Глава 19. Пятница 7 мая

[mybmansion]

Название: Шесть недель
Неделя: 3
День: 5
Автор: viaorel
Бета: Леония
Жанр (для третьей части): AU, angst, romance, humor, adventure
Рейтинг: R
Пэйринги: Саске/Наруто, Ли/Гаара, Кисаме/Итачи основные; Сай/Сакура, Неджи/Тен-Тен, Шикамару/Темари, Какаши/Ирука, Киба/Хината, Джирайя/Тсунаде и пр.
Предупреждения: OOС, несколько OMC, убийства и полицейское расследование
Дисклеймер: Masashi Kishimoto
Размещение: запрещено! Только ссылкой на дневник.

Глава 19

Пятница 7 мая

Намикадзе Минато открыл дверь спальни сына – в пятый раз за это утро – и позвал:
- Ну вставай, лежебока! Уже и Гаара приехал.
Тело на кровати даже не шевельнулось. По всей видимости, уснул Наруто случайно, просто свалившись от усталости, потому что лежал сверху на нерасстеленном покрывале в одних только домашних брюках. Минато нежно отодвинули от прохода, и в комнату с видом бывалого инспектора полиции вошёл Сабаку Гаара.
- Та-ак, - протянул юноша, подбоченившись, - Узумаки-кун ещё расчудесно дрыхнет, а меня сегодня подняли в половину седьмого, чтобы я, понимаешь, успел на занятия. Ну и где здесь справедливость, дядя Минато?
- Не знаю, - отмахнулся от него возящийся с галстуком мужчина. – Просто разбуди его.
- Да не вопрос!
Гаара дождался, пока он уйдёт, и, подавившись смешком в преддверии хорошей шутки, присел на кровать рядом со спящим другом.
- Слушай, Узумаки, - доверительным тоном начал он, глядя в идеально спокойное полосатое лицо, - ты специально, что ли, живот свой напоказ выставил? Знаешь ведь, что я по нему с ума схожу.
Ответа не последовало: Наруто действительно спал. Иначе как можно было объяснить его нулевую реакцию на палец Гаары, принявшийся самым нахальным образом водить по линиям его татуировки вокруг пупка? Красноволосый, видимо, подобного игнора и ожидал, потому что губы его растянулись в нехорошей предвкушающей улыбочке. Склонившись прямо над животом спящего мёртвым сном, он вкрадчиво и несколько двусмысленно пообещал:
- Ладно, сейчас ты у меня встанешь.
Если от прикосновения пальца блондин не проснулся, то на язык среагировал сразу – вздрогнул от неожиданности и, широко открыв сини очи, ошарашенно уставился на ухмыляющегося приятеля.
- Ты совсем уже охерел, Сабаку?! – заорал не до конца пришедший в себя Наруто, на автомате перебираясь на другую сторону кровати и поджимая под себя ноги.
Его испуг и искреннее возмущение вызвали у Гаары приступ истерического хохота:
- Ну ты смешной, Узумаки!
- Чего смешного, ё-моё?! Ты мне живот облизал!
- Тише, дядя Минато услышит, - шикнул на него всё ещё смеющийся юноша. – Он просил тебя разбудить. По-моему, с заданием я справился на пятёрочку.
- А нельзя было меня более традиционным методом растолкать, нет? – не унимался Наруто. – Ты псих, Сабаку, знаешь об этом?
- Знаю-знаю, Узумаки, давай уже дуй в ванную, нам выходить пора. Ты мне говорил, бабка Тсунаде хотела нас перед парами видеть.
- Уже не успеем, - поднявшись и взглянув на часы, решил блондин. – Бляха-муха, Сабаку, нормально вообще? Взял и живот облизал! И лыбится сейчас, прётся от собственного остроумия!
- Иди уже, возмущённые ты массы, - хихикнул Гаара. – А я пока с твоим папой кофе попью, если он ещё не сбежал на работу.
Минато находился на кухне: допивал чай и разговаривал по телефону. Он, не прерывая беседы, сделал приглашающий жест другу сына и протянул ему чашку с уже готовым кофе.
- Слушайте, дядя Джирайя, ну имейте совесть, в конце концов, - с укором в тоне возразил он собеседнику. – Ведёте себя, как последняя сволочь: и тёте Тсунаде не даёте счастливой побыть, и предложить ей ничего серьёзного не хотите… А любовь вашу делить на тридцать два надо!.. Вот когда надумаете что-нибудь, тогда и звоните, а мне на работу надо идти. До свиданья. – Он сбросил вызов, сунул телефон в карман и обратился к Гааре: - Ну что, разбудил?
- А как же! – хмыкнул в ответ тот. – Как миленький проснулся.
Минато благодарно похлопал его по плечу:
- Спасибо, а то я его ну никак добудиться не мог! Есть у меня подозрение, что он всю ночь какой-то фигнёй страдал за компьютером, потому что когда я зашёл к нему часов в семь, экран был включён.
- Странно, - удивился Гаара, - не в его характере вот так ночь просиживать за ничегонеделанием.
Мужчина только отмахнулся:
- Мальчишка он ещё. Тсунаде приходила вчера, сказала, опять вы на этой неделе прогуливали. Ну ладно мой оболтус, но ты, Гаара, ведь более сознательный! Уже май, скоро зачёты, потом экзамены. Сам понимаешь, чем ваши прогулы могут грозить.
Красноволосый скрестил руки на груди, состроил вид очень умного человека и взялся рассуждать:
- Понимаете, дядя Минато, все студенты немного сходят с ума ближе к концу учебного года: совсем скоро лето, заслуженный отдых, и нам, молодёжи, уже хочется, чтобы всё это счастье поскорее настало. Отсюда и нежелание напрягаться и учиться. У нас с вашим Наруто сейчас именно такое настроение: хочется забить на учёбу и просто наслаждаться жизнью днями напролёт. Друзья, кстати, наши в июне женятся, Узумаки рассказывал?
- Гот и байкерша? – уточнил Минато.
- Они самые. Ну так этим двоим точно сейчас не до учёбы, вот они нас своей предсвадебной эйфорией и заражают. Воздушно-капельным путём.
На лестнице послышались шаги, и вскоре к ним присоединился уже умытый, одетый и причёсанный Наруто. Специально отодвинув свой стул подальше от Гаары, он шёпотом пригрозил:
- Ещё раз так надумаешь разбудить – я тебе башку твою крашеную откручу, понял?
Тот расплылся в ухмылке:
- И тебе доброго утречка, мой невыспавшийся друг Узумаки. Быстренько завтракай и пошли уже, а то опять опоздаем.
- Кстати, мальчики, - вспомнил уже собирающийся уходить Минато, - вы сегодня свою Загульную Пятницу тут отмечаете или гулять куда-то идёте?
- Гулять, - с набитым ртом ответил Наруто, отчего слово прозвучало как «бря».
Все, впрочем, его поняли, потому что растерявший всё своё удальство Гаара удивлённо хмыкнул:
- Гулять? Куда? И почему я ничего не знаю?
- Сюрприз, - коротко пояснил блондин, поспешно запихивая в себя оставшуюся на тарелке снедь. Закончив, он поднялся: – Всё, помчали.
Когда друзья уже обувались в прихожей, до них донёсся запоздалый упрёк из кухни:
- И к деканше зайдите, балбесы вы!
- Узумаки, - шепнул Гаара. Наруто вопросительно мугыкнул, не отрываясь от зашнуровывания высоких ботинок. – Мы же не будем портить себе настроение бабкой Тсунаде с утра пораньше, правда?
