятные чудеса, а свою роль я видел именно в ассистировании, в грамотном ведении пациента к нужному решению, которое и так ему известно. Я не годился для того, чтобы лечить психические расстройства.
Отпустив последнего пациента и распрощавшись с Кристи, я задержался немного в офисе, листая справочники. О диссоциативном расстройстве идентичности у меня практически не имелось материалов, поэтому вскоре я сдался и отправился домой: там можно было посидеть немного за компьютером и порыться в более подробных справочниках.
Мой уютный двухэтажный дом от офиса отделяет всего несколько кварталов, но пока я добрался туда, мне пришлось поздороваться и перекинуться парой слов с по меньшей мере девятью людьми. Видите ли, если ты единственный психотерапевт в небольшом городке сумасшедшей Америки, где всем нужна психологическая помощь, ты помимо воли становишься местной знаменитостью. Не то чтобы мои бывшие пациенты были очень уж рады повстречаться со мной на улице – мой вид напоминал им о тех проблемах, ради решения которых они ко мне приходили, – но в сравнении с положением мудила, в которое меня поставила суровая российская действительность, такая своеобразная известность мне вполне даже импонировала.
Дома меня уже ждали. Жена как раз заканчивала готовить ужин – Маша очень плохо говорит по-английски, поэтому из дома выходит редко, – а моя семилетняя дочурка Аня решала задачки по математике. Она даже не закончила садик в России, но когда мы переехали сюда, оказалась самой развитой среди детей своего возраста, даже несмотря на практически нулевое знание языка, поэтому задачки эти она не решала даже, а скорее щёлкала, справляясь с ними на ура.
- Daddy! – позвала она меня, заслышав, как я снимаю плащ в прихожей.
Ещё не освободившись от ботинок, я подхватил её, бегущую мне навстречу, чмокнул в щёчку и тут же пожурил:
- Ань, в школе на английском, а дома – на русском, помнишь?
- Я помню! – кивнула она, счастливо улыбаясь мне и демонстрируя при этом две дырки на месте недавно выпавших молочных зубиков.
Маше я ничего не сказал про странного пациента – почему-то мне думалось, что если я не заговорю о произошедшем, то справиться с этой чертовщиной будет гораздо проще. Мы спокойно поужинали, Маша отправилась пораньше спать (она принимала таблетки от боли при месячных, и от них её постоянно клонило в сон), а дочка, как всегда, потащила меня в свою спаленку ради истории.
«Истории, истории!» - канючила она всякий раз, когда я, ссылаясь на занятость на работе, пытался увильнуть от ежевечерней занятости. Не умолкала она, даже просовывая ворот пижамы через голову, и в конце концов я сдавался.
- А сегодня Энни хочет узнать… - начала было моя девочка, но я поправил её:
- Аня. Здесь, в этом доме, тебя зовут не Энни, а просто Аня, запомнила, детка? – Я провёл по её носу указательным пальцем снизу вверх, вздёрнув его немного.
- Хорошо, - легко согласилась дочурка, - Аня хочет знать, что случилось дальше после того, как принца затянуло в глубокое море, а Вася закончил готовить волшебное заклинание, чтобы вернуться в Бабайляндию.
Я рассмеялся. Моя малышка чуть ли не каждый вечер заставляет меня рассказывать ей сказки на ночь, хотя самой уже в декабре исполнится восемь, и непременно запоминает всё чуть ли не слово в слово из того бреда, что я несу в полусонном состоянии. Когда я был ребёнком, мой отец развлекал меня придуманными им же сказками про некоего мальчика Васю, которого однажды забрал в Бабайляндию страшный бабай – наверное, за плохое поведение, я точно не помню. Эти персонажи перекочевали теперь и в мою семью: Аня рисует к моей истории картинки и всё время просит сочинять дальше.
Я уложил её в кровать, укрыл одеялом до самого подбородка, а сам пододвинул кресло поближе и принялся за сочинительство. Так уж вышло, что в моей сказке сюжетных линий было несколько: про волшебный лес и его обитателей, про знаменитого уже мальчика Васю и его приключения в Бабайляндии, а последняя, про заколдованного принца, появилась в моём репертуаре всего неделю назад, поэтому Ане было интереснее всего узнать именно про него.
Признаться, сейчас я даже не вспомню, что рассказывал ей. Я был слишком сонным и уставшим, мне поскорее хотелось исполнить свой отцовский долг и помчать уже к компьютеру, чтобы поискать нужные материалы, хотя, должен отметить, с тех пор как я оказался в родных стенах, обеспокоенность моя значительно снизилась и осталась только смутно осознаваемая необходимость.
Не знаю, как долго я развлекал свою дочурку своими импровизациями. В определённый момент я просто осознал, что засыпаю: перед моим внутренним взором начали мелькать красочные образы и фантастические сюжеты, а я попросту открывал рот и описывал, что вижу. Внезапно Аня подала голос:
- И он остался с ней до рассвета?
Я встрепенулся и посмотрел на неё:
- Что ты сказала?