- Конечно, не будем, Сабаку, думай головой, а не чем ты там обычно думаешь, - таким же шёпотом бросил ему парень, а отцу крикнул: - Зайдём обязательно, па! Хорошего дня, счастливо!
Дверь за друзьями закрылась, и их сдавленные смешки послышались уже на лестничной площадке.
Пару минут спустя в прихожую зашёл недовольно хмурящийся Намикадзе Минато и принялся одеваться, бормоча себе под нос:
- Зайдут они. Как же.

***
Орочимару открыл дверь своим ключом и кивком приказал Кабуто следовать за собой. Вместе они прошли по недлинному коридорчику и вышли в обширную гостиную. Все большие квартиры, в которых живёт только один человек, со временем покрываются налётом его одиночества, смотреть на такие жилища становится грустно. Квартира Джирайи исключением не являлась.
Учёный окинул своим внимательным взглядом беспорядок, царящий в комнате, затем повернул голову в сторону помощника: тот, не задавая лишних вопросов, выступил вперёд и принялся собирать усеивающие невыметенный пол пустые бутылки. Из гостиной вели двери в три разные комнаты. Орочимару вспомнил, что в одной из них очень давно, лет двадцать назад, жила молодая семья, Минато и Кушина. Хорошие люди. С Минато он до сих пор иногда виделся, а вот Кушина умерла. Что ж, хотя бы сына родила, отцу отрада.
Будучи другом Джирайи уже больше тридцати лет, Орочимару прекрасно знал, где и в каком состоянии его сейчас можно было найти. Оставив уборку на Кабуто, он прошёл мимо спальни, обставленной безвкусно и дорого специально с целью привлекать дешёвых женщин, и остановился возле небольшой и неказистой двери, ведущей в кладовое помещение.
- Джирайя.
Ответа, конечно же, не последовало.
За годы знакомства Орочимару разучился церемониться со своим проблемным товарищем, которого не раз приходилось вытаскивать из всяческих передряг, и отворил дверь без спросу. Хозяин квартиры, бледный, осунувшийся, полулежал во тьме на каком-то заполненном тряпьём ящике, распространяя вокруг себя тяжёлый запах алкоголя и рвоты.
Орочимару взглянул на включатель, затем снова на полумёртвого приятеля и решил, что свет всё-таки лучше не включать.
Когда в жизни Джирайи наступал какой-то очередной напряжённый момент, он, вместо того чтобы бороться и справляться со своими проблемами, вначале пытался переложить их на плечи ближайших друзей, а если это не помогало или они ему отказывали, что случалось чаще, закрывался в своей огромной пустой квартире, напивался до потери памяти, а потом, по большей части уже на четвереньках, добирался вовсе не до кровати, а до кладовки, и там переживал все ужасы похмелья. Орочимару имел собственную теорию насчёт этой самой волшебной комнатушки: в ней были собраны все вещи, хранившие в себе воспоминания детства, проведённого вдвоём с подружкой Тсунаде, юношества, пережитого уже втроём, и, наконец, молодости – в особенности, наверное, тех нескольких лет, что Джирайя и Тсунаде прожили вместе как муж и жена. Трезвый Джирайя ещё мог успешно обманывать себя насчёт того, что доступные женщины – как раз то, что ему необходимо, но для человека, находящегося в состоянии сильного алкогольного опьянения, невозможно скрыть истинные чувства даже от себя. Вероятно, поэтому бесчисленное число раз Орочимару приходилось вытаскивать своего друга из тёмной пропылённой кладовой и, кряхтя и матерясь, взваливать его безвольное тело на кровать.
Учёный присел на корточки рядом с другом и позвал:
- Джирайя.
Опухшие, покрытые мелкими морщинками веки приоткрылись, мутные глаза с испещрёнными красными нитями-капиллярами белками уставились на незваного гостя.
- Вставай, Джирайя, - стараясь звучать мягко, принялся уговаривать его Орочимару. – Идём, нужно уложить тебя на нормальную кровать. Поспишь, отдохнёшь, а вечером я вернусь, и мы с тобой поговорим.
Сухие полные губы, целовавшие десятки, если не сотни женщин, разомкнулись, зазвучал надтреснутый голос:
- Минато тоже отказался помочь… Сказал, я ей счастливой побыть… не даю…
Тонкие черты Орочимару смягчились, он, забыв об опрятности, опустился рядом с другом прямо на грязный пол и осторожно приобнял его за плечи.
Джирайя зажмурился, словно от боли, сдул нечёсанную седую прядь с лица:
- И что мне теперь делать? Она, наверное, уже дату назначила, платье свадебное примеряет… Моя Тсунаде-химе…
Орочимару подавил в себе подступающий к сердцу гнев. В конце-то концов, кто виноват в том, что его любимая женщина выходит за другого? Кто, кроме него самого? Она столько лет ждала его, надеялась, что он изменится, образумится, а он как с ней обращался всё это время? Веру её только укреплял своими «Тсунаде-химе», а сам трахался направо и налево, как какой-то…
Но нельзя об этом думать. Прямо сейчас Джирайе необходимо вовсе не осуждение, а помощь и поддержка, и он, как хороший друг, должен её оказать.
- Вообще-то я планировал сказать тебе кое-что очень важное сегодня вечером, - заговорил он, осознавая, насколько холодно звучит его голос, и не в силах добавить в него хотя бы каплю тепла. – Но, так и быть, скажу сейчас. Джирайя, я неоднократно спрашивал у тебя, почему ты не хочешь создать нормальную семью с Тсунаде, и ты каждый раз отвечал мне одно и то же, только разными словами. Ты боишься навеки привязать себя к одной женщине, потому что считаешь, будто твоё призвание – писать романы для взрослых, а без полевых исследований это осуществить невозможно. То есть, ты считаешь, что все эти отвратительные залапанные бабы – твоё истинное вдохновение.
Лицо Джирайи не выражало ничего – чистый лист; помятый немного, давно уже не белый. Но слушал он при этом очень внимательно. Орочимару повертел в руках найденную рядом со своим ботинком ленточку насыщенного синего цвета. Ему было известно, откуда она взялась у писателя. Когда-то, ещё в младшей школе, Тсунаде-чан пришла на занятия с двумя замечательными хвостиками, перевязанными удивительно красивыми синими ленточками. Джирайя, удалой парень, заводила, поспорил с приятелями, что выкрадет у неё одну из этих атласных полосочек, да так ловко, что она и не заметит. Позже оказалось, что девочка заметила и наподдала воришке так, что у него даже выпало два молочных зуба, а медсестра потом долго ругалась на гендерные мутации, прикладывая к кровоточащим ранкам во рту у пострадавшего ватные тампоны. С того памятного удара в челюсть началась их дружба. Тсунаде не знала, что у Джирайи до сих пор хранится её ленточка. С другой стороны, подумалось Орочимару, ему тоже не было известно, что у Тсунаде-химе дома, в отдельной шкатулочке, что спрятана далеко в полочке туалетного столика, лежит точно такая же ленточка, хранящая в своём синем атласе столько далёких воспоминаний...
От столь чудовищной глупости двух влюблённых людей хотелось рыдать в голос и рвать на себе одежду. Возможно, будь Орочимару менее хладнокровным, он бы так и делал. Но он был учёным, его женой была наука, а сестрой – логика. И логика подсказывала, что выражение собственных эмоций в этой ситуации никак не поможет. А ситуация была – серьёзнее некуда.