Её огромные голубые глаза сверкали невыразимо ярко на фоне тёмных красок спаленки:
- Та девушка, которая пыталась отравить принца. Ты сказал, на неё было наложено заклятие, из-за которого ночью она превращалась в злодейку, а утром снова становилась собой, - объяснила она, глядя на меня чуточку укоризненно. – Принц вовремя понял это и связал её. Я хотела узнать, он с ней остался до рассвета, чтобы поглядеть, какая она на самом деле?
Мне показалось, будто что-то тяжёлое ударило меня по голове в районе затылка. Я открыл рот, пытаясь что-то произнести, но не мог выдавить из себя ни звука. Аня продолжала выжидательно смотреть.
«До рассвета… Я останусь с тобой до рассвета…»
Мне вспомнился Жак, его хриплый голос, напоминающий скрежет механизма, никогда не видавшего смазки. Эта его жуткая песенка без рифмы…
Я поднялся так резко, что напугал дочурку – она вся сжалась в кроватке, словно я вдруг превратился в того самого бабая, который пришёл однажды к мальчику Васе, двоечнику и непослушному сыну.
- Доця, прости, но мне нужно кое-что… ты пока… ну, спи, пора уже. – С этими словами я вылетел прочь из комнаты, забыв даже поцеловать её на прощание в лобик.
Компьютер в моём кабинете был выключен, и несколько минут мне пришлось провести в нервном хождении, дожидаясь запуска операционной системы. Как только Windows поприветствовал меня традиционной мелодией, я моментально упал в кресло и схватился за мышку.
Не знаю, как у меня получилось провести параллели. Возможно, в моменты общения с Жаком наши подсознания синхронизировались и начали тайком обмениваться информацией – я точно не могу сказать, но одно я знал точно уже тогда: не зря в полусонном, фактически в трансовом состоянии я тогда произнёс ту фразу, ой не зря.
В сегодняшней статье местной газеты, выпускаемой онлайн, я нашёл имя убитой девушки, о которой судачила сегодня моя безмозглая секретарша, и худшие ожидания мои подтвердились. Бэтти Джеркинз, девятнадцать лет.
«О, Бэтти-Бэт, страшная ты ведьма, - зазвучал в моей голове голос Жака в то время, как я пробегал глазами статью. – Я хочу взглянуть, что у тебя внутри».
В статье было написано, что девушке вспороли живот.
У меня пересохло во рту. Неужели?.. Закружилась голова, резкая боль вспыхнула в правом виске, отдавшись эхом в левом, и я сжал руками голову, смутно осознавая, что ладони мои вспотели и подрагивают, как у больного с расстроенными нервами.
Не знаю, как много времени у меня ушло на успокоение. Когда дрожь наконец прекратилась, я подтянул к себе телефонный аппарат и, сняв трубку, набрал номер местного полицейского участка.
- Полиция, - скучающим голосом с типичным техасским акцентом поприветствовали меня.
- Лэрри, - обрадовался я. – Это Юджин Смирнофф. Добрый вечер.
- Ночь, доктор, уже чёртова ночь на дворе, - поправил меня толстяк Лэрри, которому я в прошлом году помог избавиться от курения. – Дьяволова подружка. Чего вы хотели, у вас всё в порядке?
- Нет-нет, у меня всё нормально, - поспешил заверить его я, попутно скашивая взгляд на наручные часы. Те показывали половину двенадцатого. – Я просто… Извините, но я только что узнал про убийство той девчонки, и…
- А-а, - протянул Лэрри, перебивая меня. По характерным звукам я понял, что он жуёт. – Вы переживаете насчёт своей дочурки? Не волнуйтесь, мы делаем всё возможное, чтобы найти убийцу. Всё возможное, Дьявол нам в помощь.
Я поморщился. Мне никогда не было понятно, почему американцы так любят упоминать Дьявола в речи. Как специалист, многие годы изучающий влияние слов на жизнь и здоровье человека, я сказал бы, что это по меньшей мере подозрительно.
- Да, но что меня интересует, так это… Где нашли эту девушку?
Лэрри почавкал мне в трубку некоторое время, я услышал шуршание страниц – видимо, он рылся в деле.
- В лесу, недалеко от улицы Риверсайд, там ещё остановка автобусная рядом, - наконец произнёс он. – Детишки какие-то нашли и сразу сюда позвонили, а у нас как раз тут родители этой девчонки сидели, плакали, собирались заявление о пропаже оформлять.
Мне припомнилось, как Жак говорил что-то об автобусе, о том, что рядом с ним сидела Бэтти-Бэт и без умолку болтала. Я проглотил ком, застрявший в горле, и продолжил расспросы:
- Скажите, Лэрри, это была студентка, не так ли? Где она училась?
- Дайте глянуть, - пробубнил мой знакомый полицейский, шурша бумажками. – Колледж изящных искусств, второй курс. А зачем вам это, доктор?
- Просто хочу знать, от каких мест предостерегать мою дочь, - соврал я. – А вот ещё что, Лэрри… Вы об убийце ничего не можете сказать? Не оставил ли он каких-нибудь следов? Кого следует остерегаться?