- Я вот что сказать тебе хочу, Джирайя. К этой женщине ты уже давно привязан, всю жизнь ты к ней привязан, а она – к тебе. Поэтому если она сейчас разорвёт эти узы, если решится отдать своё будущее другому, ты никогда уже не заполучишь её. Никогда не почувствуешь себя вновь целым, потому что твоя половинка покинет тебя.
Он поднялся, отряхнул на себе костюм и, чувствуя на себе колючий взгляд друга, подошёл к другому концу обширной кладовой – к маленькому старому столу, за которым Джирайя написал свои первые строки как писатель. Орочимару знал, где искать: верхний ящик, пошарить справа. Большая лохматая пачка старых бумаг, исписанных вручную.
Пачка приземлилась на коленях у Джирайи. По лицу учёного прошла волна скорби напополам с отвращением.
- Вот твоё истинное призвание, а не то, чем ты полжизни занимался. Этот роман, который ты придумал, и есть твоё призвание, а Тсунаде – твоё вдохновение. Вспомни. Вспомни, зачем вообще начал эту гадость писать. Чтобы заработать деньги для издания настоящих книг.
Значимые слова кончились, а повторяться Орочимару не любил, поэтому он направился к выходу, всё ещё чувствуя энергетику от собственных речей, пронзающую пространство, однако у входа всего на секунду задержался, чтобы бросить через плечо:
- Делай выводы. Я вернусь вечером.

***
От мысли, что она не пошла сегодня на работу, становилось ужасно неуютно. Чтобы немного приглушить голос совести, Темари достала из сумочки зеркальце и в который раз за последний час взглянула на себя. Да уж, три часа, убитые в салоне красоты, определённо того стоили: она не могла припомнить, когда ещё выглядела настолько шикарно.
«У вас такие восхитительные волосы! – не уставал повторять парикмахер, возящийся с её причёской в салоне. – И сами вы такая… такая – ну прелесть просто!».
Глядя на себя сейчас в зеркальце, Темари согласилась с очарованным мужчиной: природные данные у неё действительно были что надо. Неудивительно, что этот придурок Шикамару целый год за ней бегал, как на поводке – влюбился по уши.
Мальчишка ещё.
«И не для него я всё это делала, конечно! – в который раз за сегодняшний день уверила себя девушка, упрямо поджав тонкие губы. – А для себя! Не каждый день на свидания хожу, в конце концов».
У Сабаку Темари никогда не было недостатка в поклонниках: ещё в средней школе её заваливали приглашениями в кафе или в караоке-бар, а особо находчивые притворялись глупцами и просили помочь с заданиями. Не желая выносить подобного напора со стороны противоположного пола ещё и в старшей школе, красивая девчонка научилась отшивать настойчивых ухажёров острословием, вместо этого сосредоточившись на действительно важных для неё вещах. За годы обучения в университете светловолосая красотка позволила себе всего пару раз увлечься парнями, но строго следила за тем, чтобы не влюбиться – это в её планы не входило.
Канкуро, будучи преемником отца, относился к делам сердечным точно так же, хотя и имел возможность чуточку расслабиться – в конце концов, ему не нужно было зарабатывать себе статус, он был с ним рождён.
Темари покосилась на вибрирующий телефон в левом кармане голубых джинсов, затем взглянула на элегантные золотые часики: так и есть, прошло ровно семь минут с последнего звонка Канкуро, стало быть, это снова он.
Она уже давно заметила интересную тенденцию: если Канкуро срочно нужно было поговорить с кем-то, он названивал этому человеку с периодичностью ровно в семь минут, которые он тратил на прокручивание в мыслях всех возможных вариантов, почему трубку не поднимают. Неоднократно ей приходилось наблюдать подобную картину «Семь минут - и я звоню опять», когда брат пытался дозвониться до загулявшего где-то Гаары, и вот теперь она сама стала жертвой телефонной атаки брата.
До начала фильма, на который они с Шикамару договорились сходить, оставалось ещё десять минут, её не-совсем-но-что-то-вроде парня было пока что не видать, поэтому Темари всё же решила ответить на звонок.
- Канкуро, я занята.
На том конце поражённо молчали около трёх секунд, после чего понеслось:
- Да.. да что это значит, Темари?! Ты где?! На работе дурдом! Отец из меня кровь пьёт! А тебя нет!
Когда брат злился, то часто говорил отрывочно и бессвязно. Темари сдвинула брови.
- Нет – значит, дела поважнее нашлись.
- Да как это?! Ты где?
- Не твоё дело. – Раздражение разливалось по телу, вызывая внутреннюю дрожь. – Вот малой у нас ещё несовершеннолетний, его и контролируй, сколько влезет, а меня оставь в покое. Ясно?
Её ядовитый выпад встретили молчанием, затем на том конце провода раздались приглушённые голоса.
«Наверняка с Абураме этим советуется, - догадалась Темари. - Вот же друзья не разлей вода. Тьфу».
Вскоре с ней вновь заговорили, на этот раз в гораздо более спокойном тоне:
- Ладно, делай, что хочешь, я скажу, что ты заболела. – За этим последовала долгая пауза, после которой Канкуро заговорил уже совершенно спокойно: - Я поговорить с тобой хотел.
Между братом и сестрой, в силу их тяжёлых характеров, нередко возникали напряжённые разговоры вроде этого, по уровню накала чувств до ссоры не дотягивающего, поэтому к быстрой перемене тона беседы привыкли оба – кроме того, у Темари и Канкуро никогда не получалось долго злиться друг на друга.
- Хорошо, вечером, - пообещала девушка и положила трубку.
Что ж, по крайней мере, во время сеанса её телефон не будет разрываться от звонков взволнованного брата. Уже хорошо. А ещё лучше было бы, если бы её кавалер наконец-то явился, а то времени до начала фильма оставалось совсем мало.
Нара Шикамару хоть и вполне можно было назвать парнем неглупым, однако его неорганизованность и лень, достигающие попросту катастрофической концентрации, перекрывали многие положительные моменты его характера – его доброту, к примеру, или его премилую робость в её обществе.
За неделю телефонного общения с ним Темари поняла, что её одновременно раздражает и привлекает этот мальчишка. Он был полнейшей её противоположностью – никаких конкретных целей в жизни, никакого стремления стать лучше, достигать, побеждать. Куда там! Шикамару все эти вещи казались слишком проблематичными, чтобы тратить на них время – с гораздо большим удовольствием он убивал часы на наблюдение за облаками (какая глупость!), сон, игру в го или общение с друзьями.
Нара Шикамару был ужасным лентяем. Ну почему именно его Господь наделил гениальностью? Зачем она нужна ему, гениальность эта? Ему лень даже найти ей какое-нибудь общественно полезное применение.
И, тем не менее, парнем он был очень хорошим. Вот только если бы не опаздывал ещё на первые свидания…
Сеанс начался, площадь возле кинотеатра опустела, и Темари почувствовала себя очень глупо, оказавшись внезапно в таком очевидном одиночестве. Хотелось позвонить Шикамару, выяснить, где он, когда придёт и избавит её от этого неуютного чувства. Но звонить парню первой? Приличная девушка никогда не станет этого делать, даже в чрезвычайных ситуациях вроде этой. Поэтому всё, что оставалось делать, это стоять с гордо вздёрнутым подбородком, поливать ледяным равнодушием заинтересованные взгляды проходящих мимо мужчин и изо всех сил удерживать внутри рвущуюся наружу обиду.
Прошло ещё десять минут. Прошло двадцать. Тридцать.
Когда Шикамару всё-таки явился, опоздав на сорок минут, девушка уже готова была наплевать на прекрасный макияж и расплакаться. В мятой рубашке и с кое-как завязанным галстуком, запыхавшийся и непричёсанный, опоздавший кавалер подбежал к ней и, борясь с отдышкой и бешено жестикулируя, принялся что-то нечленораздельно объяснять.
Но Темари даже не старалась слушать. Вместо этого она холодно, будто со стороны, наблюдала за тем, как обида в её сердце поглощается слепым огнём гнева, и от этого становится сильнее, обретает разрушительную мощь.
«Он опоздал, - стучало в висках ледяной констатацией, - он выглядит, как дерьмо, он не сделал мне ни одного комплимента».
Перед мысленным взором пролетели вчерашние переживания насчёт предстоящего свидания, сегодняшние часы, проведённые в салоне красоты, сорок минут позорного одиночества в ожидании – и всё это ради чего? Ради этого… этого…
Темари выхватила из рук у парня два билета, уже совершенно бесполезных, разорвала их напополам и швырнула клочки ему в лицо.
Хотелось продемонстрировать ему всю ширину своего лексикона матерных слов, хотелось схватить обидчика за уши и хорошенько потаскать, хотелось закатить скандал, надавать по щекам веером, подвесить за галстук на ближайшем дереве, хотелось уничтожить…
Вместо этого она попросту развернулась и быстрым шагом удалилась. Он не побежал за ней следом – или был чересчур шокирован, или гениальные мозги наконец-то заработали и подсказали: девушку сейчас лучше не трогать.
Темари не поехала на работу – направилась прямиком домой, по дороге каждую секунду ожидая, что из глаз потекут слёзы.
Но слёзы так и не пришли.

***
- Итак, господа, - Такэо-сан прикрепил на доску вырезку из утренней газеты со статьёй, именуемой «Убийца всё ещё на свободе, полиция бездействует», - должен сказать вам, что чёртовы журналюги правы. Расследование стоит на месте. – Он прищурился, сдвинул густые седые брови, вглядываясь в мелкий газетный шрифт. – Вот они тут пишут, что мы только и сделали полезного, что усилили охрану опасных районов, но в остальном… И они недалеки от истины.
Итачи покосился на пустующее кресло рядом со своим – Кисаме-сан опаздывал на собрание, задерживаясь в управлении безопасности. Вот бы он поскорее вернулся! Даже после двух лет совместной работы ему всё равно было несколько неуютно оставаться наедине со старшими сотрудниками, не чувствуя при этом молчаливой поддержки своего напарника. В присутствии Кисаме-сана никто не смел показывать истинное отношение к малоопытному детективу – все, как полагается, натягивали фирменные улыбки и с очень внимательным видом слушали его предложения. Итачи понимал, что их внимание, как и эти фальшивые улыбки, совершенно лишено смысла и являлось в некотором роде даже оскорблением его достоинства, но всё-таки быть окружённым бутафорским уважением нравилось ему больше, чем выносить откровенно презрительные взгляды.
В руках он нервно теребил тоненькую синюю папку со своим докладом, в котором кратко было изложено всё, что ему удалось узнать от Орочимару, также там находился составленный учёным психологический портрет убийцы. Никто, кроме Кисаме-сана, не знал о его сотрудничестве с бывшим криминалистом, поэтому волнение сдавливало горло: настроение собрания не предвещало положительных отзывов, а Кисаме-сан, будто специально, всё не приходил и не приходил!..
- …они уж точно что-то должны знать, - продолжал тем временем Такэо-сан, глава отдела и самый старший член в команде. Итачи, заметив его неодобрительный взгляд, отложил папку в сторону и покорно сложил руки на коленях, чтобы не было соблазна начать теребить в руках что-нибудь ещё – его волнение всегда выдавала эта глупая привычка. – Но эти мальчишки-проститутки с полицией на контакт идти не желают, боятся и ненавидят нас. Любопытно, господа, что они-то как раз больше всех и подходят под портрет жертвы. Я больше чем уверен, что кому-нибудь из них может быть что-то известно. Пропадали ли приятели, попадался ли подозрительный клиент с садистскими наклонностями – любая информация была бы кстати. Но добровольно они нам ничего не расскажут. Остаётся только…
Кобаяси, детектив, сидящий справа от Итачи, по-тараканьи зашевелил своими тоненькими усами, смотрящимися на его традиционном японском лице довольно глупо, и протянул:
- Подослать к ним кого-нибудь из наших?
Старик Такэо указал на него карандашом и кивнул:
- Именно, Кобаяси. Именно.
Его колючий взгляд, цепкий, как у тренированной хищной птицы, впился в Итачи, да так крепко, что молодой человек даже чуть вздрогнул. Кобаяси, не прекращая шевелить своими усами, тоже уставился на него, остальные присутствующие, смекнув, что начальник задумал что-то, связанное с младшим сотрудником, не преминули последовать его примеру. Итачи почувствовал, как плечи опускаются сами собой, и заставил себя сесть ровно и приподнять подбородок – каким бы деморализующим ни был взгляд старика Такэо, необходимо было сохранять внешнее достоинство.
Ведь он Учиха.
- Итачи-кун, - в наступившей тишине голос Такэо-сана прозвучал особенно зловеще, - а ведь ты из нас лучше всех подойдёшь для подобной работёнки, не так ли?
Боковым зрением парень отметил, как усики на лице Кобаяси зашевелились активнее. Это раздражало.
- Ты молодой, красивый, - вкрадчиво продолжал глава отдела, - и у тебя, уверен, если постараешься, получится вписаться в то общество. А что? Почему бы тебе не попробовать, а, Итачи-кун? А то засиделся, наверное, за бумажной работой. Хошигаке-сан ведь в своё время тоже под прикрытием работал, и вот, видишь, Акацуки прикрыл, да. Что скажешь?
Итачи почувствовал, как во рту внезапно пересохло. Мысленно он видел себя с достоинством поднимающегося на ноги, глядящего на подлого старика сверху вниз со смесью оскорблённого достоинства и мягкого презрения. Воображаемый Итачи во всеуслышание произнёс разрушительную речь, не сводя со старика пылающего взгляда, и, чувствуя молчаливую поддержку сотрудников, вышел из комнаты – идеально гордый, настоящий Учиха.
В реальности же всё выглядело не совсем так красиво, как в мире его фантазий. Вернее, совсем не так красиво. Итачи поймал себя на том, что крепко-крепко сжимает челюсти, а мышцы ног напрягаются, играют под кожей, готовые в любой момент…
Но команды действовать так и не поступило.
Между Итачи и Такэо-саном выросла широкая фигура в сером костюме:
- Итачи не будет этого делать.
Молодой человек, не веря в реальность происходящего, поднял голову. Хошигаке Кисаме даже не повернул головы на собственное имя, произнесённое шёпотом. Его внимание было полностью сосредоточено на начальнике отдела.
Такэо Шиндо по-черепашьи вытянул вперёд голову – при этом его тонкая жилистая шея уродливо напряглась, – затем чуть склонил её набок, приняв свою излюбленную позу, среди сотрудников известную под названием «Не сильно-то верится».
Итачи опасливо сглотнул: холодный комок неприятного предчувствия зашевелился внутри. Он судорожно схватил в руки свою драгоценную папку и сжал её в руках что было силы, строго приказав себе: «Не вмешивайся».
- То, что вы предлагаете, - продолжил ровным спокойным голосом Кисаме-сан, - слишком опасно. Учиха Итачи находится под моим непосредственным патронированием, и я могу решать, отпускать его на подобные авантюры или нет. Так вот, Такэо-сан, я решаю: не отпускать. Я не разрешаю Итачи принимать участие в подобных рискованных операциях.