Полицейский, типичный деревенский коп с пузом, из-за которого он может видеть свои причиндалы только в зеркале, жующий пончики и пьющий кофе из пластиковых стаканчиков, призадумался:
- Детектив Моррис, конечно, знает больше моего, но… Насколько я слышал, убийца – аматор. Может, какой-нибудь обдолбанный подросток, адовыми вилами им в задницу, или какой-нибудь больной хрен. Её разделали, знаете ли – пытались, по крайней мере, вот что скажу. Живот бедняге распорол, да так криво, что все наши судмедэксперты даже расстроились, когда увидели, а желудок зачем-то вырезал и, наверное, забрал с собой. Может, съел, кто ж его, Дьяволова сынка, знает?
- И никто не видел никого подозрительного? – уточнил я, борясь с подступающей тошнотой.
- Не-а, - цокнул языком трепло Лэрри. – Зато одна сумасшедшая монашка, что живёт как раз недалеко от того места, утверждает, что слышала, как перед рассветом кто-то прокрадывался мимо её окон.
Холодок прошёлся по моему позвоночнику:
- То есть, убийца мог уходить от жертвы рано утром?
- А Дьявол его разберёт, доктор, - хмыкнул Лэрри. – Родители Бэтти рассказывали, что по вечерам она посещала курсы журналистики и возвращалась домой часов в десять. В девять тридцать она должна была стоять на той самой остановке, что возле улицы Риверсайд. Детектив Моррис предполагает, что убийца заманил её каким-то образом в лес и там убил, а потом ждал зачем-то всю ночь, чтобы смотаться только на рассвете. Но смысла в этом не очень-то много, вы как считаете, доктор?
Я пробубнил что-то нечленораздельное, задал ещё пару неважных вопросов, после чего поблагодарил своего болтливого экс-пациента и завершил разговор. Всё, что мне было необходимо, я уже выяснил.
В голове что-то звенело, перед глазами двоилось – я даже едва не упал, когда поднялся. Признаюсь честно: я не герой, никогда не чувствовал себя героем, и поэтому когда страшная догадка уложилась в моём сознании, мне просто стало до чёртиков жутко. Я вдруг с небывалой ясностью осознал, что нахожусь в тёмном кабинете и что единственными источниками света являются настольная лампа и экран монитора, на котором всё ещё была открыта статья об убийстве Бэтти Джеркинз. Тьма казалась мне опасной, ядовитой, смертельной. Я даже не пытался убеждать себя в обратном – на эту одну-единственную ночь я сознательно позволил себе превратиться в маленького ребёнка, которым когда-то был, и просидел в кресле, боясь подняться и окунуться в эту плотоядную тьму.

***
- Доктор Смирнофф, - голос Мартина Харбера был тихим и подозрительным, - вы уверены, что всё действительно в порядке? Просто вы позвонили так внезапно, что я, признаться…
- Нет-нет, - с фальшивой улыбкой на губах заверил его я, - не стоит переживать, мистер Харбер, мне всего лишь нужно обсудить пару вопросов с Томом.
Мне не терпелось поскорее поговорить с Жаком, и моё нетерпение наверняка отражалось внешне, потому как мужчина наградил меня долгим взглядом, но промолчал и позволил своему опекаемому пройти за мной в кабинет.
На следующее же утро после своего открытия я позвонил в особняк Стивенсонов и попросил передать Тому, что я хотел бы видеть его сегодня после занятий. Он, естественно, пришёл в сопровождении своего воспитателя (кому в двадцать лет требуется воспитатель? – возмущался я про себя), и выглядел таким же отрешённым, как вчера. При виде его мне представился смятый листок, на котором кто-то написал пару фраз карандашом, а потом яростно стёр их ластиком.
В этот раз я очень торопился, поэтому лишь только Том сел на прежнее место, применил к нему пару лучших техник Милтона Эриксона, которые практически моментально вводили пациента в транс. Затем я слегка дрожащим от волнения голосом произнёс:
- Я хотел бы поговорить с Жаком.
Клянусь, зрение меня не обмануло – в комнате сразу после этих слов стало заметно темнее! Знакомая уже саркастичная усмешка появилась на безразличном лице юноши, в глазах его снова будто разлили чернило, то же случилось и с его волосами. Холодная волна страха и предвкушения разлилась по моему телу.
- Жак, - позвал я осевшим голосом.
Мне ответили хриплым смехом, тихим и пробирающим до дрожи.
- Жак, - снова повторил я, - расскажи мне, зачем ты это сделал. Я твой друг, я хочу помочь тебе.
- Так вы вызвали меня сюда, чтобы предложить свою дружбу, или затем, чтобы допросить? – изумился юноша, вскинув изящные брови. – Право же, доктор, я ожидал от вас большей прыти ума, чем эта нелепая ловушка.
Он закинул ногу на ногу и сложил на коленке ладони, всем своим видом показывая, что готов слушать мои оправдания. Он откровенно надо мной издевался.
- Я действительно хочу тебе помочь, - не сдавался я. – Пожалуйста, позволь мне это сделать.
- Что ж, - он качнул головой, - мне не помешает собеседник. А с вами наверняка будет забавно.
- Забавно? – повторил за ним я, пытаясь перенять его непринуждённый тон. – Скажи мне, а убивать Бэтти Джеркинз для тебя тоже было забавно?
Он тогда улыбнулся мне мечтательно и красиво, но в глазах его при этом сверкнула холодная сталь:
- Бэтти-Бэт была злодейкой, она получила по заслугам. Не переживайте из-за её смерти и даже не смейте молиться за упокой её души в церкви. Вы ведь человек верующий?
Я промолчал. На груди у меня действительно висел православный крестик, но только под рубашкой. Неужели он его заметил?
- Я серьёзно, доктор, не будьте вы таким, - продолжил он тем временем. – Мне самому не очень-то хотелось это делать, но она сама нарвалась. Зря, очень зря она решила, что может использовать свои поганые чары на мне, проклятая ведьма. Ох, надеюсь, её хорошо поджаривают в аду.
Он хрипло захохотал. Я же, едва удерживая себя от того, чтобы потерять самообладание, осторожно поинтересовался:
- Скажи, Жак, а откуда тебе известно, что Бэтти была ведьмой?
- Они все ведьмы, - пожал плечами тот, как будто озвучивал общеизвестный факт. – Ведьмы, искусительницы и отравительницы. Все они должны умереть.
- И ты хочешь всех убить?
Жак медленно повёл головой из стороны в сторону:
- Пока они не трогают меня, пускай живут. Но я не пощажу ни одно из этих отвратительных созданий, если они приблизятся ко мне.
Я всё ещё ровным счётом ничего не понимал, поэтому продолжал ощупывать почву:
- Жак, а кто рассказал тебе, что Бэтти – ведьма? Ведь наверняка она это скрывала, не хотела, чтобы другие узнали.
После этих слов взгляд его вдруг погрустнел, затуманился и одновременно с этим стал каким-то трепетно нежным. Меня передёрнуло: в этом взгляде было слишком много человеческого для монстра, которым я до этого момента видел Жака.
- Я… - Он открыл было рот, но не продолжил фразу и замолчал.
Больше мне ничего не удалось вытянуть из него за всё время сеанса – он отмалчивался на мои вопросы или отвечал грубостями. В конце концов мне пришлось его отпустить, предварительно, конечно же, вернув сознание Тому. Проводив их с мистером Харбером до выхода, я вернулся в офис, совершенно вымученный, и обессиленно рухнул в кресло. Внутри беспокойно играл нервный холодок, поднимаясь вверх по трахее и застревая в горле. Я не знал, как мне поступить.
Бежать в полицию? Кто мне поверит, да и какие у меня были доказательства? Тогда остаётся… молчать? Но разве можно удерживать внутри столь серьёзную тайну? Мне подумалось о родителях несчастной Бэтти. С растущей внутри жалостью я начал представлять, как они, должно быть, сейчас рыдают в своём доме, таком неправильно тихом, и с ужасом заглядывают в пустоту, которая поглотила их любящие сердца.
Кристи сообщила мне, что в приёмной ждёт следующий клиент, и мне пришлось взять себя в руки. Как хорошо, что это была пятница! Ещё два года назад я взял себе за правило в выходные не работать – добрая репутация в городе позволяла немного покапризничать, - поэтому конца рабочего дня я ожидал с непозволительным нетерпением, и мне кажется, пациенты это заметили, так как уходили они от меня не очень довольные.
Лишь переступив порог дома, я стремглав помчал к компьютеру. Мне необходимо было выяснить всё, что касалось диссациативного расстройства идентичности, и я, позабыв о семье, равно как и о самом себе, до глубокой ночи занимался поисками. Жена приносила ужин, но он так и остыл на столе справа от меня – я заметил его только около двенадцати, когда наконец позволил себе оторваться ненадолго от монитора.
Всё, что я нашёл, было в какой-то мере полезным, но всё равно не давало мне полной картины. Я даже подумывал о том, чтобы написать одному именитому психиатру, который защитил диссертацию на интересующую меня тематику, но на середине письма вдруг очнулся и стёр всё к чертям. Я был отчего-то уверен, что своей тайной мне нельзя было делиться ни с кем. На тот момент причина такого моего упрямства, казалось мне, лежала в нежелании показаться сумасшедшим самому (ведь шутят же, что психотерапевты недалеко ушли от своих пациентов), и только значительно позже я начал понимать.

***
- Я так рад, что вы смогли навестить меня, доктор!
- Благодарю за приглашение, мистер Стивенсон, - скупо улыбнулся я, пожимая ему руку.
-О, пожалуйста, называйте меня Джим! – отмахнулся толстяк добродушно и, наконец отпустив мою руку, сделал приглашающий жест в сторону столика на веранде.