Отзвуки этих слов забухали в голове тяжёлым грузом и накрыли жгучей волной стыда и обиды. Итачи почувствовал себя совсем маленьким и ничтожным, таким беззащитным и молча глотающим слёзы, потому что если отец увидит, увидит, что он, Учиха, плачет…
«Я держусь, - запричитал он про себя спасительную мантру, - я держусь. Не разрешает он мне… Я держусь, держусь, держусь».
Старик Такэо изобразил на своём сером от старости и бесконечного количества выкуренных сигарет лице неповторимую комбинацию псевдоискреннего изумления и поддельно-глубокого уважения. Старый лис был мастак в таких делах, поэтому и держался на этом посту так долго – слишком умело менял маски.
- Вот, значит, как, Хошигаке-сан? – Его ястребиный взгляд упёрся в Итачи, не преминув отметить и его плотно сжатые челюсти, и побелевшее от ярости лицо, и угрожающе сдвинутые брови. – Ну, раз вы, Хошигаке-сан, так решили, раз не отпускаете вашего Итачи, то что уж мы можем поделать! Да, ребята?
Кобаяси снова активно затараканничал усиками, добавив к этому ещё и покорное блеяние, остальные, сидящие за спиной Итачи, забасили нестройным хором о своём согласии.
Твердя про себя: «Я держусь» с утроенной скоростью, молодой детектив обернулся посмотреть на лица сотрудников. На каждом из них было написано то, что невозможно спутать ни с чем, – презрение.
Именно в этот момент что-то внутри него сломалось. Позже, вечером, переживая заново эти события, Итачи понял, что им руководствовалась не только слепая ярость или обида – наружу вылилось напряжение последних дней, проблемы с отцом, волнения из-за неуважительного отношения на работе, уязвляющего гордость. Всё это, ранее непостижимым образом удерживаемое внутри каким-то барьером, в один миг попросту смешалось, и чаша терпения, не выдержав напора, не просто переполнилась – разбилась.
Если бы на его месте был Саске, тот бы уже или облил всех ядовитой словесной грязью, или творил бы какие-то безумства. Но Итачи всегда считался более хладнокровным из братьев, поэтому его хватило на то, чтобы вежливо попросить «Хошикаге-сана» поговорить с ним наедине в его кабинете и, напрочь игнорируя заинтересованно-насмешливые взгляды опытных коллег, покинуть конференц-зал, сжимая в руках папку с докладом.
Многие люди, находясь в бешенстве, начинают орать бессмысленные обвинения, угрозы, оскорбительные слова. Итачи, никогда за свою жизнь не испытывающий ярости такой устрашающей интенсивности, не повысил голос – наоборот, он его понизил до сочащегося ядом шёпота.
- Не могу поверить, что вы это сделали.
Кисаме-сан, серьёзный, собранный, элегантный в своём дорогом сером костюме и с проблесками ранней седины в волосах, скрестил руки на груди и спокойно уточнил:
- А что я сделал, Итачи?
На миг подавившись удивлением от такого искреннего непонимания, молодой человек продолжил:
- Унизили перед всем коллективом, вот что. Растоптали то незначительное уважение, которое они ко мне питали. Уничтожили меня в их глазах. И даже этого не заметили. Не могу, блядь, поверить…
- Следи за своим языком, - на автомате поправил его старший мужчина, но когда спохватился, было уже поздно – Итачи понесло.
- А вот и не буду я за ним следить, уважаемый Хошигаке Кисаме-сан! Знаете, почему? Потому что, уважаемый Хошигаке Кисаме-сан, вы для меня теперь не существуете. Раз я, по вашему мнению, непригодная для своей работы подстилка, которую нужно держать возле себя и ни за что не отпускать дальше двух метров, раз вы хотите, чтобы все в отделе продолжали смотреть на меня, как на бездарность, получившую свой пост только из-за того, что даю кому надо… - Голос предательски задрожал, и оба это почувствовали. Итачи замолчал на пару секунд, стараясь взять себя в руки, затем сдавленно продолжил: - …Я лучше уйду и откажусь от своей мечты, чем буду продолжать позволять втаптывать себя в грязь.
Поклонившись, как подобает младшему сотруднику, он на деревянных ногах вышел, чувствуя на себе тяжёлый взгляд Кисаме-сана, но зная – ни за что не обернётся.
Оставаться дальше в офисе не имело смысла. Он планировал показать Такэо-сану и остальным их с Орочимару наработки, в том числе интересные результаты анализа, который учёный-криминалист назвал реконструкцией преступной личности, но возвращаться сейчас на заседание не представлялось возможным.
«Хорошо, что сегодня пятница», - давя на кнопку лифта, размышлял молодой Учиха. Многие полицейские, даже несколько из криминального, умудрились улизнуть пораньше с работы в условиях усиленного патрулирования. В вестибюле ему встретилась неизменная парочка, Изумо и Котетсу: два закадычных друга, неразлучные ещё со времён совместного обучения в полицейской академии, спорили на очередную бытовую тему. Возле главного входа красавица Куренай обнималась со своим женихом из го-салона, в одной руке у вечно курящего мужика был зажат огромный букетище с цветами.
Итачи отключил телефон на всякий случай, хотя знал: Кисаме-сан, более мудрый и уравновешенный, подождёт, пока он остынет, и только тогда позвонит. Уже пройдя около половины пути до дома, он вдруг осознал, что буквально несётся по улицам и от этого ужасно вспотел. Пришлось снять пиджак и заставить себя сбавить темп. По ходу в сознании всплыла досадная догадка, что он забыл свою драгоценную папку с наработками на рабочем столе, а ведь они с Орочимару-сама договаривались о встрече завтра, нужно было подготовиться, самому кое-что посмотреть, подчитать… Но не возвращаться же в офис, в самом деле.
Дома оказался только отец. Мама, если верить оставленной на холодильнике записке, находилась на собрании клуба жён полицейских, а Саске наверняка ещё работал. Фугаку, апатично глотающий кофе в абсолютной тишине кухни, всего один раз поднял на сына взгляд, но тут же его опустил, потянувшись за сигаретной пачкой. Итачи, почувствовав неладное, присел напротив и тоже достал сигарету. Ссориться с отцом сейчас не хотелось, но он боялся, что если останется один, полезут воспоминания о гнусной ссоре, а думать об этом сейчас было попросту тошно.
Фугаку окинул его тяжёлым взглядом, после чего констатировал почти разочарованно:
- Ты ещё и куришь.
Итачи кивнул.
- Отлично… Чего ещё я не знал о собственном сыне? – Старший Учиха раздосадованно бросил начатую сигарету в гущу кофейной чашки. – Мало того, что пед… гомосексуалист…
- Педераст, папа, педераст, - сам н зная, почему, подправил его Итачи, и внезапная весёлость разлилась где-то в районе макушки, и со страшной силой захотелось хулиганить. – А ещё нас называют пидорами, членососами, педиками, голубыми, мужеложцами (но это литературно) и ещё парочкой нелестных эпитетов, которые, думаю, и без того тебе известны. Да, я из таких. У меня никогда не было девушки, и хотя за всю жизнь я был только с одним мужчиной, что для геев нехарактерно, всё-таки я на сто процентов педик. Можешь от меня отказаться, если тебе от этого станет легче.
По мере произнесения этой абсурдной тирады Итачи становилось всё веселее и веселее. Хотелось прямо сейчас, в этот самый момент говорить отцу всё, как есть, не боясь оскорбить его или вызвать его недовольство – не боясь ничего вообще. Самопровозглашённая вседозволенность вскружила голову, и появился соблазн смеяться в лицо врагам и неудачам – такая себе опасная эйфория.
Лицо Фугаку посерело, уголки губ опустились, образовав вокруг рта старящие морщины.
- Что ты мелешь?
Итачи изящно, как ему показалось, выпустил дым изо рта, его лицо искривила саркастичная усмешка:
- Просто говорю правду. Я ведь понимаю тебя, отец, прекрасно: старший сын, надежда семьи, оказался голубым, всё пропало, бла-бла-бла. Большинство мужчин традиционной ориентации склонны считать нас чуть ли не недочеловеками, каким-то особым, мутированным подвидом, слабым и недостойным уважения. Наверное, это нормально. Я не знаю, не мне об этом судить…
- Прекрати!
Итачи замолчал, так и не закончив предложения, и с открытым ртом уставился на отца. Возможно, освещение сыграло шутку, возможно, это был просто обман зрения, но ему показалось, будто зрачки у Фугаку порвали грань радужки и их чернота разлилась по белкам. На миг всерьёз испугавшись, он отшатнулся, чуть было не рухнув вместе с табуретом на пол, но вовремя взял себя в руки.
Всего лишь обман зрения. Отец был попросту невероятно зол.
Как и младший сын, Фугаку имел нехорошую привычку скрежетать зубами в моменты особо сильного душевного расстройства, а нынешняя ситуация как нельзя лучше подходила под это определение. Голос мужчины стал ниже, глубже. Перед внутренним взором Итачи невольно всплыл образ затишья перед бурей.
- Хватит уже паясничать. – Отец достал новую сигарету из мятой пачки, закурил. – Думаешь, мне приятно постоянно слышать от других Учих, мол, смотри, Фугаку, затёк твой пошёл, когда свадьба и тому подобные шуточки? Думаешь, это легко, Итачи?
И тут… Будто внутри лопнул воздушный шар – всю напускную весёлость куда-то унесло, осталась холодная пустота. Однако гнев и обида – на себя, на Кисаме-сана, на сотрудников, на тупоголовых родственников – никуда не делись.
Фугаку неспешно облизал пересохшие губы, сделал глубокую затяжку, наверняка обдумывая, как говорить с сыном так, чтобы он понял.
- Пойми, Итачи, - решившись, принялся он пояснять, - Учиха – клан традиций. Чтобы называться Учихой, недостаточно им родиться. Мы всегда держались вместе, друг за дружку, и придерживались строгих правил. Одно из этих правил – сплочённость. Понимаешь?
Итачи кивнул и открыл рот, чтобы возразить, но отец ему такой возможности не предоставил. Его голос стал нервным, дёрганым:
- Мы не выскакиваем из строя с криками: «Смотрите, я другой, я не такой!». Нет! Это недопустимо! Учихи сильны, потому что едины, а ты, Итачи, раскалываешь это единство. А если другие, из молодых, тоже начнут делать, как ты? Представляешь, что будет? Ты же убьёшь наши веками сохраняемые традиции, убьёшь свой клан, понимаешь ты хоть это или нет?!
- А как же дядя Обито? – не удержался и всё-таки перебил его Итачи. – Дядя первым, ещё до меня «вышел из строя», как ты говоришь!
- Да оба хороши! – рявкнул отец, грохнув по столу кулаком с такой силой, что стоящие на нём пепельница и чашки подпрыгнули и жалобно звякнули. – Обито выбрал другой путь, но и заплатил за это! Его теперь весь клан за своего не держит, только я вот да Микото! Кроме того, Обито мне не сын! Он взрослый мужик, делает, что хочет!
- А я, значит, не взрослый!
- А ты слюнтяй ещё! Глупый! О себе только и думаешь!
Отец продолжал выкрикивать обидные слова, но Итачи едва ли слушал – он уже мчался в прихожую, насаживал на ноги туфли, нервно поворачивал в двери ключ…
Очнулся он уже на улице.
«Что я наделал? – хлестнуло реальностью по сознанию. – Во второй раз за день сбежал. И куда теперь идти, как быть?».
Боясь, что отец побежит следом, он поспешно двинулся по улице – без особой цели, просто чтобы уйти подальше от дома.


***
У Сабаку Гаары и Узумаки Наруто за годы дружбы образовалось достаточно много традиций и незначительных личных праздников – на первый взгляд, совершенно ненужных и даже немного глупых, однако, несмотря на это, имеющих для обоих огромное значение.
К примеру, традиция дарить друг другу на дни рождения не только что-нибудь смешное и чаще всего бесполезное, как всем остальным - парочка имела скандальную славу любителей идиотских подарков, - а непременно добавлять к этому всему бонус – желание. Всё началось с самоуверенного: «Что угодно загадывай, всё выполню, но только одно желание!», произнесённого на пятнадцатилетии Гаары осоловевшим Узумаки. Дождавшийся октября Сабаку припомнил другу его оригинальный подарок: «Ну а теперь ты загадывай. Всё что угодно выполню».
С тех пор традиция прижилась. Благодаря своему собственному изобретению, Наруто в последние годы пришлось проделать несколько безумных вещей, впрочем, в долгу он не остался – Гааре тоже было непросто исполнять желания богатого на выдумки блондина.
Все в их компании считали этот обычай крайне милым и постоянно выпытывали, что же загадывали друг другу лучшие друзья; ответа, однако, они так и не дождались – традиция потеряла бы свою пикантность, стань тайное явным.
Когда Гааре наконец-то позволили снять повязку с глаз и он смог увидеть, куда его завезли, ему припомнился последний свой день рождения и желание, которое он тогда загадал Наруто: «Удиви меня». Задание могло показаться простым, но только на первый взгляд: ведь если устроить что-нибудь фееричное и со стриптизёрами, можно было запросто переборщить, а если, наоборот, не особо изощряться, исполнение желания скатилось бы в банальность. Наруто выкрутился: выкрав именинника тайком от всех друзей, заставил завязать глаза и повёз в другой конец города, на одно памятное для них обоих место…
«Только в тот раз была зима, всё замело снегом, - вспоминал Гаара, оглядываясь. – Мы еле нашли то место. Промёрзли до нитки».
- Слушай, Узумаки, - задумчиво протянул он, обращаясь к отпустившему таксиста и теперь поравнявшемуся с ним блондину. – Сегодня ведь не мой день рождения. Зачем ты меня сюда привёз?
- Узнаешь. Пошли.
Район, находящийся на окраине Конохи, не имел ни одного приличного здания выше пяти этажей – в основном только частные домики. Минимаркеты с болтающимися возле них подозрительными мамашами, снующее вокруг малолетнее хулиганьё, хмурящиеся деды в залатанных брюках – весь этот своеобразный мирок находился слева от двоих друзей, а справа территория Конохи официально заканчивалась и начинался полудикий парк, перерастающий в настоящий лес.
Наруто не стал обращать внимания на полные осуждения взгляды «приличных горожан» и, ухватив друга за руку, потащил по тропе подальше от цивилизации – вглубь парка. По правую сторону от дорожки приютился избитый и древний на вид лоток с обыкновенной уличной едой, заведовал которым унылый дяденька с впалыми щеками и сколиозом, превратившим его спину в знак вопроса.
- Дежа вю, - выдохнул Гаара, во все глаза глядя на продавца, и суеверно зашептал другу на ухо: – Слушай, это же тот самый дядька… Он что, вечен?
Наруто самодовольно ухмыльнулся: сюрприз, похоже, удавался на славу.
Продавец поднял на них унылый взгляд и вопросил:
- Чего вам, мальчики?