Звонок я получил в субботу. Холодный голос, уже однажды заморозивший мне ухо, сообщил, что мистер Стивенсон приглашает меня на лэнч в воскресенье, и спрашивает, нужно ли присылать за мной машину. От машины я отказался, про себя улыбнувшись, потому что этот трюк непрямой манипуляции мне был известен. Само это предложение должно ставить собеседника перед ограниченным выбором: или он берёт машину, или добирается сам, но третьего варианта – отказаться от встречи – не даётся.
Я, признаться, не очень-то понимал, зачем богачу Стивенсону понадобился я, но предполагал, что это касается моего внезапного звонка касательно его сына пару дней назад, и не ошибся.
Угостив меня восхитительным кофе и накормив свежайшими круассанами, Джим как ни в чём не бывало спросил:
- Так что, с мальчишкой-то моим всё в порядке?
Я ответил заранее заготовленной фразой и с проработанной интонацией:
- Он… сложный пациент, Джим. Очень замкнутый, очень одинокий. Я предполагаю, у него нет друзей среди сверстников?
Стивенсон покачал досадливо головой, посаженной на толстую шею:
- Мартин – его единственный друг. То есть, он мой друг, конечно, лучший друг, но с Томом они так хорошо ладят, что мне иногда даже становится завидно. – Он помешал ложечкой остатки гущи на дне своей чашки. – Мартин – отличный воспитатель, я не знаю даже, что делал бы без него. Видите ли, доктор, моя жена…
Джим замолчал, отведя потухший взгляд в сторону сада, и я позволил ему скорбеть в молчании. Затем он снова заговорил:
- А с Мартином мы были знакомы на тот момент уже долгое время. Он, бедняга, прошёл через многое в юные годы. Его проклятая небесами мамаша с сестрой и их матерью были теми ещё злодейками. Промышляли они вот чем: кто-то из них выходил замуж за мужчину, потом они все вместе травили его и, если у него были наследники, травили и их тоже, а все деньги забирали себе. Слышал даже, ведьмовали помаленьку – чёрная магия, вуду и прочие непотребства. Жуткое семейство, одним словом, я не знаю, как бедняга Мартин смог пережить этот ад.
Он покосился на меня, пытаясь определить мою реакцию на эту страшную историю. Я вполне искренне изобразил возмущение и сочувствие. Удовлетворённый, Стивенсон продолжил:
- Когда ему было четырнадцать, мой отец взял его к себе на работу в казино, а я там тоже подрабатывал (мой папаша, знаете ли, не хотел, чтобы я превратился в одного из этих богатых бездельников, которые проматывают отцовские денежки) – так и вышло, что мы подружились. Когда родился Том, он больше всех любил возиться с ним, да и сам малыш всегда успокаивался, стоило только Мартину войти в комнату. Ну а когда моя Люси умерла, он заменил её моему малышу. Однажды в младшей школе Том почему-то набросился на девчонку, которая подсела к нему, и после ещё пары подобных случаев мы с Мартином решили, что ему куда лучше подойдёт домашнее образование. Я ни на миг не пожалел о том решении, доктор – Мартин отличный педагог.
«О, вы вполне можете пожалеть», - пронеслось у меня в голове неумышленно. Мне припомнилась рука Мартина, что привычно, совершенно по-обыденному оплела плечо Тома, когда он уходил от меня в первый свой визит.
- Они и сейчас вместе, - хохотнул Джим, сытый, довольный жизнью сорокалетний мужчина. Слепец, не видящий дальше своего носа. – Поехали в загородный домишко у озера, что на севере, знаете?
Я кивнул. Те места, о которых он говорил, были недоступны даже для вполне обеспеченного человека вроде меня. «Домишко» Джима наверняка представлял собой настоящий особняк с кортом для тенниса и ещё бог весть какими прибамбасами.
- Чуть ли не каждые выходные туда мотают, - продолжил между тем мой собеседник с пережатой весёлостью в голосе. – Меня с собой не зовут, ну и ладно – им вдвоём веселее. – Он вдруг приподнялся в плетёном кресле и посмотрел на меня в упор. Улыбка исчезла с его лица. - Юджин, так что вы скажете о моём сыне?
Я прочистил горло и с умным видом изрёк:
- Думаю, ему стоит встречаться со мной хотя бы два раза в неделю. Он пока что мне не доверяет, поэтому ему тяжело открыться.
- Да, - прокряхтел Джим, возвращаясь в прежнее положение, - он у меня такой.
- И ещё одна рекомендация, - продолжил я с ноткой убеждения. – Тому было бы легче со мной общаться, если бы мистер Харбер не сопровождал его на наши встречи. Если это возможно сделать, конечно.
Тут я послал ему свою самую очаровательную улыбку, и он тут же закудахтал, что я доктор и мне виднее, а спрашивать ничего не стал. Пользуясь доверием, которое я имел у этого человека, я попросил у него разрешения поглядеть на комнату Тома в его отсутствие, мотивировав это тем, что, зная его предпочтения, мне куда проще будет наладить с ним дружеские отношения. Он, конечно, поверил и, подозвав к себе молодую служанку в кремовом платье с фартучком, поручил меня ей.
Трэйси всю дорогу до комнаты Тома не унималась, щебеча о молодом господине. Её нежные, цвета персика щёчки при этом покрывались приятным румянцем, из чего я сделал вывод, что мальчик-ледышка явно запал этой простой девушке в душу. В тот момент я был слишком занят размышлениями на тему отношений Тома и этого его воспитателя, поэтому мне даже в голову не пришло сравнить её и несчастную Бэтти-Бэт, которая, как стало известно позже, тоже была небезразлична к юному богачу. Похоже, я льстил себе, когда думал, что вижу дальше мистера Стивенсона.
Спальня Тома, как я и ожидал, была неестественно опрятной для молодого парня. Никаких тебе плакатов на стенах, стопок комиксов на столе, фотографий с друзьями, корчащими дебильные рожи – ничего этого не было. Зато имелись книги: тома по философии, этике, истории разных стран; несколько полок было забито энциклопедиями, среди которых я сразу выделил одну, не вписывающуюся в общую картину – энциклопедию серийных убийц. Оставив Трэйси за дверью, я открыл стеклянную дверцу шкафчика и потянул за корешок чёрный томик, затем открыл. Книга сама раскрылась на странице, озаглавленной «Джек Потрошитель».
«Жак, Жак!» - пронеслось в голове призрачным эхом. Я захлопнул книгу и поспешно сунул её на место.
Обследовав комнату более тщательно, я уверился в своём выводе касательно природы отношений Мартина Харбера и его воспитанника. Мартин довлел над Томом, он властвовал им, его сознанием и его телом, именно он и никто другой внушил мальчишке все эти опасные идеи касательно женщин. На нём лежала ответственность за появление Жака.
Не скажу, что голова у меня закружилась после этого открытия – на подсознательном уровне я понял это ещё во время разговора с Джимом Стивенсоном, - но присесть всё же захотелось, и я опустился на кровать Тома, пытаясь не думать о том, что на этой самой кровати происходило на протяжении последних лет.
Несколько минут мне потребовалось, чтобы вернуть способность размышлять трезво. Вероятнее всего, неестественные отношения с воспитателем привели к раздвоению личности Тома, или, если выражаться научно, к диссациативному расстройству идентичности – обыкновенно именно травматические ситуации или сильные переживания служат триггером для расщепления Эго. Мартин переносил на малыша своё отношения к женщинам, которое развил в результате собственного печального опыта, и Том наверняка внимал его словам с полнейшим доверием, а вот Жак воспринял их не иначе как приказ к действию.
Недаром у Тома Стивенсона нет друзей. Друзьям он не может рассказать о своей самой большой тайне, которая годами пожирала его изнутри, да и его благоговейный страх перед Мартином наверняка ощущается окружающими – даже я уловил часть этого сигнала в первую мою встречу с этой парочкой. Бедная Бэтти, осмелившаяся на попытку сблизиться со странным юношей, поплатилась за это своей жизнью. Значит…
Меня пробрало холодным потом. Если я не остановлю Жака, трупов будет гораздо больше.

***
Прежде чем продолжать, я должен признаться вам кое в чём. Дело в том, что далеко не все психоаналитики, гипнотерапевты и прочие представители профессии копания в чужих мозгах добиваются такого успеха, который преследовал меня после переезда в США. Многие спотыкаются на таком простом пороге как способность влезть в чужую шкуру. Кому-то просто противно от мысли, что на время сеанса приходится забыть об индивидуальности, кто-то начинает навязывать своё мнение, переходя таким образом всякие границы и теряя доверие пациента – да мало ли имеется подводных ловушек в этой, как и в любой другой, профессии?
Но мне повезло. Я не только с лёгкостью отзеркаливаю любого пришедшего ко мне за помощью человека – это всего лишь часть формулы моего успеха. Секрет же в том, что я… Экстрасенс – это затёртое слово, мне оно никогда не нравилось, но справедливости ради должен сказать, что именно эти способности, способности проникать туда, куда нет хода никому другому из моих строго научных коллег, и обеспечили мне такую популярность.
Во время сеанса гипноза я касаюсь руки своего пациента – и тогда перед внутренним взором моим вспыхивают удивительные картины: чужие воспоминания, чужие, никогда не виденные лица, воспринимаемые через не свои, чужие глаза. С тех пор как я обнаружил и начал развивать в себе эту способность ещё на первых курсах университета, мне стало куда легче понимать своих пациентов, ведь я буквально мог получить их опыт на собственной шкуре.
Эту же технику я начал понемногу, очень осторожно применять к Жаку. На тот момент, когда он впервые позволил мне войти в тайную обитель его видения, мы уже общались около двух месяцев. Я ни на миг не позволял себе забыть о той несчастной девушке, что попала под жернова чужих преткновений, но с каждым новым сеансом удерживать её печальную историю в голове становилось всё труднее.
Дело в том, что Жак мне нравился. Я знаю, говорить так нехорошо, ведь на его руках багрилась невинная кровь, но постарайтесь меня понять. Мне было тридцать семь, и я уже добился приличных успехов в своей профессиональной области. У меня имелся стабильный список клиентов, который постоянно расширялся, любящая семья – безукоризненные жена и дочь, ждавшие меня каждый вечер после работы.