- Два бенто и две колы! – выпалил блондин и подмигнул Гааре: - Ну да, Сабаку, я помню, что мы обедали, но традицию всё же нужно поддерживать.
- Какую ещё традицию? - буркнул тот в ответ, с опаской разглядывая выданные продавцом коробочки с едой.
После получасовых блужданий по весеннему лесу им всё-таки удалось разыскать нужное место – огромное поваленное дерево, совсем трухлявое и с растущими из него тонкими зелёными побегами.
Наруто торжественно объявил цель их спонтанного путешествия достигнутой и, с разбегу запрыгнув на дерево, уселся на него верхом, коробочку с бенто положив перед собой.
- Ну а теперь, когда мы здесь, - сделав так же, спросил Гаара, - может быть, расскажешь всё-таки, почему ты потащил меня именно сюда? Ещё и дяде Минато соврал, что мы дома будем весь день. Вдруг он позвонит или вернётся домой раньше, а нас там не будет?
- Не вернётся он, - увлечённо борясь с упаковкой бенто, заверил его Наруто. – У него на работе завал, а потом тусня с бригадой КОЙ, так что не переживай, нам не влетит.
Гаара усердно отковыривал ногтем крышечку на банке из-под колы и со спокойным видом рассуждал:
- Хорошо, допустим. А если тот маньяк по соседству тут где-нибудь обитает? Вот нападёт и порежет нас всех на хрен. Потом на моей могиле что, напишут: «Пал жертвой тупости своего лучшего друга»? Не хочу, увольте, я уже придумал, что у меня на памятнике написано будет, и поверь мне, Узумаки, с тобой это никак не связано.
- А если вдруг и нападёт, - парировал тот, - покажешь ему, чем ты на своём айкидо занимаешься, я с удовольствием погляжу. Айкидаст ты наш. – Наруто увернулся от подзатыльника и захихикал.
- Ой, смешно, слово в рифму придумал, Узумаки, молодец какой! Айкидаст, блин… Давай уже колись, зачем ты всё это подстроил сегодня!
Блондин передёрнул плечами, показывая, что не знает, как ответить, но в его глазах, до колючего внимательно наблюдавших за каждым движением друга, читалось - явно недоговаривает.
- Помнишь? – Наруто разломал одноразовые палочки и ухватил ими кусочек маринованного осьминога из своей коробки. – Мы впервые пришли сюда, когда нам было по четырнадцать лет.
Что-то в лице Гаары изменилось, всего на миг тонкие, практически незаметные брови дрогнули и надвинулись на глаза, но юноша чуть качнул головой, будто прогоняя нехорошую мысль, и вернул лицу чуть раздражённое выражение.
- Помню. Как же мне не помнить? Ты мне уже раза три эту историю рассказывал от начала до конца.
На Наруто такой тон не действовал нисколечко – он, поглощённый воспоминаниями, продолжил:
- Мы тогда часто гуляли вместе после школы…
- Точнее, ты таскал меня везде за собой, а я тихо недоумевал, чего же ты от меня хочешь. До сих пор недоумеваю. Чего ты хочешь от меня, Узумаки?
- …И однажды мы, уже не помню, почему, оказались в этом захолустье, причём голодные и практически без наличных при себе.
- Зато я отлично помню, как так вышло, - протянул Гаара сварливо. - Сначала ты поволок меня покупать тебе новый телефон, потому что старый ты угрохал даже раньше, чем он потерял статус новинки в магазинах. В итоге ты уговорил меня тоже себе что-нибудь приобрести, и я выложил кучу бабла на какую-то хрень, которой я потом и не пользовался ни разу. Потом тебе что-то стукнуло в твою больную башку, и ты вдруг захотел показать мне какое-то место, которое видел прошлым летом и где продавались грандиозные песочные часы. Мы проколесили по городу часов до самого вечера, потратили почти все оставшиеся деньги на такси и в конечном счёте оказались здесь, на какой-то богом забытой окраине.
Наруто полностью проигнорировал недовольное ворчание друга и мечтательным тоном протянул:
- …У нас действительно почти не осталось денег…
- Интересно, чья же в этом была вина?
- …а есть хотелось ужасно, поэтому пришлось купить эти копеечные подозрительные бенто и гадкую колу. Ты, как и всегда в те далёкие времена, был молчалив и угрюм… хотя, честно говоря, выглядело это со стороны довольно мило. – Наруто бросил на друга ласковый взгляд, но тут же вновь отвернулся и уставился на деревья, покрытые новыми листьями сочного зелёного цвета. Тон его повествования чуть изменился, обретя необычную для него меланхоличную глубину. - Нас обслуживал тот самый странный дядька, я даже помню, что форма на нём была та же, что сегодня. Когда мы нашли это место и принялись за еду, оказалось, что бенто были настолько ужасны, что стоило выкинуть их ко всем чертям и поехать домой. Ты попробовал кусочек маринованного осьминога и сказал: «Какая гадость».
- Я и сейчас это скажу, Узумаки. – Гаара выдавил из себя презрительную ухмылку и указал на свою коробку: - Вот это – гадость. Га-дость. Га-а-адость.
- Я с тобой согласился, ситуация, в которую мы влипли, показалась мне забавной, и я засмеялся, - продолжил Наруто, косясь на красноволосого. – И тогда случилась удивительная вещь.
- Ой, Узумаки, - поспешно затараторил Гаара, смущаясь, - ну сто раз уже эту историю рассказывал, сколько можно?
- Ты впервые в жизни мне улыбнулся, - закончил Наруто, и черты его смягчились, стали почти по-детски нежными. – Помню, я тогда ужасно удивился: ка-ак, Сабаку Гаара умеет улыбаться?!
Окончательно стушевавшись, Гаара забурчал:
- Да ты меня преследовал с самого первого дня, как я в школу к вам перевёлся! На то время я тебя уже месяцев шесть знал – понятное дело, что ты, клинический улыбака, на меня влиял!
- В любом случае, это было очень неожиданно, но приятно, - хмыкнул Наруто. - В тот момент, когда я увидел твою улыбку, я понял, что ты наконец-то стал считать меня своим другом.
Признание не оказало на Гаару должного воздействия, он демонстративно закатил глаза и цокнул языком:
- Не парь мне мозги, Узумаки, своей романтикой, пожалуйста. Улыбнулся я ему… Подумаешь.
Он попробовал рис из своего бенто, скривился и отложил палочки в сторону, Наруто сделал то же самое.
- Сидим тут вообще, как жлобы какие-то, - продолжил бубнить красноволосый, с подозрением косясь на окружающий их лес. – Надеюсь, Узумаки, ты не думаешь превратить подобные посиделки в традицию, потому что мой организм такой еды не выдержит, честное слово.
Наруто улыбнулся и с фальшивой грустью развёл руками в стороны:
- Извини, Сабаку, я уже и название придумал. Только что, кстати, и идею подал мне ты. Жлобский Пикничок! – Озвучив это торжественное название, он взглянул на друга в ожидании реакции.
Тот неодобрительно хмурился, скрестив руки на груди:
- Знаешь что, Узумаки…
- Ну что? Весело же!
- …Я, кажется, понял, зачем ты меня сюда сегодня приволок.
Внезапно всю беззаботную весёлость будто бы выкачали из пространства, Наруто посмотрел на друга – и, наткнувшись на тяжёлый изучающий взгляд, почувствовал себя маленьким, и глупым, и таким легко читаемым. Зелёные глаза смотрели без осуждения, и от этого сердце больно сжалось: если он всё понял, то почему молчит?