Мне было адски скучно.
Знаете, после нескольких лет постоянной практики достигаешь некоего застойного уровня, когда совершенно удивительные вещи превращаются для тебя в самую обыкновенную рутину, и общение с Жаком заставило меня со всей возможной ясностью осознать, что я умудрился угодить именно в это мещанское болото. Но Жак вдохнул в меня новую жизнь, дал мне цель, путь к которой был долгим, тернистым, а оттого и таким увлекательным, он пробудил во мне настоящий, неугасаемый интерес, которым я не мог насытиться. Всё остальное стало казаться мне серым, обыденным, и я жил одной только мыслью о следующей встрече с Жаком, чтобы схлестнуться в новом захватывающем поединке умов и в конце битвы с удовлетворением обнаружить, что противник стал доверять мне на йоту больше.
Лишь только я замечал, как амёба Том заходит в приёмную, я терял самообладание и тащил его едва ли не за руку в свой офис, где поспешно вводил в транс и вызывал к бою Жака – своего настоящего собеседника.
Отсутствие Мартина значительно помогло установлению нашей особенной дружбы. Жак относился к этому человеку с уважением, но всё-таки несколько побаивался его, и одной из своих задач я видел развенчание этого образа всемогущего и всегда правого божества, в которое превратился воспитатель как для Тома, так и для его Альтер-Эго. Такое задание нужно было выполнять постепенно, шаг за шагом.
Я отлично помню тот день, когда впервые побывал в воспоминаниях Жака. Это был август, за окнами стояла отличная погода, поэтому Том явился ко мне прямиком с пляжа, в цветастых вьетнамках с застрявшими в подошве песчинками. Мартин довёз его сюда, но не остался, следуя моей просьбе.
Лишь только мой пациент опустился на диван, как тут же рефлекторно начал входить в транс. Я помог ему парой фраз, после которых Том окончательно исчез из моего поля зрения, а на место его с удовольствием пришёл Жак. Мы поздоровались уже, можно сказать, по-дружески, и после недолгого обмена колкостями я завёл тему, на которую давно уже хотел поговорить. Тема эта касалась сказок, большинство из которых, как известно, являются не просто глупыми историями, но метафорами с глубинным смыслом. Сказки призваны воспитывать в ребёнке лучшие качества, пробуждать в нём стремление развиваться, иметь смелость мечтать и добиваться своих целей. Именно поэтому сказочные принцы должны пройти через столько испытаний, чтобы добиться поцелуя принцессы и жить с тех пор долго и счастливо – они словно бы говорят своим читателям: нужно иметь сильную волю и храброе сердце, и тогда счастье придёт к тебе.
Жак призадумался, когда я начал произносить названия самых известных сказок.
- «Золушка», - переспросил он, подозрительно хмурясь, - это где бедного мальчишку-сироту хотела отравить его мачеха, а принц сказочного королевства его выручил, найдя его по обронённому ботинку?
Я ничем не выдал удивления, ловко уклонившись от ответа. Он тогда продолжил:
- А «Белоснежка» - это где злая ведьма заколдовала юношу, а его спасли семеро гномов? – Я кивнул. – А потом она таки добралась до него и обманом заставила откусить от отравленного яблока, но добрый принц разбудил его ото сна поцелуем – я помню эту историю!
Он расхохотался своим каркающим смехом, от которого мне, хоть и слышал уже сто раз, стало не по себе.
- Я после этой истории яблоки неделю есть боялся! – заключил Жак, отсмеявшись и вытирая выступившие на глазах слёзы. – Что за чушь, ей-богу!
Перечислять сказки мне больше не хотелось, но Жак сам вспомнил парочку из любимых, которые обожал слушать ребёнком в исполнении своего воспитателя. Конечно же, в каждой из них женщины фигурировали в образе злых ведьм-отравительниц, а жертвой непременно оказывался несчастный юноша, которого в конце спасал из пучины бедствий прекрасный принц. Я даже посмеялся про себя: надо же, Мартин, какой ты был выдумщик! С малых лет насаждал свою религию этому бедняге. Наверняка Том (и Жак вместе с ним) теперь думает, что он – тот самый страдающий юноша, а ты – его принц.
Я попросил Жака вспомнить тот вечер, когда он впервые услышал «Белоснежку», и когда он, погрузившись в глубины памяти, начал описывать мне окружающие его предметы, я совершенно ненавязчиво, осторожно взял его за руку.
Картина перед моим внутренним взором вспыхнула моментально – всё было именно так, как Жак мне и описывал: ночничок в форме утёнка на столе, кровать посередине комнаты, утопающей в тенях, на кровати под одеялом – Том, красивый ребёнок с длинными светлыми волосами и живыми серыми глазами. Рядом сидел – нет, нависал! – Мартин, черноволосый, весь будто состоящий из острых углов, одетый во всё чёрное. Он гладил нежно мальчишку по шелковистым волосам, а из его уст лилась известная всем детям история, вернее, её подредактированная версия.
Самого Жака я заметил не сразу, но он там тоже был – сидел в углу, точная копия Тома, если бы не чёрные волосы и тёмные глаза, и смотрел в упор на Мартина, слушая сказку с ещё большим интересом, чем его двойник. Я опустился рядом, чтобы разглядеть его поближе. Тоненький, хрупкий, нежный, он показался мне удивительно красивым созданием, и во мне тут же пробудилось желание стать для него защитой, о которой так просил его взгляд. Мне захотелось обнять его, прижать к себе и успокоить, шепнуть уверенно, что всё будет в порядке, что он ни в чём не виноват…
- Хороша картина, правда?
Знакомый голос раздался за моей спиной. Малыш в углу всё так же продолжал, не замечая меня, смотреть на Мартина, чей убаюкивающий голос перешёл для меня на задний фон, а рядом с собой я увидел своего собеседника, Жака из настоящего. Он протянул мне руку, и я взял её, поднимаясь.
На нём был длинный чёрный плащ, отчего-то мокрый, как будто он только что бродил по дождю, лицо – копия лица Тома – носило печать подавляемой злобы, которая выливалась только в его кривой ухмылке, тёмные глаза-угольки пристально глядели на меня. Я уже достаточно долго был с ним знаком, чтобы различить во взгляде его тихую печаль.
- Он каждый вечер рассказывал мне что-то на ночь, - произнёс Жак, сунув руки в карманы плаща и глядя на Мартина. – При этом он смотрел на Тома, но я знал: говорит он на самом деле только со мной. Он хороший человек, доктор. Я думаю, что люблю его.
Что-то больно кольнуло меня в районе сердца от этих слов.
- И он любит меня, - не заметив моего изменившегося лица, продолжал тем временем Жак, с грустью глядя на мужчину. – Я знаю, что любит, хотя он и говорит это всё время Тому. Но слова предназначены мне. Мне.
История подошла к концу: под радостные повизгивания слушателя Мартин возвестил, что добро победило зло и что спасённый юноша умчался вдаль вместе с героем-принцем. Улыбка Жака на этом смягчилась, обрадовался даже сидящий в углу невидимый слушатель. Наконец мужчина произнёс:
- Всё, Том, пора спать. Обещаешь, что будешь хорошим мальчиком и сразу уснёшь?
- Да, - произнесло одновременно трое: Том, малыш Жак и стоящий передо мной юноша в плаще.
Холодок ужаса прошёлся у меня по спине. Мартин тем временем склонился к своему маленькому воспитаннику и, вместо того чтобы поцеловать его в лоб, прижался едва-едва к его губкам.
- Спокойной ночи, мой хороший, - шепнул он на прощание и поднялся.
Что случилось сразу после этого, я помню смутно: перед глазами что-то закружилось, запетляло, стало тяжело дышать от ощущения сумасшедшей давки…
Очнулся я уже в собственном кресле, в собственном офисе. Жак смотрел на меня очень серьёзно, скрестив по своему обыкновению ноги и сложив ладони на верхней коленке.
- Надеюсь, вы понимаете, что это секрет, - сказал он мне спокойно, но с явным нажимом. – То, что я вам рассказал и показал. Никто не знает.
- Я понимаю, Жак, - кивнул я, еле ворочая языком. Никогда прежде меня не выпихивали из чужого подсознания с таким усердием.
- Просто мне показалось, мы с вами уже достаточно близко знакомы, чтобы вы наконец начали понимать меня, - объяснил мне юноша. – И потом, мне давно хотелось кому-то рассказать. Тайны – они, знаете ли, имеют такое поганое свойство: их до жути хочется раскрыть. А вы – идеальный кандидат: вы не имеете права передавать чужим ушам ни слова из того, о чём узнаете, потому что вы профессионал, не так ли, доктор?
Я кивнул – в этом Жак был прав, он меня обыграл. Один-единственный козырь у меня, впрочем, оставался: если привлечь к делу полицию, я, наоборот, обязан был бы всяким образом оказывать содействие, и тогда любое укрытие информации грозило бы мне наказанием.
С того дня мне начало казаться, что Жак стал доверять мне куда больше. Он показывал мне разные сцены из их жизни: его, Мартина и Тома, и без стеснения рассказывал самые личные вещи. Мне было, признаюсь, стыдно настолько близко приближаться к личной стороне отношений этой странной троицы, но Жак всякий раз чувствовал моё смущение и тогда буквально задавливал меня ещё большими подробностями – для него это была такая игра, весёлое развлечение. Порой я забывал, что он ещё всего лишь мальчишка.
Я терпел всё это, незаметно для себя всё больше и больше привязываясь к своему проблематичному пациенту. На Тома, да простит меня Господь, мне было плевать – он был всего лишь оболочкой, внутри которой жила настоящая личность, без которой я уже не представлял себе своего существования. Эту личность я полюбил всем своим сердцем.

ПРОДОЛЖЕНИЕ В КОММЕНТАРИЯХ