Наруто упрямо поджал губы и не стал отводить взгляда, хотя именно это хотелось сделать больше всего. Что-то в лице Гаары внезапно дрогнуло, поплыло, он устремился вперёд и, протянув одну руку, привлёк ошарашенного друга к себе. Его коробка с бенто перевернулась, ужасная еда растерялась в высокой траве.
В ухо блондину полился едва различимый шёпот:
- Ну, не путай разные вещи, Наруто. Ведь говорил уже: ты всегда останешься для меня близким человеком, никто тебя не сможет заменить. Нет причин ревновать.
Наруто не успел опомниться, как Гаара уже отстранился, даже отодвинулся немного и теперь, чуть ссутулив плечи, смущённо глядел куда-то в сторону.
Моменты вроде этого за всё время их дружбы происходили не так часто и оттого казались им необычайно ценными. Объятия на языке их отношений означали поддержку и обычно вызывали неловкий осадок у обоих – слишком откровенным казалось им подобное проявление чувств. Этот раз не явился исключением: Наруто потупил взор и принялся водить подушечками пальцев по татуированным усам, выдавая бушевавшее внутри беспокойство.
Кое-что ощутимо изменилось. Тишина больше не казалась гнетущей – она являлась необходимостью.
«А ведь, - произнёс незнакомый голос у Наруто в сознании, - он прав. Я действительно немного ревновал его в последнее время...».
Он осторожно покосился на друга. Точёные черты лица, за годы близкой дружбы превратившиеся в знакомые до мелочей, тёмно-красные пряди, обрамляющие открытый участок лба с татуировкой, серая рубашка, узкие брюки, на пальце кольцо с изумрудом такого же цвета, что и оттенённые чёрным глаза его владельца. Все эти детали составляли Гаару-картинку, Гаару, которого видели все, но для него каждый из этих маленьких штришков его личности раскрывала настоящего Гаару, которого до недавнего времени знал и видел только он.
К примеру, с кольцом у него была связана масса воспоминаний, как хороших, так и не очень. Последнее из них, как ни странно, - первая встреча с Саске несколько недель назад: при мысли о том дне перед внутренним взором всплывала ладонь Гаары, сдерживающая его кулак, и играющий внутри изумруда свет.
А волосы? Волосы, пожалуй, лучше всего характеризовали его друга. Когда-то, классе, может, в девятом, Гаара на некоторое время перестал краситься, и Наруто даже довелось увидеть его натуральный цвет – чуть светлее, чем у старшего брата, но не такой светлый, как у сестры. Видимо, привычка со временем взяла своё: вскоре после эксперимента младший Сабаку не только вновь выкрасился в ядерно-красный, а ещё и сильно обстриг волосы, что в сочетании с вечно мрачным выражением лица придавало ему весьма агрессивный вид. Сейчас чёлка практически закрывала лоб, пряди лежали спокойно, аккуратно. Наруто невольно припомнился день, когда Гаара рассказал ему о том, кто и по какой причине выкрасил его волосы именно в красный – и по телу прошла невольная дрожь.
Неудивительно, что в детстве он был ужасно замкнут и не доверял никому.
Но теперь-то всё совсем по-другому, и вполне очевидно, что во многом это его заслуга. Наруто уже давно заметил, что его друг сильно изменился за годы общения с ним, и внутренние перемены повлекли за собой внешние: лицо его ожило, взгляд стал приятнее, мягче, и, несмотря на любовь к язвительным замечаниям и откровенному высмеиванию, люди потянулись к нему, возможно, разглядев в нём то, что увидел Наруто ещё шесть лет назад – у Гаары, которого он знал и которым дорожил, было очень доброе сердце. И если раньше посторонние об этом могли только догадываться, то наверняка об этом не знал никто, кроме него.
Вплоть до того момента, как появился Рок Ли и украл это сердце.
Гаара мог сколько угодно сомневаться и переживать насчёт своих чувств к этому человеку, но Наруто было очевидно: его друг влюблён. И эта любовь была так важна, потому что стала первой.
«Да, - признал он про себя, - я ревную. Зря, наверное… Ведь я всегда знал, что не могу вечно оставаться единственным его близким человеком, тем более, я никогда не смог бы дать ему то, к чему он стремится. А Ли, наверное, сможет. Смешно даже: умом я понимаю, как глупо себя веду, и всё равно не могу заставить себя прекратить ревновать».
Он позволил себе ещё один осторожный взгляд на друга.
Гаара имел волевой характер, но даже он иногда испытывал потребность в человеческом участии, откровенной беседе – точно так же, как это время от времени было необходимо Наруто. Ему вдруг припомнился день из их прошлого, когда Сабаку Гаара, тогда ещё считавшийся новичком в школе, не явился на первый урок (а в школьные времена они оба ещё не позволяли себе «вольный график посещения»), и самопровозглашённый друг Узумаки, конечно же, всполошившись, принялся вызванивать его, даже не дождавшись конца занятия. Гаара ответил не сразу, а когда всё-таки снял трубку, то после десятиминутного упрямого молчания признался, что утром упал, сломал кисть правой руки и сидит сейчас в больнице в ожидании врача; семье, как оказалось позже, он ничего о своём состоянии не сказал, поэтому примчавшийся вскоре по указанному адресу Наруто обнаружил мальчишку в гордом одиночестве.
Помощь в последующие недели, пока заживала рука, Гаара принимал без единого слова – раз хочет этот дурак-одноклассник нести его сумку, то пускай несёт; раз нравится записывать за него домашние задания, то пускай пишет. Впрочем, в том, что странный суновец не забывает услуг, Наруто убедился, когда познакомил его со своим отцом. «Намикадзе-сан много работает», - задумчиво рассуждал Гаара, сидя в комнате друга после первой встречи с тем, кто позже стал для него дядей Минато. – «Он занят постоянно, у него ведь своя фирма». – «Нет, он работает слишком много. Он совершенно не уделяет времени тебе, это неправильно». Наруто, не обративший тогда никакого внимания на его слова, вскоре начал замечать, что красноволосый приятель завёл привычку, будучи у него в гостях, общаться с его отцом. О чём, правда, ему было неизвестно – беседы проходили без участия Наруто. Некоторое время спустя с папой начали происходить удивительные перемены: его можно было застать дома гораздо чаще прежнего, он начал интересоваться жизнью сына, в выходные забывал о работе и оставался дома, с сыном и его новым подозрительным другом. Да он, чёрт возьми, даже готовить выучился! Наруто было известно, что этими положительными переменами в его отце он был обязан как раз Гааре, и никогда не позволял себе забывать об этом.
- Ладно, Узумаки, твоя взяла.
Наруто поднял взгляд на друга. Тот, криво улыбаясь, отобрал у него палочки и решительно зацепил из его коробочки с бенто немного риса, после чего уверенно вынес вердикт: – Ну точно гадость.
От этих слов, простых и в то же время значащих для них двоих так много, внутри у него словно что-то расслабилось, стало даже легче дышать. Он растянул губы в широкой благодарной улыбке и принял у друга палочки.
- Только пообещай мне, что мы не будем проделывать это слишком часто, - бросил Гаара с деланной суровостью.
- Посмотрим, Сабаку, посмотрим.
Рука Гаары легла на плечо блондина, слегка сжала его, и в этот самый Наруто со всей чёткостью понял: всё будет хорошо.
Кривясь, хихикая и делясь одним набором палочек, друзья всё-таки осилили одно бенто на двоих, после чего каждый героически выпил свою колу – и этим было положено начало новой традиции.

ПРОДОЛЖЕНИЕ В КОММЕНТАРИЯХ